— Вы не упустите повода посмеяться, милорд, — смущенно пробормотал Дерри, затем улыбнулся, повернулся и вышел из комнаты.

Уже наступали сумерки, когда Дункан направил свою усталую лошадь к Короту. Ночной холод, спустившийся с гор, вызывал озноб, проникая под одежду.

Беседа с Толливером оказалась успешной лишь отчасти. Епископ согласился задержать свой ответ посланцу из Ремута до тех пор, пока он не оценит ситуацию. Кроме того, он обещал держать Моргана в курсе всех событий. Но то, что это все связано с Дерини, обеспокоило епископа, но Дункан этого и ожидал. Епископ настоятельно предупредил Дункана, чтобы тот больше не связывался с магией, если ему дороги его сан и бессмертие души.

Дункан плотнее закутался в плащ и пустил лошадь галопом, справедливо полагая, что Морган с нетерпением ждет известий. А кроме того Дункан с вожделением подумал о грандиозном обеде: в отличие от кузена, Дункану нравилась светская жизнь и пышные церемонии, а если он поторопится, то сможет успеть как раз вовремя.

Дункан не думал ни о чем другом, кроме как о предстоящем приеме, но, завернув за очередной поворот, он увидел в десяти ярдах перед собой чью-то высокую тень. Когда же Дункан натянул поводья, то заметил, что одинокий путник одет в сутану странствующего монаха: на голове — остроконечный капюшон, в руках — посох. Однако в облике монаха было что-то такое, отчего в Дункане проснулся воин и он почти автоматически протянул правую руку к рукоятке меча. Монах, до которого уже было не более десяти футов, повернулся к Дункану, и Дункан резко осадил лошадь: лицо, безмятежным взором смотревшее на него из-под серого капюшона, было тем лицом, которое он так часто видел в последние месяцы. Он и Алярик сотни раз натыкались на изображение этого лица, когда рылись в пыльных томах в поисках информации о знаменитом святом Дерини. Это было лицо Камбера Кулди!

Прежде чем пораженный Дункан смог заговорить или что-нибудь предпринять, человек церемонно поклонился и, демонстрируя свои мирные намерения, протянул вперед руку.

— Приветствую тебя, Дункан, Дункан из Корвина, — проговорил монах.

Дункан был уверен, что имя, которым назвал его этот человек, было известно лишь им троим: ему самому, Алярику и королю Келсону. Этот человек не мог знать, что он, Дункан, наполовину Дерини, что его мать и мать Моргана были сестрами-близнецами, чистокровными Дерини! И это была тайна, которую Дункан ревностно хранил всю жизнь.

— Что ты имеешь в виду? — с трудом, дрожащим от волнения голосом проговорил Дункан. — Я Мак Лэйн, из Лордов Керней и Кассан.

— А еще ты Корвин по материнской линии, — мягко возразил монах. — Нет никакого позора в том, что ты наполовину Дерини, Дункан.

Дункан нервно облизал губы и постарался овладеть собой.

— Кто ты? — настороженно спросил он, а его рука все же выпустила рукоять меча, которую он судорожно сжимал до этого момента. — Что тебе надо?

Монах дружелюбно улыбнулся и покачал головой.

— А сам ты не понимаешь? — прошептал он как бы про себя, а затем спокойно заговорил: — Тебе не следует бояться меня. Твоя тайна останется тайной. Но сейчас подойди ко мне. Слезь с лошади и пройдемся немного. Я должен тебе кое-что сообщить.

Дункан недолго колебался: он повиновался и соскочил с коня. Человек одобрительно кивнул.

— То, что я скажу тебе, следует считать предупреждением, а не угрозой, Дункан. То, что я скажу, я скажу для твоей же пользы. В следующие недели твое могущество подвергнется суровым испытаниям. Все чаще и чаще тебе придется открыто использовать магию. И в конце концов настанет момент, когда тебе надо будет выбирать: или признавать свое происхождение Дерини и применить свою магию в борьбе, или же навсегда отречься от него и лишиться магических способностей. Тебе понятно?

— Нет, — прошептал Дункан, и его глаза сузились. — Начнем с того, что я священник и мне запрещено заниматься оккультными искусствами.

— Разве? — спокойно произнес монах.

— Конечно. Мне запрещено заниматься магией.

— Нет. Я имею в виду, разве ты священник?

Дункан почувствовал, что его щеки загорелись. Он опустил глаза.

— В соответствии с ритуалом, которым я был произведен в сан, я священник на всю жизнь, и…

Монах улыбнулся.

— Я знаю, о чем говорится в клятве. Но разве ты действительно священник? А что произошло два дня назад?

— Меня просто вызывают в суд. Я еще не лишен сана и не отлучен от церкви.

— И все же, ты сам сказал, что отлучение тебя совершенно не волнует, что чем больше ты используешь могущество Дерини, тем менее важными становятся клятвы и обеты.

Дункан ахнул, инстинктивно сделал шаг вперед. Лошадь в испуге дернула головой.

— Откуда тебе это известно?

Монах мягко улыбнулся и взялся за поводья лошади.

— Я много чего знаю.

— Мы были одни, — прошептал Дункан. — Вся моя жизнь зависит от этих слов. Кто же ты?

— В могуществе Дерини нет ничего злого, запретного, сын мой, — сказал монах. Он отпустил повод и медленно пошел по дороге. Дункан, ведя лошадь за собой, пошел за ним. — Но и доброго тоже. Добро или зло таится в душе того, кто использует это могущество. Только злой разум может применить его для того, чтобы творить зло. — Он повернулся и посмотрел на Дункана. Затем продолжал: — Я давно наблюдаю, как ты применяешь свое могущество, и знаю, что ты используешь его правильно. У тебя нет сомнений, что творить с его помощью — добро или зло. Но у тебя сомнения в том, вправе ли ты его вообще использовать.

— Но…

— Больше ни слова, — сказал монах, жестом приказывая Дункану молчать. — Теперь я должен покинуть тебя. Я только прошу, чтобы ты помнил, о чем я тебя предупредил, и, помня об этом, подумал об использовании своего могущества. Возможно, на тебя обрушится такое, о чем ты еще и не предполагаешь. Думай о моих словах, и свет истины озарит тебя.

Сказав это, монах исчез. Пораженный Дункан остановился.

Исчез!

Без следа!

Он посмотрел на дорожную пыль, в которой только что стоял человек, но в ней не осталось никаких следов. Даже в спустившейся темноте он мог видеть следы своих ног, которые тянулись по дороге, следы копыт лошади, но больше никаких следов не было. Может, ему это все почудилось?

Нет!

Все, что он только что пережил, было абсолютно реальным, таким впечатляющим, что не могло быть плодом его воображения. Теперь он понимал, что должен был чувствовать Алярик, когда ему являлись видения. Это было прикосновением кого-то или чего-то. Этот монах был так же реален, как то сияющее, поддерживающее корону Гвинеда существо, которое он и другие Дерини видели во время коронации Келсона. Теперь, когда он вспомнил о коронации, ему показалось, что это был тот же самый человек. А если так…

Дункан вздрогнул, плотнее натянул плащ, вскочил на коня и вонзил ему в бока шпоры: он не собирался искать ответы на свои вопросы здесь, на пустынной дороге. Его кузену являлись видения в тяжелые времена, во времена кризисных ситуаций. Дункан надеялся, что эта его встреча не предзнаменование трудных дней.

Оставалось три мили до замка Корот. Дункану они показались тридцатью.

В замке Корот празднества начались с заходом солнца. Как только на землю опустилась темнота, в холле начали собираться роскошно разодетые лорды в окружении свиты. Оживленный шум, блеск драгоценностей заполнили весь холл. Гости ждали появления своего герцога. Лорд Роберт, верный своему слову, преобразил угрюмый мрачный холл, сделав из него оазис света и тепла, который с успехом противостоял промозглой тьме ночи.

Старинные бронзовые люстры свисали с потолка, блистая светом сотен высоких свечей. Свет, отражаясь от граней прекрасных хрустальных и серебряных кубков, бросал зайчики на стены, стол, полированную серебряную посуду, роскошную одежду гостей. Десятки пажей и слуг скользили вдоль стола, расставляя подносы с хлебом и графины прекрасного вина из Фианы. Лорд Роберт, поджидая своего господина и недремлющим оком наблюдая за порядком, болтал с двумя прекрасными женщинами. Приглушенная музыка служила аккомпанементом монотонному шуму голосов.