— Иди сам просись у учительницы, чтоб приняла тебя.

Раньше каждое утро Ваня встречал у дома и провожал долгим взглядом молодую учительницу, направлявшуюся в школу. Когда солнышко было вровень с крышей хаты Усковых, она проходила мимо. Ваня разогнался было к ней — спрошусь, она разрешит, а потом остановился: ну а вдруг не пустит, вдруг выгонит? Он тихонько пристроился к шеренге ребят и вошел в класс последним. Как и все, сел за парту. Учительница стала вызывать первоклассников по фамилии.

— Мальчик, а ты чей? — спросила Галина Афанасьевна.

— Вы ж ходите мимо нашей хаты каждое утро. Не узнаете меня, что ли? Усков я. Ваня Усков.

В классе засмеялись.

Ваня зарделся весь, понурился.

— Ну что ж, я запишу тебя, Ваня Усков. — Учительница строго посмотрела на ребят, и они притихли.

Вечером сияющий Ваня подбежал к отцу и похвастался:

— Ага, меня учительница записала в школу. И завтра пиду, и все время теперь буду ходить.

— Ты ж внимательно слушай учительницу, а то, знаешь, какие у нее слова хитрые, — Кондрат Калистратович подморгнул Анне Ивановне, — кто ее не слушает, они в одно ухо влетают, а в другое вылетают.

Ваня согласно кивнул и попросил:

— Папа, надо ж мне книжки, тетрадь.

На другой день Кондрат Калистратович принес букварь, тетради, чернильницу, ручку.

Так Ваня начал ходить в школу.

Матери было любопытно, как там учится ее сын — мал ведь для школы? Подкараулив однажды учительницу, она спросила:

— Будьте добреньки, скажите, как там учится наш Ваня?

— Ничего, — улыбнулась учительница. — Пусть ходит.

Брат Федя был шофером. Это все одно, что профессор, — говорили тогда в селе.

Ваня часто приставал к Федору, чтобы тот посадил его в автомобиль. Выедут, бывало, в степь, а Ваня просит брата, чтобы научил водить машину. Сперва Федор объяснял, как держать руль, как делать повороты, как и когда нажимать на тормоза, а потом разрешил Ване сесть за руль. Ваня схватил баранку так крепко, будто ее кто у него отнимал, и повел, повел машину по проселочной дороге. Проехал, может, метров двадцать, может, меньше, и устал так, будто воз дров перенес на себе.

Передал руль брату, а в глазах такая радость!

Шли дни, месяцы.

Как-то из школы пришел Ваня с пионерским галстуком на шее.

— Посмотрите, я уже пионер! — заявил с порога.

Тося собиралась в школу. Ей досадно стало, что она еще не пионерка, она и выпалила:

— Ага, теперь тебя отправят колоски собирать. Все пионеры собирают. И железо… И сусликов выливать.

— Подумаешь, напутала! Пионер никогда не должен бояться трудностей. Он всем ребятам пример!

Тося ушла, а Ваня стал рассказывать маме о пионерской клятве, что давал он перед всеми одноклассниками — любить свою Родину, жить, учиться и бороться по-ленински.

— Ну и будешь всегда помнить эту клятву?

— Конечно, мама! Какой же я тогда пионер?

Ваня не снимал галстука, пока не пришел отец. Увидев склонившегося над книгой сына в пионерском галстуке, Кондрат Калистратович воскликнул:

— Значит приняли в пионеры! Поздравляю! — Подошел к Ване, погладил светло-русую голову.

— Мы воевали за то, чтобы наши дети были свободными, чтобы учились в школе и выходили в жизнь хорошими, грамотными людьми. А в пионерии учат только хорошему. Смотри, Ваня, не осрамись сам и нас не опорочь.

В тот день Ваня особенно старательно помогал Анне Ивановне по дому и заслужил ее похвалу:

— Теперь я знаю, что ты настоящий пионер!

Ваня подружился с Леней Заикиным. Леня был старше года на два. Он хорошо играл на гитаре и, пожалуй, с этого началась дружба. Бывало, из школы бегут прямо к Заикиным.

— Лень, сыграй что-нибудь!

Под аккомпанемент друга Ваня пел «Черное море, священный Байкал» — особенно любимую песню. Начинал тихо, стесняясь, а потом переставал обращать внимание на мать Лени. Марию Яковлевну, где-нибудь пригорюнившуюся в уголочке, — и голос его креп, становился уверенным, звучным.

В последнее время Ваня после школы стал надолго куда-то убегать. Анна Ивановна ждет-пождет сына, а его все нет и нет.

— Дэ ж цэ Ванька пропада? — беспокоилась мать.

— Мамо, та вин такий футболист! — прыснула Тося.

В последнее время ребята пристрастились к футболу. А мяч какой был? Туго набитый тряпками матерчатый круглый мешок. Иногда до того загоняют мяч, что с него лохмотья летели, как перья с дерущихся петухов. Зашивали свой футбол по очереди.

Возвращался Ваня краснощеким и очень усталым. Ночью не мог уснуть, ворочался в постели.

— Ты чего не спишь? — шепотом спрашивала Тося.

— Ноги дюже болят.

В воскресенье прибежал с футбольного поля пообедать, а в хате гость — товарищ отца, однополчанин по фамилии Голик. Худой, заросший щетиной, и рубаха на нем ну прямо из клочков — такая старая. Отец смотрел на него с жалостью и болью.

— Маты, дай мени ту сорочку, шо ты вышила.

Анна Ивановна с немым укором посмотрела на Кондрата Калистратовича. Неужели отдаст? Ведь она столько зимних вечеров потратила на вышивку. Это ж единственная праздничная сорочка. Молча открыла полупустой сундук, достала белую ситцевую сорочку, вышитую черными и красными нитками.

— Снимай свои лохмотья, друже! Носи вот эту на здоровье, — Кондрат Калистратович протянул другу рубашку.

— Та ты шо, Кондрат? У тэбэ и у самого не густо.

Ваня наблюдал. Ему, как и маме, немножко жалко было сорочки, в которой отец становился моложавым и красивым, но он знал бескорыстную щедрость отца, знал, что голодному он отдаст последний кусок хлеба, раздетому — одежду, и горд был за отца.

Дети тоже росли отзывчивыми к чужому горю. Если кто скажет «Шурка», сразу поправят: Шурка — это дразнилка, а зачем же дразнить человека. Только один раз Ваня поступил нехорошо, обидел безвинного человека. Да и то не сам обидел, а присутствовал при этом и промолчал.

Жила в селе старая больная женщина. Часто бесцельно бродила она по улицам. Босые, потрескавшиеся ноги ее утопали в дорожной пыли. Если рядом оказывались ребята, они обязательно окружали ее надоедливой ватагой и орали:

— Манька-Ралка!

— Манька-Ралка!

Она не реагировала на мальчишечий гвалт. А ребята вновь и вновь выкрикивали кем-то данное нелепое прозвище. Вот как-то раз на такую ватагу и наскочил Кондрат Калистратович. Как назло и Ваня оказался среди мальчишек.

— Стойте, бисови диты! — грозно закричал Кондрат Калистратович.

Ребята остановились, настороженно глядя на сердитого Ускова-старшего.

— А ты тоже дразнил эту женщину, сын?

— Нет, папа. Я же стоял. Разве вы не видели? — и покраснел до ушей.

Кондрат Калистратович укоризненно покачал головой, густые брови его сердито сдвинулись у переносицы:

— За перепелками жалкуешь, а человека…

Кондрат Калистратович не договорил.

— Та не трогал я ее.

— А почему не защитил? — повысил голос Усков.

— Слухайте, хлопцы, про ее жизнь, — обращаясь к мальчишкам, сказал Кондрат Калистратович. — Вы чулы про то, шо була гражданьска война?

— Чу-у-лы-ы! — дружно ответили ребята.

— У этой женщины был сын. Единственный. Чуть постарше вас. Красноармеец. Послали его наши в разведку, а белые схватили парня в его родном селе. Сколько ни допытывались у него, где расположен полк, он молчал. Тогда враги придумали ему лютую смерть. — Кондрат Калистратович увидел заблестевшие глаза мальчишек. — Утром, — продолжал Усков, — беляки вырыли глубокую яму, опустили в нее разведчика и закопали. Оставили одну голову. Подвели мать.

— Мама, когда наши займут село, скажите, что я не предал товарищей.

— Сынок, ты же погибнешь! — еле выговорила мать.

— Я погибну один, а сотни моих товарищей останутся живы. И отомстят за меня.

Земля давила на парня, он стал задыхаться. С каждой минутой красноармейцу-разведчику становилось все тяжелей и тяжелей.

— Прощайте, ма…