Я решительно поднялся из-за стола, и представители мировой прессы, недовольно переговариваясь, потянулись к выходу. Я проводил их в приемную и, вежливо раскланявшись с журналистами, сказал Рите:

– Проветри, пожалуйста, кабинет, а я пока прогуляюсь в следственный отдел.

Начальник следственного отдела Андрей Каулен сидел на своем месте и скептически слушал, как ему путано что-то излагает человек в потертой черной куртке, сидящий на жестком стуле посреди кабинета.

Увидев меня, Каулен вскочил, а человек в куртке только злобно покосился на меня и отвернулся к стене.

– В чем дело, Андрей Петрович? – осведомился я.

– Вот, полюбуйтесь на этого субчика, Маврикий Павлович, – сказал Каулен, картинным жестом простирая указующий перст в направлении человека в куртке. – Вчерашнее ограбление банковского агентства помните?

– На Шестой? – уточнил я. – Ну как же, как же… Так это он, что ли, штурмовал его?

– Да, я, – сердито сказал человек в куртке. – Ну и что дальше?

Я несколько растерялся от такого вопроса.

– Как его взяли? – придя в себя, осведомился я у Каулена. – Кто отличился? Пишите представление, поощрю всеми доступными мне способами!..

Человек на стуле вдруг хрипло хохотнул. От него явственно разило алкоголем.

– Ну вы даете, гражданин начальник! – сказал он. – Да никто меня не брал, это я так, по глупости загремел… Из-за корешей своих. Но ничего, они у меня еще попляшут! – Тут он разразился градом неразборчивых сиплых угроз.

Каулен прикрикнул на него, а потом отвел меня в угол кабинета и полушепотом поведал удивительную историю.

Фамилия человека была Низельский. Официально он числился дворником, но эти обязанности за него исполняла его жена, а сам он специализировался на грабеже банков. У него были дружки, с которыми он сблизился на почве пристрастия к алкоголю. По вечерам в этой теплой компании он пропивал награбленное, а вернувшись домой, нещадно избивал жену. Когда выручка от последнего дела кончалась, он выбирал очередной объект налета.

Вчера, ограбив банковский филиал на Шестой улице, Низельский отправился в кафе со своими дружками и «нагрузился» там до беспамятства. Очнувшись утром дома, он не обнаружил своей жены ни в квартире, ни на уборке улицы. Сначала это его не очень озадачило, и Низельский отправился в кафе, чтобы поправить свое здоровье. Но вернувшись домой, он обнаружил на стене кухни надпись, начертанную кровью, из которой следовало, что с женой расправился не кто иной, как сам Демиург и что на очереди у маньяка – он сам. Объятый ужасом, Низельский решил искать убежища в полиции. Примчавшись в Управление, он признался во всех своих грехах дежурному, и тот направил его к Каулену. Начальник следственного отдела навел справки, и выяснилось, что жена Низельского жива и здорова, что отлучалась она на рынок за продуктами, а надпись на стене сделали дружки Низельского, решившие подшутить над своим приятелем… Когда Низельскому стало об этом известно, он попытался симулировать умственное расстройство – якобы не помнит, чту привело его в Полицейское управление, и якобы, вследствие «затмения сознания», хотел сам себя оговорить, дабы избежать встречи с маньяком. Но было уже поздно, и уликами, накопившимися за время следствия по делу об ограблении банков, Низельского приперли к стене…

– Все ясно, – сказал я, наморщив лоб.

Не нравилась мне эта история, ох как не нравилась, потому что целиком и полностью укладывалась в рамки моей теории. Система Воздействия действовала безотказно. Мне видно было, как она действует, как крутятся, вступая в зацепление друг с другом гигантские и совсем махонькие шестеренки, как распрямляются туго сжатые пружины, как срабатывают многочисленные реле-ограничители, как подается питающий ток на микросхемы и в разные контуры.

– Ладно, продолжайте допрос, Андрей Петрович…

Сначала я хотел вернуться в кабинет, где меня наверняка ждали какие-нибудь неотложные дела, но потом мысленно махнул на все рукой и спустился в подвал, где размещался отдел научной экспертизы.

К счастью, Сева Башарин был на месте. Он был крайне оригинальной личностью. За что я его и обожал. Познакомились мы с ним в клинике доктора Бейтса, куда я угодил со сквозными пулевыми ранениями легких после беседы с Мином Чевтаевым. Сева лежал там со сломанной ногой – следствие неудачного прыжка с третьего этажа под Воздействием. Когда я пришел в себя настолько, чтобы вести умные разговоры, мы с ним сблизились на общей почве любви к полунаучным абстрактным рассуждениям. Мы с ним были почти одногодками. В момент нашего знакомства Сева заканчивал в Университете аспирантуру по прикладной физике и готовился защищать диссертацию – что-то вроде взаимодействия тонких энергий. Вообще, он всегда тянулся к исследованиям, находящимся на стыке разных наук, и был своеобразным ученым-универсалом. Когда он узнал, что я в течение ряда лет занимался «чертовщиной», полтергейстом и прочими аномальными явлениями, то загорелся использовать мой опыт в качестве примеров, иллюстрирующих отдельные положения его диссертации. Диссертацию, кстати, он так и не защитил – ни тогда, выйдя из клиники Бейтса, ни потом…

Сева не просто был на месте: он что-то изучал в электронный микроскоп. Судя по тому, что на экране монитора в нездоровом оживлении ползали какие-то микробы, этим «что-то» наверняка был срез ткани от трупа не первой свежести. Не знаю, каким Сева мог бы стать физиком, но судебный эксперт из него получился на славу. Когда я приглашал его работать в отдел научной экспертизы лаборантом-экспертом, то думал, что он брезгливо поморщится и выдаст нечто вроде: «Ну спасибо, брат, за заботу, только я скорее в общественный нужник трудоустроюсь, чем к вам!», но Башарин этого не сказал, а лишь осведомился: «Научной экспертизы? Это какой же идиот так назвал ваш вонючий отдел? Что, экспертиза бывает еще и ненаучной?!»…

– О! – на миг оторвавшись от окуляра, сказал Сева, покосившись на меня. – Приятно, черт возьми, когда тебя не забывает высокое начальство!

– Разрешите присутствовать? – спросил я, шутливо делая руки по швам.

– Валяйте, ваше превосходительство, – снисходительно ответствовал он, не отрываясь от созерцания микробов. – Выпить хотите?

– А есть? – спросил я.

Сева наконец оторвался от своего гнусного занятия, осклабился и прошествовал в угол к дребезжащему от старости холодильнику. Что-то бормоча себе под нос, он залез в его недра, потом выпрямился, держа в руке початую бутылку водки и сморщенный лимон.

– Дверь только закрой на ключ, – посоветовал я, – а то вломится какая-нибудь сволочь, господину мэру заложит потом, что начальник полиции распивает в рабочее время с рядовыми лаборантами… На меня и так со всех сторон бочку катят!..

Он насмешливо хмыкнул, но дверь все-таки закрыл – правда, не на ключ, а на массивный железный засов. Потом взял с ближайшего стола какую-то пробирку, из которой, по-моему, совсем недавно пили кофе, и протянул ее мне, а себе взял пластиковый стаканчик для образцов.

Я занял место в кресле у стены – оно было настолько продавленным, что колени сидящего оказывались уровне лица, – а Сева сел верхом на стул напротив меня. Бутылку он, наполнив наши импровизированные бокалы, небрежно поставил прямо на пол в пределах досягаемости.

– Что-то ты какой-то сегодня взъерошенный, Рик, – заметил он, нарезая скальпелем лимон на картонное блюдечко. – Случилось что-нибудь?

Я тут же вспомнил покойного Адриана Клура.

– Случилось, – сказал я. – «Если что-то плохое должно случиться, оно обязательно случается». Закон Мерфи…

– Мерфи? – Сева поднял брови. – Что-то не слышал о таком философе. Или это не философ?

Я хохотнул.

– Нет, Эд Мерфи был капитаном американских Военно-Воздушных Сил, но закономерностей, в том числе и философских, он открыл много. Кстати, из его основного закона вытекает одно следствие: «Из всех неприятностей произойдет именно та, вред от которой окажется самым большим».

– Трепач был твой Мерфи, – сказал Сева. – Как и все философы. – (Будучи представителем точных наук, он недолюбливал «гуманитари-ев», по поводу чего у нас неоднократно вспыхивали жаркие споры.) – Поехали? – Он поднял свою импровизированную рюмку.