При жизни Блаватской некоторые из Махатм появлялись в физическом теле и перед несколькими другими ее сотрудниками, конечно же, теми, кто заслужил это. Сохранились взволнованно-благоговейные рассказы таких очевидцев. Все они свидетельствуют о том, что эту краткую встречу с Махатмой, своим Учителем, они пережили как миг высочайшего блаженства и, одновременно, как самую истинную, бесспорную реальность.

Генри Олкотт, один из основателей Теософского общества, в своих воспоминаниях так описывает самое значительное событие своей жизни: «…Я повернул голову, и от изумления книга выпала у меня из рук: надо мной возвышалась статная фигура человека Востока, в белом одеянии и янтарно-желтом полосатом головном платке или тюрбане, вышитом шелком. Длинные, черные как смоль волосы ниспадали из-под тюрбана до плеч; его черная борода, разделенная, по обычаю раджпутов, у подбородка, вилась по краям и доходила до ушей; в глазах его горел огонь духа, и взгляд их был одновременно приветливый и пронизывающий, глаза наставника и судьи, но с любовью отца смотрящие на сына, которому нужны совет и руководство. Его облик был столь величественным, настолько преисполненным нравственной силы, столь лучезарно духовным и настолько превосходящим обычного человека, что я смешался в Его присутствии, преклонил голову и опустился на колени, как это делают перед Богом или существом, подобным Богу. Его рука слегка коснулась моей головы, мягкий, но сильный голос велел мне сесть, и, когда я поднял глаза, посетитель уже сидел на стуле по ту сторону стола. Он сказал, что пришел ко мне в критический момент, когда я нуждаюсь в Нем; что к этому привели меня мои действия; что только от меня самого зависит, будем ли мы часто встречаться в этой жизни как сотрудники общего блага; что большая работа должна быть выполнена ради человечества и что я имею право участвовать в ней, если пожелаю; что таинственная связь, которую сейчас не время объяснять мне, свела вместе меня и мою единомышленницу, и эту связь нельзя разорвать, какой бы напряженной она временами ни была. Он рассказал мне о некоторых вещах, касающихся Е. П. Б., их я не вправе повторять, а также обо мне самом, что не имеет отношения к другим. Я не могу сказать, как долго он оставался: возможно, полчаса, а может быть, и час, мне это показалось одной минутой, настолько я не замечал, как летит время. Наконец Он поднялся. Я был изумлен Его высокому росту и странному сиянию, исходившему от Его лица, это был не наружный блеск, но мягкое свечение, так сказать, излучение внутреннего света — света духа. Внезапно мне на ум пришла мысль: «А что, если все это лишь галлюцинация? Что, если это Е. П. Б. загипнотизировала меня? Вот если б у меня остался какой-нибудь вещественный предмет, который бы подтвердил, что Он действительно был здесь; что-нибудь такое, что можно было бы подержать в руках после того, как Он уйдет!» С доброй улыбкой Учитель, как будто читая мои мысли, размотал фехту (платок) со своей головы, благожелательно поприветствовал меня на прощание и исчез: стул его был пуст; я был один в своем душевном волнении! И все же не совсем один, ибо на столе лежал вышитый головной платок, вещественное и прочное доказательство, что меня не околдовали и не сглазили физически, но что я находился лицом к лицу с одним из Старших Братьев человечества, с одним из Учителей нашей нерадивой, незрелой расы».

А вот что пишет индус Дамодар Маваланкар, человек редкой преданности, самоотверженности духа и тончайших душевных качеств. Будучи родом из гордой и богатой семьи браминов, он добровольно отказался от своей касты и богатства, чтобы в чистоте духа служить Учителям. Еще в юности ему, больному горячкой и лежавшему при смерти, в видении явился возвышенный и добрый Учитель, сказавший, что он не умрет и что его ждет благой труд. Несколько раз он встречал своего любимого Учителя лицом к лицу. Однажды Дамодар внезапно исчез из дома, рассказывает о нем Клод Брэгдон, и вернулся обратно после 60 часов отсутствия: «Он побывал в ашраме своего Учителя, пройдя там известную подготовку. Он ушел туда тонко сложенным, бледным, похожим на ученика юношей, хрупким, робким и застенчивым. Когда он вернулся, бронза на его лице оливкового цвета стала несколькими оттенками темнее; он выглядел сильным, выносливым и ловким, смелым и энергичным. Перемена была так разительна, что друзья едва признали его. Бот как сам он описывает пережитое:

«Мне посчастливилось быть позванным и получить разрешение посетить святой ашрам, где я провел несколько дней в благословенном обществе нескольких Махатм Гимавата и Их учеников. Там я встретил не только своего любимого Гурудэва вместе с Учителем полковника Олкотта, но и нескольких других членов Братства, включая одного из высочайших. К сожалению, в высшей степени личный характер моего посещения этих трижды благословенных мест не позволяет мне рассказать об этом больше. Достаточно и того, что место, которое мне было разрешено посетить, находится в Гималаях, а не в какой-нибудь фантастической Стране вечного лета, и что я созерцал своего Учителя, будучи в своем физическом теле, и Он был совершенно таким же, каким я видел Его в первые дни моего ученичества. И так я лицезрел своего любимого гуру не только как живого человека, но воистину юношей в сравнении с другими Садху в этом благословенном обществе… На другой день после моего прибытия мне было разрешено беседовать с моим Учителем больше часа».

А вот еще один пример. Индус Рамасвамир, также ученик и последователь Блаватской, в письме к своему другу описывает встречу с гималайским Махатмой. Услышав голос своего любимого Учителя, зовущего его оставить все и следовать за Блаватской, он, не теряя ни мгновения, тотчас отправился в путь, ибо этот голос был для него «божественным звучанием в природе и приказ его — безотлагательным». Когда он прибыл в Бомбей, Блаватская в это время уже отправилась дальше и достигла Дарджилинга, близ границы Тибета, где, по всей вероятности, уже встретилась с Махатмами. Готовясь снова в дальнейший путь, она не хотела, чтобы ее беспокоили, и никого не принимала, в том числе и Рамасвамира. В отчаянии он решил, что, какая бы судьба его ни постигла, он все равно перейдет границу Тибета, найдет своего гуру или погибнет в поисках его. Один, в одежде паломника, почти без средств, не зная языка и не имея разрешения на переход границы, он отправился в этот опасный путь в «запретную страну», прекрасно зная, что, случись с ним что-нибудь, никто не сможет ему помочь. Он пробирался все глубже и глубже в область Сиккима; вокруг простирались непроходимые джунгли, и не раз на пути ему встречались хищные звери. Но сердце его было настолько преисполнено желанием найти своего гуру, а сознание было так сосредоточено на единственном облике, что ни на мгновение не поддался он ни страху, ни беспокойству. В пути он едва избежал смерти от руки разбойника, и только великое упование на высшую волю спасло его от неминуемой гибели. Наконец вблизи границы Тибета он узрел божественное чудо своего сердца — того, кого сердце его так беззаветно искало. Рамасвамир так описывает эту встречу:

«Я думаю, время было между восемью и девятью часами утра. Я направлялся по дороге в один из городов Сиккима, где, как меня уверяли встречные, я мог бы легко перейти тибетскую границу в своей одежде паломника, когда вдруг увидел одинокого всадника, мчавшегося по направлению ко мне. По его статной фигуре и ловкости, с какой он управлял лошадью, я подумал, что это, должно быть, один из военных офицеров сиккимского раджи. Значит, все кончено. Сейчас он спросит мой паспорт и поинтересуется, по какому делу я прибыл на территорию независимого Сиккима, быть может, даже арестует меня и вышлет обратно, если не хуже: Когда всадник приблизился ко мне, он осадил коня. Я взглянул на него и мгновенно узнал Его… Благоговейный трепет охватил меня, ибо я стоял перед Махатмой, перед ликом моего высокочтимого гуру, которого я раньше видел лишь в тонком теле. Это был Он, «Гималайский Брат»!.. В тот же миг я простерся на земле у Его ног. По Его приказу я поднялся и, кротко глядя на Него, совершенно забылся в созерцании Его лика, который я так хорошо знал по портрету… Я не мог ничего сказать: радость и благоговение лишили меня языка. Величественность Его облика, который казался мне олицетворением мощи и мысли, внушала мне восторг и благоговейный страх. Я находился лицом к лицу с Махатмой Гимавата, и Он не был мифом или же «созданием воображения медиума», как сказали бы скептики. Это не было ночным сновидением, ибо время было между девятью и десятью часами утра. Солнце сияло и было молчаливым свидетелем происходящего. Я вижу Его перед собой во плоти и крови, и Он говорит со мной с добротою и мягкостью. Мог ли я ожидать большего? От избытка счастья я утратил дар речи, и прошло некоторое время, прежде чем я смог произнести несколько слов, ободренный Его благостными словами…