Кайса гортанно вскрикнул от гнева, а Лира судорожно прижала Пана к себе.

— Не смотри туда! Только не смотри, — шептала она.

— Где дети этих альмов? — прошипел гусь, дрожа от ярости.

Лира трясущимися губами рассказала о страшной судьбе несчастного Тони Макариоса. Она медленно обводила глазами эту невиданную темницу. Несчастные узники прилипли к стеклам своих ящиков-камер. Лира слышала их тоненький визг. Они кричали от страха и отчаяния. В тусклом свете слабой яндарической лампочки, горевшей вполнакала, девочка заметила, что каждый ящик был снабжен карточкой с именем. Вот и надпись: «Тони Макариос», но внутри никого нет. Вот еще один пустой, и еще, всего четыре или пять, и на каждом имя, но внутри никого.

С искаженным от гнева лицом Лира повернулась к гусю:

— Я хочу их выпустить! Я разобью эти чертовы банки и выпущу этих несчастных на волю!

Девочка лихорадочно оглядывалась вокруг в поисках чего-нибудь потяжелее, но в комнате были только стеллажи с ящиками.

— Погоди.

Спокойный голос Кайсы заставил ее остановиться. Альм ведуньи был старше и мудрее, она должна была подчиниться.

— Послушай, — продолжал гусь, — нужно, чтобы все это выглядело так, словно кто-то из сотрудников по оплошности забыл запереть дверь домика. Если они увидят битые стекла и твои следы на снегу, тебе несдобровать. Они мигом поймут, кто ты на самом деле, и тогда всему конец. А тебе нужно продержаться до прихода цаганского отряда. Остынь и делай то, что я тебе говорю. Возьми пригоршню снега и по моему сигналу развей его здесь, так чтобы снег попал на каждый ящик.

Девочка выскользнула на улицу. Билли и Роджер караулили у входа, с площадки по-прежнему доносились детские голоса, взрывы хохота и отчаянный визг. Ничего не изменилось, ведь прошло не более минуты.

Подхватив обеими руками легкий пушистый снег, Лира метнулась назад. Она осторожно дунула в сторону одного стеклянного ящика, Кайса издал гортанный клекот, и в тот же миг задвижка щелкнула. Готово! Теперь еще один, и еще один, и…

Затем нужно было поднять передние стенки ящиков и выпустить узников на волю.

Первой из стеклянной клетки выбралась маленькая жалкая ласточка, но лететь она не могла. Гусь ласково наклонился над распластанным тельцем птички и осторожно приподнял ей клювом головку, помогая встать. Ласточка обернулась мышкой, она сжалась на полу в испуганный комочек. Пантелеймон юркнул к ней, чтобы ободрить и утешить.

Лира работала не покладая рук, открывала одну стеклянную клетку за другой. Не прошло и нескольких минут, как все альмы были на свободе. Что-то лепеча, они сгрудились вокруг девочки, некоторые тянули шеи, чтобы потереться об ее ноги, но табу чужого человека удерживало их. Как отчетливо Лира понимала, что чувствуют эти несчастные! Они стосковались по теплу настоящего, осязаемого человеческого тела. Они так хотели услышать знакомый стук сердца, прижаться к груди и затихнуть, совсем как ее Пан.

— Надо спешить, — сказал Кайса. — Тебе нужно успеть вернуться, пока тебя не хватились. Мужайся, дитя мое. Цагане уже близко, держись. А я помогу этим страдальцам вновь обрести своих детишек. Только… — Голос гуся дрогнул. — Только им уже никогда не стать единым целым. Они разделены навеки. Это самое чудовищное изуверство, которое мне доводилось видеть. Ступай, Лира, о своих следах не беспокойся, я их замету. Ступай, не мешкай.

— Хорошо. Я только хотела спросить… А ведуньи, они правда летают? Я ведь их тогда ночью своими глазами видела, не приснилось же мне!

— Конечно, дитя мое, но почему ты спрашиваешь?

— Просто… А ведуньи могут удержать воздушный шар?

— Ну конечно могут, только…

— А почему Серафина Пеккала не прилетает?

— Это очень сложный вопрос. Сейчас не время вдаваться в подробности. Просто поверь мне. Тут задействованы могущественные силы, и Серафина Пеккала в первую очередь блюдет интересы своего клана. На самом деле все, что происходит сейчас здесь — лишь отражение того, что творится в большом мире. Это звенья одной цепи. Лира, дитя мое, не мешкай, тебя ждут. Беги, детка, беги!

Она выскочила на улицу. Навстречу ей, утопая по грудь в снегу, мчался Роджер. Расширенными от ужаса глазами он следил за бесплотными фигурками осиротевших альмов, которые один за другим покидали страшное узилище.

— Это же… это же альмы, как тогда, в склепе, помнишь? В колледже, а, Лира? Это же… альмы!

— Да, да, только тихо. Билли ни слова. Никому ни слова. Быстро бежим назад.

За их спиной раздалось хлопанье могучих крыльев. Кайса заметал следы детей, а несчастные альмы-узники то жались к нему, то отшатывались прочь, и в воздухе едва слышно разносились их жалобные всхлипы. Вот наконец снежное поле вновь стало ровным; тогда гусь собрал вокруг себя своих призрачных подопечных. Выгнув длинную шею, он что-то сказал, и один за другим, медленно, с великим трудом альмы стали менять обличье. Было видно, чего им это стоило, но вот наконец рядом с Кайсой выстроилась стайка птичек, которые послушно потянулись за альмом-гусем. Неуклюжие, как только что оперившиеся птенцы, они беспомощно махали крыльями, падали в снег, барахтались, бежали, спотыкаясь на непослушных ногах, пока, наконец, не оторвались от земли. Неровный клин поднялся в воздух, такой бледный, почти прозрачный на фоне чернильного неба. Медленно и неуверенно он начал набирать высоту. Кто-то вдруг ослаб, кто-то испугался, кто-то терял силы и волю, кто-то складывал крылышки, но могучий серый гусь был рядом, поддерживая, опекая, нежно, но твердо направляя их вперед, пока ночная тьма не поглотила стаю.

Роджер рванул Лиру за рукав:

— Бежим! Их, наверное, уже загнали!

Проваливаясь по колено, они помчались к Билли, который ждал их на углу главного корпуса. Дети, видать, наигрались и замерзли, а может, взрослым наконец удалось каким-то образом обуздать их, так что теперь они с грехом пополам построились перед центральным входом и, нещадно толкаясь, ждали своей очереди, чтобы войти внутрь. Лира и ее спутники незаметно вынырнули из-за угла и смешались с толпой. Воспользовавшись общей сутолокой, Лира шепнула:

— Скажите остальным, пусть будут наготове. Нужно, чтобы каждый знал, где его теплая одежда. По моему сигналу надо быстро одеться и бежать, но только по сигналу, а пока — молчок, понятно?

Билли кивнул, а Роджер спросил с любопытством:

— А сигнал-то какой?

— Пожарная тревога. Придет время — услышишь.

Им пришлось долго ждать, пока их всех пересчитают, пока каждого найдут в длиннющем списке и поставят против его фамилии крестик. Список был составлен не по алфавиту, а в порядке поступления детей на станцию, кроме того, никому никогда не приходило в голову разбить детишек на четкие группы. Конечно, поработай кто-нибудь из сотрудников хоть недельку в самой обычной школе, дело пошло бы куда быстрее. Но сейчас было очевидно, что взрослые с трудом справляются с толпой детей, и, хотя уже никто не бегал и не шалил, в воздухе чувствовались всеобщая растерянность и смятение.

Лира подмечала каждую мелочь, каждый промах. Да у этих взрослых очень много слабых мест: они ворчат по поводу пожарной тревоги; они не торопятся к выходу; они не знают, где именно должна храниться верхняя одежда; они не в состоянии построить детей в две шеренги… И каждое из этих слабых мест можно обернуть себе на пользу.

Процедура проверки уже почти закончилась, как вдруг случилось еще одно непредвиденное обстоятельство. Случилось то, чего Лира боялась больше всего на свете.

Откуда-то сверху донесся все нарастающий гул. Все подняли головы и начали вглядываться в черноту неба. В ледяном воздухе отчетливо раздавался рокот газовых двигателей дирижабля.

К счастью, он приближался к станции со стороны, противоположной той, куда Кайса, дикий гусь, увел за собой стайку альмов. Гул моторов становился все ближе и ближе и вот, наконец, дирижабль повис в небе над станцией. По взбудораженной толпе пронесся ропот. Гладкие серебристые бока выпукло поблескивали в лучах яндарических фонарей, и к ним примешивался свет бортовых огней самого дирижабля, горевших на носу и по бокам.