Во всю ширь тротуара под ручку шествуют три почтенных дамы, которые не только сами никуда не торопятся, но и мысли не допускают, что спешить может кто-то другой. Я безуспешно пытаюсь обойти их всеми дозволенными способами, но они, словно футбольные защитники перед штрафным ударом противника, изображают собой «стенку», так что мне приходится выбирать: либо применить по отношению к представительницам слабого пола грубую мужскую силу, либо использовать для обходного маневра проезжую часть, по которой несется плотный поток машин. Я действую по второму варианту, и лишь чудом успеваю прыгнуть обратно на тротуар из-под самых колес. За спиной раздается запоздалый визг тормозов и возмущенные проклятья в мой адрес из окна машины, но оправдываться перед водителем мне некогда.

Расстояние между мной и Любарским сокращается, но не так быстро, как мне хочется. Судя по темпу перемещения метки на экране, Рик почти бежит. Бежит прямиком к своей гибели, будто лошадь, которой завязали глаза и, стегнув кнутом, заставили мчаться к краю пропасти…

Что собирается предпринять Шлемист? Сейчас бы мне не помешала помощь Контроля, но, как видно, до моих коллег пока не дошел смысл происходящего. Тем более, что непосредственной угрозы моей безопасности, с их точки зрения, пока нет.

Ага, а вот и следующее препятствие. Полицейский, беспечно прохлаждавшийся на тротуаре, хищно помахивает дубинкой и зорко косится в мою сторону. Словно его заранее предупредили, что будет тут пробегать один весьма подозрительный тип, у которого следует самым тщательным образом проверить документы. У меня вовсе нет желания вступать в конфликт со стражем правопорядка, но и другого пути, кроме как мимо него, нет. Вот-вот последует строгий окрик полисмена: «Минуточку, гражданин!» – в мой адрес. Решение приходит ко мне внезапно.

Я ныряю в дверь так кстати подвернувшегося сувенирного магазинчика, едва не сбив с ног выходящих из него людей, и устремляюсь в конец зала, где имеется большое окно-витрина, выходящее в переулок. Окно оборудовано датчиками сигнализации и открывается изнутри. Это избавляет меня от необходимости разбивать витрину каким-нибудь посторонним предметом – например, своим ботинком. Я деловито распахиваю окно, к удивлению редких посетителей и продавцов. Когда в зале срабатывает сигнализация, полицейский покидает свой пост на тротуаре и бросается в магазин, но в этот момент я одним прыжком оказываюсь в переулке и, воспользовавшись анфиладой проходных дворов, через пару кварталов вновь пристраиваюсь в кильватер Любарскому.

Теперь уже комп-нот мне не нужен, и я срываю с себя экран-очки. Спина Любарского мелькает в толпе всего в нескольких десятках метров от меня. Рискуя привлечь к себе всеобщее внимание, я перехожу с бега рысцой на галоп, но и молодой человек, не оглядываясь, делает то же самое. Мы стремительно взбегаем на пешеходный мостик над скоростной автострадой, но, к моему облегчению, Любарский вовсе не собирается изображать из себя любителя прыжков с большой высоты, каким-то образом запамятовавшего, что внизу – не водная гладь, а бетонная твердь.

Какой же удел уготовил ему Шлемист?

Сердце мое начинает бешено колотиться, я обливаюсь путом и тщетно пытаюсь наполнить кислородом свои, прокуренные за двадцать лет до черноты, легкие. Еще немного – и в глазах потемнеет от этого дикого кросса с препятствиями в виде путающихся под ногами прохожих.

Самое скверное, что я не могу воспользоваться машиной: если Любарский свернет куда-нибудь, в недоступное для автотранспорта место, мне его не догнать.

Мы уже почти в центре города. Открывается вид на площадь с обширным сквером посередине. По одну сторону площади возвышается серая громада Университета, на фасаде которого ранее было начертано «Cogito ergo sum»1, но лихая студенческая братия ухитрилась убрать одну букву, и гордый девиз читается теперь как «Coito ergo sum»2. Но очевидно, что Любарский направляется отнюдь не в светоч знаний. Он пересекает сквер, распугивая стаи голубей у какого-то неразборчивого памятника, за которым тянется казенно-желтое, длинное, как кишка, здание Полицейского управления.

Вроде бы теперь все становится на свои места. Значит, все-таки первый вариант, согласно которому молодой человек спешит исполнить свой гражданский долг. Да, но почему он решил лично явиться в полицию, чтобы «заложить» меня, если достаточно было воспользоваться ближайшим автоматом визор-связи?..

В любом случае, его надо остановить, и сквер – последнее место, где я могу это сделать, потому что на ступенях Полицейского управления, перекуривают, собравшись группкой, свободные от дежурства полицейские. Не надо быть провидцем, чтобы спрогнозировать их реакцию на мою погоню за Любарским.

Я окликаю Любарского, но, разумеется, он меня не слышит. Или не обращает внимания на мой призыв. До конца сквера остается пять метров… три… два. И тогда я прыгаю изо всех сил и сбиваю Любарского на траву. Как заправский защитник в регби, отчаявшийся ликвидировать прорыв нападающего соперников, толкаю юношу в спину и наваливаюсь сверху, пытаясь не дать ему высвободиться. Некоторое время мы барахтаемся неразборчивой кучей малой, пока мне не удается сунуть руку за пазуху и включить на полную мощность «заглушку». Только тогда сопротивление Любарского начинает ослабевать, и в конце концов, оттолкнув меня, он усаживается на траве, обхватив колени руками. Очумело взирает на меня – но теперь уже вполне осмысленным взглядом.

– Это вы, Клур? – спрашивает он. – Что происходит? Почему вы меня преследуете?

– Вы забыли расплатиться за выпивку в баре, – с мягким укором журю его я, уже не изображая иностранца. – И у меня возникли некоторые сомнения по поводу не только вашей платежеспособности, но и безопасности.

– Безопасности? – таращит он на меня глаза. – Не удивлюсь, если окажется, что кончина дорогого племянника оказалась слишком тяжелым потрясением для вашего разума.

– Человек, о котором мы с вами вели разговор, приходится мне таким же племянником, как вы – сыном.

– Кто же вы такой, Клур? И какого черта?..

– Я все объясню вам. Но не здесь и не сейчас. Сейчас наша задача – как можно быстрее убраться отсюда. И желательно – целыми и невредимыми.

На нас сверху падает чья-то тень, и раздается официальный голос:

– По-моему, граждане, вы несколько злоупотребляете свободой личности, нарушая своим поведением общественный порядок. Попрошу вас пройти со мной.

Широко раздвинув ноги, над нами возвышается, копируя уже упомянутую статую, один из тех полицейских, которые имели возможность наблюдать нашу дружескую возню в партере. Рука полисмена недвусмысленно лежит на расстегнутой кобуре, из которой выглядывает парализатор. На его рукаве – нашивки сержанта.

– Видите ли, господин сержант, – говорю я, поднимаясь на ноги, ничего криминального в нашем поведении не было. Понимаете, сынок мой, вместо того чтобы протирать штаны на студенческой скамье, собрался в поход по кабакам, так что пришлось останавливать его силой… Дети, знаете ли, всегда требуют к себе повышенного внимания…

Говорильня моя, скорее, призвана отвлечь внимание полисмена, нежели убедить его в необоснованности своих подозрений. Если стража закона дергает за ниточки невидимая рука Хозяина, то не так-то просто будет мирно уладить данное недоразумение.

– Да что вы говорите, папаша? – ехидно ухмыляется сержант, как бы невзначай извлекая из кобуры парализатор. – Значит, ваш сынок – прогульщик, да? Ай-яй-яй!.. Только вот какие, мне интересно, лекции он собирался прогулять, если вот уже две недели, как все студенты отпущены в каникулярный отпуск?

Придется отключать его, мысленно решаю я. Ни к чему попадать в полицию, где руками полицейских Шлемист запросто может запереть нас в камере, а потом – пристрелить при попытке к бегству. Или заставить повеситься на своих шнурках…

Устранить полицейского с дороги будет не трудно, но потом придется попотеть, чтобы унести ноги, – вон, на подмогу к нему спешит еще один полисмен. И, если понадобится подкрепление, им стоит только свистнуть… Какими бы навыками я ни обладал, не могу же я перебить полицейское управление Интервиля в полном составе!..