— Ладно, ладно, оставим это, — прервал я его. — Не стоит объяснять.

Я бросил взгляд на заинтересованные лица окружающих, подивившись и позавидовав тому, что эти люди способны так близко принимать к сердцу проблемы двух бродячих циркачей и их медведя. Когда я покинул трущобы, поселившись в более богатом и комфортабельном мире, мне стало не хватать этого духа взаимной поддержки, готовности не колеблясь оказать соседу помощь. С этим не могла сравниться даже солидарность крестьян в деревне Прабакера. Я больше нигде не сталкивался с таким отношением людей друг к другу, такой заботой о ближнем — разве что за высокими стенами материнской любви. И после того, как я проникся этой атмосферой, живя среди этих убогих, гордых и прoклятых Богом хижин, я повсюду искал ее.

— Ничего другого я не могу придумать, — опять вздохнул я. — Если мы просто закроем его тряпьем, фруктами или еще чем-нибудь, он будет возиться и шуметь, и его услышат. А если мы оденем его, как Ганеша, мы сможем петь и плясать вокруг него и будем шуметь сами, сколько понадобится. И тогда копы вряд ли остановят нас. Как ты думаешь, Джонни?

— Мне очень нравится этот план! — восторженно откликнулся он. — Я думаю, он замечательный. Надо попробовать.

— И мне он тоже нравится! — с горящими глазами воскликнул Джитендра. — Но знаете, нам надо торопиться — грузовик, наверно, будет ждать еще час или два, не больше.

Все остальные согласно покивали и помотали головами: сын Джитендры Сатиш и Мария, Фарук и Рагхурам, которых Казим Али в наказание за драку связал когда-то за щиколотки, Айюб и Сиддхартха, которые заведовали маленькой клиникой после того, как я оставил трущобы. Джозеф тоже улыбнулся и дал свое согласие. И вот в сгущающихся сумерках мы всей толпой вместе с ковылявшим на четырех лапах Кано направились к большой мастерской Ракешбабы.

Старый скульптор удивленно вздернул седые брови, когда мы ввалились к нему, но решил не обращать на нас внимания и продолжал шлифовать и полировать деталь двухметрового фиберглассового фриза религиозного содержания. Он работал за длинным столом, сколоченным из толстых досок, которые были уложены на двух верстаках. Стол, как и пол вокруг босых ног скульптора, был усеян опилками, стружками и ошметками папье-маше. Детали отливок и лепных фигур — головы, конечности и пышные круглые животы — были расставлены по всей мастерской среди плит, рельефных изображений, статуй и разнообразных заготовок.

Нам не сразу удалось уговорить Ракешбабу. Он славился вздорным характером и сначала решил, что мы разыгрываем его, желая посмеяться над ним и над богами. В конце концов его убедили три довода. Первым было страстное обращение дрессировщиков к заступничеству Ганеша, Великого Разрешителя проблем. Слоноголовое божество, как выяснилось, было любимым персонажем скульптора из всех почитаемых индусами небожителей. Вторым доводом стало брошенное Джонни замечание, что, очевидно, эта задача старику не по плечу. Ракешбаба завопил, что может замаскировать под Ганеша сам «Тадж-Махал», если будет нужно, а уж медведь по сравнению с ним — это сущий пустяк для такого всемирно признанного мастера, каким он является. Но решающую роль сыграл сам Кано. Устав ждать на улице, он вломился в мастерскую и улегся на спину рядом с Ракешбабой, задрав кверху все четыре лапы. Брюзжащий старик тут же превратился в хихикающего квохчущего ребенка, стал щекотать медвежий живот и играть с его болтающимися в воздухе лапами.

Наконец он выпрямился и выгнал из мастерской всех, кроме медведя и дрессировщиков. В помещение вкатили деревянную тележку, после чего скульптор задернул вход тростниковой циновкой.

Мы в нетерпении ждали на улице, болтая о том, о сем. Сиддхартха сказал, что поселок выдержал последний сезон дождей без существенного ущерба, серьезных заболеваний тоже не было. Казим Али Хусейн увез семью в расширенном составе в свою родную деревню в штате Карнатака, чтобы отпраздновать там рождение четвертого внука. Он пребывал в добром здравии и хорошем расположении духа, заверили меня все собравшиеся. Джитендра, похоже, оправился от потрясения, вызванного смертью жены, насколько это было возможно, хотя и дал обет никогда больше не жениться. Способность нормально работать, молиться и смеяться вернулась к нему. Его сын Сатиш, который после смерти матери был замкнут и задирист, преодолел свою необщительность и был помолвлен с девушкой, которую знал с тех пор, как делал первые шаги по закоулкам джхопадпатти. Молодые люди были еще слишком молоды, чтобы жениться, но с нетерпением предвкушали этот момент, и надежда на счастливое будущее служила бальзамом для сердца Джитендры. И все присутствующие, каждый на свой лад, высказали похвалу возродившемуся к жизни Джозефу, который стоял, скромно потупив глаза и лишь время от времени поднимая их, чтобы обменяться смущенной улыбкой с Марией.

Наконец Ракешбаба откинул тростниковый полог и пригласил нас в мастерскую. Мы зашли в помещение, залитое золотистым светом лампы. При виде законченной скульптуры по всей толпе прошелестел шорох — одни втянули воздух от изумления, другие выдохнули его. Кано был не просто замаскирован под Ганеша — он претерпел чудесное превращение. Голова медведя была спрятана под слоновьей, она покоилась на круглом розовом животике, к которому были приделаны руки. Волны светло-голубого шелка скрывали нижнюю часть туловища. Гирлянды цветов устилали тележку и обматывали шею, заполняя зазор между туловищем и головой.

— Господи, неужели Кано действительно там, внутри? — спросил Джитендра.

При звуке его голоса медведь повернул голову, и перед нами предстал живой бог Ганеш, глядевший на нас нарисованными глазами. Это было, конечно, движение животного, непохожее на человеческое. Все присутствующие, не исключая и меня, заморгали в удивлении и страхе. Дети испуганно отпрянули, ухватившись за ноги и руки взрослых.

— Бхагва-а-ан… — протянул Джитендра.

— Да-а… — согласился Джонни Сигар. — Что скажешь, Лин?

— Не дай бог увидеть такое по пьянке, — отозвался я. Ганеш тем временем запрокинул голову и издал протяжный басовитый стон. Я опомнился и сказал: — Ну, что мы стоим, поехали.

В сопровождении группы поддержки мы выкатили тележку на транспортную магистраль. Миновав Центр мировой торговли и выехав на бульвар, ведущий в район Бэк-бей, мы с некоторой неуверенностью затянули песню. Но шаги наши постепенно убыстрялись, пение становилось все громче. Многие, по-видимому, забыли, что перед ними контрабандный медведь, и отдавались песнопению с той же благочестивой проникновенностью, с какой они, несомненно, пели неделю назад во время Ганеш Чатуртхи.

Тут мне показалось странным, что не видно бездомных собак. Я помнил, как они неистовствовали при первом визите Кано в трущобы. Я поделился своим недоумением с Джонни.

— Аррей, кута нахин, — сказал я. — Странно, никаких собак.

Джонни, Нарайан, Али и некоторые другие, услышавшие меня, тут же уставились на меня с тревогой. И разумеется, не прошло и минуты, как из темноты слева от нас донесся пронзительный вой. На дорогу выбежала собака, с яростным лаем устремившаяся к нам. Это была тощая шелудивая дворняжка не больше крысы средних бомбейских размеров, но глотка у нее была развита достаточно хорошо, чтобы перелаять наши песнопения. Спустя несколько секунд несколько ее приятелей присоединились к ней, а затем еще и еще. Слева и справа по одиночке и группами выскакивали собаки с омерзительным визгом, воем и рычанием. С опаской косясь на их щелкающие челюсти, мы стали петь громче, чтобы заглушить это непотребство.

На подходе к Бэк-бей мы миновали майдан, открытую площадку, где репетировала свой свадебный репертуар группа музыкантов в яркой красной с желтым униформе и цилиндрах с плюмажем из перьев. Они восприняли нашу процессию как удобную возможность потренироваться в исполнении музыки на марше, пристроились нам в хвост и вдохновенно, хотя и не вполне благозвучно, грянули мелодию популярного религиозного песнопения. Со всех сторон к нам потянулись обрадованные дети и набожные взрослые, привлеченные торжественным религиозным шествием, в какое прератилось наше скромное контрабандное мероприятие. Хор голосов достиг оглушительной мощности, а количество участвующих в нем перевалило за сотню.