— Ребят, а вроде ничего выглядит! — пробормотал Герц, скептически глядя на густую коричневую жижу вперемежку с белыми бляшками жира, среди которой застыли куски, похожие на мясо. — Запах только смущает.

А банка-то большая — на килограмм. Для восьми человек наестся сложно, но «червячка заморить» вполне. А жижу можно и хлебом вымакать.

— Да все нормально! — со знанием дела, хмыкнул Урду. — Китайцы же едят! Я слышал, они свою армию хорошо снабжают!

— А никого не смущает, что сухой паек валялся в машине без присмотра? — поинтересовался медик. — Чего ж его тот водитель сам не сожрал?

— Ха! Их в колонии и так неплохо кормят. Я слышал, что в исправительных учреждениях с питанием все хорошо. Местами даже лучше, чем в армии.

— Хватить болтать! Быстрее поедим, быстрее выдвинемся! — поторопил нас Кэп.

— Паша, ты первый! — я протянул ему нож.

Шут облизнулся, взял нож, аккуратно поддел кусок мяса ножом и быстро сунул в рот. Принялся жевать.

Как менялось его лицо, нужно было видеть. Сначала, с мимикой все было нормально, затем пошла первая реакция — видно было, что мясо, мягко говоря, не очень. Жевал он вяло, с явной демонстрацией того, что это не вкусно. Мы наблюдали за ним с интересом — у всех на лицах застыла сочувствующая полуулыбка, но со смесью живого любопытства. Только Кэп старался не подавать виду. Правда, под завывания голодных желудков это было проблематично.

Наконец, Корнеев справился. Проглотил.

— Ну, как?

— Говно бродячей узбекской собаки и то лучше будет! — выдал вердикт Паша.

Мы расхохотались.

— А почему узбекской? Ты что, пробовал?

— Нет. Но предполагаю, что оно все равно лучше, — пояснил Шут, затем взял нож, подцепил из банки еще один кусок и сунул его в рот. А потом передал нож Герцу. Этим он вселил в нас уверенность, что все не так уж и плохо.

Радист поступил точно так же. Ну а куда деваться? Голод не тетка!

Я был четвертым. Когда я попробовал сие творение китайской пищевой промышленности, то понял, что наше однозначно лучше. Вообще, могу со всей уверенностью заявить, что какую-бы тушенку я ни пробовал, советская лучше всех. Вот серьезно.

На вкус было похоже, будто несвежую говядину сначала хранили где-то с нестиранными носками, потом пересолили, залили жирным томатно-соевым соусом и законсервировали в банку. А перед этим корова сильно испугалась чего-то.

— Ну и гадость! — отмахнулся Самарин. — Да у меня куры дома в деревне такое бы жрать не стали. Как китайцы это едят?

— Да они и лягушек едят!

— Не, то французы! — заметил Игнатьев. — А у китайцев, я слышал, есть какое-то блюдо, называется ласточкино гнездо. Берут настоящее гнездо, что птица спроектировала, убирают оттуда все ветки, перья. Как-то там распаривают под водяной баней, добавляют приправы и все. Можно есть!

— Птичьи фекалии? — поразился Шут. — Серьезно?

— Ну да, — кивнул я. — Они и тараканов и гусениц едят. Вообще все, что ползает, хрюкает и скулит. Так что, не удивляйся. А тушенка эта вполне может быть и из собаки.

— А ты откуда об этом узнал?

— Да уже не помню, в каком-то журнале читал, — соврал я.

В общем, с горем пополам, банку мы дружно приговорили. Вымакали последними крошками хлеба. Уж не знаю, было ли мясо свежим или у него срок годности приказал долго жить, но даю слово, в третий раз, употреблять в пищу такое я точно не стану. Лучше уж мышей наловить и на костре обжарить.

Потом попробовали заварить чай в той же самой банке из китайского алюминия. Вердикт Шута был в том же стиле:

— Моча котенка Барсика! — хмыкнул он, попробовав чай. — Но горячая!

Устранив последние запасы пищи, мы распили чай, после чего снова двинулись в путь. Чего греха таить, за эти дни мы сильно устали. Вывозили на морально-волевых. Организм был изнурен — шутка ли постоянно идти, причем чаще всего в гору, чем с нее. Ни воды нормальной, ни еды. Конечно, животы крутило, но было вполне терпимо. С диарее й никто не слег. Точнее, не сел.

Один раз над нами пролетела пара вертолетов, оба борта были транспортными Ми-8, без вооружения и вертушек сопровождения. Да они тут и не нужны, ведь боевые действия здесь не ведутся — Афганистан гораздо южнее.

Время потихоньку шло. Расстояние, как на карте, так и визуально уменьшалось. По прогнозам Игнатьева — мы успевали. Из-за того, что кушать хотелось постоянно, а энергия расходовалась быстрее, самочувствие у всех было хреновым, равно как и настроение. Наверняка все думали об одном и том же.

Все попадающиеся на пути источники воды не были чистыми — пришлось постоянно использовать таблетки для обеззараживания. Из-за качества воды тошнило, крутило животы. Вскоре таблетки закончились. Иногда удавалось найти одинокое дерево грецкого ореха — от него уже блевать хотелось. Благо, ягоды барбариса не давали — вяжущее действие оказалось весьма кстати.

А вот карабин нам так и не пригодился. Не попалось ни одного горного козла, ни одной заблудившейся козы. Со свежим мясом вышел жестокий облом.

К концу четвертого дня, мы были уже на финишной прямой. Все были на пределе.

Пока я шел, монотонно прокручивал в голове текст одной из песен, запомнившихся из прошлой жизни:

Моя плоть — моя броня

Моя кровь — горячей огня

Моя жизнь — моя война

Моя цель определена!

Текст не замысловатый, но почему-то врезался в голову. Ну, помогало. Вообще, я вспомнил много песен. Под Любэ меня вообще замкнуло.

А тем временем пик, служивший нам ориентиром, остался справа от нас, а далеко впереди среди сопок, угадывались очертания каких-то строений. Судя по всему, это какой-то отдельный центр или что-то в этом роде. А может и поселок — черт его знает. Последние километры мы даже не говорили друг с другом — от усталости не хотелось вообще ничего. Мозг работал только на инстинктах — нужно идти и все тут!

Когда же последний рубеж по открытой степи в пару километров был пройден, стемнело. Оказалось, что нас уже встречали.

Там был начальник учебного центра, два представителя Министерства обороны — те самые кураторы из Москвы и наш старший инструктор. Пара машин, водителя и солдаты из оцепления. Чуть позади них стояла машина скорой помощи и парочка медиков с сумками через плечо. На асфальте лежали носилки. Красный крест даже в вечернем полумраке угадывался очень хорошо.

— Товарищ подполковник! — с трудом отчеканил капитан Игнатьев. — Группа с задания прибыла. В установленные временные сроки уложились. Потерь среди личного состава во время следования до контрольной точки — нет.

— Ну что же, отличная работа, капитан! — ответил полковник, посмотрев на часы. — На полтора часа раньше срока. Вижу, устали?

Этот вопрос был адресован к нам. Это было мягко сказано — устали. Вымотаны, чуть ли не до предела. Конечно, если бы припекло, могли бы выжать еще десяток километров, но тогда нас можно было отшкребать от камней.

— Никак нет! — ответили не все и не очень уверенно. Но, конечно же, тот все понял.

— Знаю, что во время выполнения учебно-тренировочной задачи, у вас возникла опасная ситуация, которую вы разрешили с честью и мужеством. Молодцы! Я уверен, этот факт не останется незамеченным. Но, об этом поговорим позже. А сейчас, всем в лазарет. Кому необходимо, окажут всю необходимую медицинскую помощь, затем мыться и получать чистую одежду. Потом в столовую и спать. Чтобы в течении следующих восемнадцати часов вас ни одна живая душа не видела. Это ясно?

— Так точно! — ответили мы.

— Свободны!

— Товарищ капитан, разрешите вас? — один из кураторов подозвал к себе Игнатьева. Так как они были в гражданской форме, то непонятно было, у кого и какое звание. Но точно, не ниже майора. А может и подполковника.

О чем они говорили, мы не слушали. Не до того было.

— Фух, мля… — тихо выдохнул Шут. — Неужели все? Мы справились⁈

— Справились, справились. Сейчас отдохнем и продолжим, а потом опять тренировки и тренировки. А потом, через месяц начнутся очередные «скачки». И что они там придумают, можно только гадать.