— Наши!
— Наши кавалеристы! — закричали обрадованно.
Побежали им навстречу и вдруг увидели трубы водопровода.
— Вода!
— Товарищи, вода!
Откуда только взялись силы.
Подскакали кавалеристы.
— Кто такие?
— Партизаны, — и рассказали, что добираются до десятой дивизии.
— Мы из девятой, а десятая в шести километрах отсюда.
Изнемогшие от жажды и усталости, все обступили водопровод, из которого струйкой лилась драгоценная влага. Кружка пошла по кругу. Казалось, не утолить жажду. Глотая волу, каждый ощущал ее приятную прохладу, запах. Вода! Да нет же ничего вкуснее, чем вода!
Кружка дошла до Володи. Он жадно пил, боясь расплескать хоть каплю. А из трубы лилась вода.
— Ох и вкусная! — блаженно улыбнулся Володя и провел рукой по груди.
Через час партизаны уже были в десятой дивизии. Встретились здесь со второй группой, которая ушла от них другой дорогой. После завтрака пили чай из настоящей вкусной питьевой воды. Чай с сахаром. Володя лукаво взглянул на Андрея Губанова и завопил:
— Гляди! Гляди! Пикируя!
Все залились смехом, вспомнив страхи Андрея.
Командиром небольшого, в шесть человек, отряда назначили Григория Игнатьевича Ивантеева. В отряд вошел и Володя, уже прослывший опытным и смышленым разведчиком.
В назначенный час отправились в Величаевку. Вышли на окраину села и укрылись в чьем-то саду.
— Слушай, Володя, — зашептал Ивантеев, — иди в ближайшие хаты, расспроси, есть ли в селе немцы, сколько, где, и возвращайся сюда. Даю двадцать минут на выполнение задания.
Пригибаясь, Шеманаев ушел от товарищей напрямик, к сиротливо видневшимся хатам. Пять пар глаз следили за Володей, пять человек мучительно думали, какой будет разведка. Не схватят ли парнишку фашисты? Благополучно ли он вернется?
Двадцать минут, как вечность!
Двадцать первая — радостная. Володя, не успев отдышаться, выпалил:
— Товарищи! В селе немцев нет. Предатели только в управе. Если что, пристукнем их.
— Идем, по двое в хаты, — приказал Ивантеев.
Пожалуй, задорнее всех читал сводку Совинформбюро Володя Шеманаев — о том, что наши войска перешли под Сталинградом в наступление. Женщины от радости всплакнули, старики взбодрились.
— Сынок, а ты откудова? — спросила Володю пожилая женщина.
— Из партизанского отряда.
— А где же этот отряд?
— На земле.
— Ишь ты…
— Значит, не велено говорить, — пояснил старик.
— А вот теперь вы мне скажите: вы настоящие люди?
— А то кто же?! — возмутились старики и бабы.
— Если я оставлю вам газеты, вы передадите их в другие хаты?
— А то как же!
— Не побоитесь?
— Мы хитренько, — сощурился сухонький старичок, — комар носа не подточит.
Володя протянул газеты.
— Ну, добре! А теперь расскажите, где дом старосты?
Шеманаев без труда нашел двор предателя, прилепил на воротах «Правду», полюбовался газетой, представил себе, какое впечатление она произведет, и помчался к своим товарищам.
Хорошая новость, словно освежающий ветер. Партизаны уже крепко спали на своей базе, а жители села Величаевки, не зажигая коптилок, говорили, говорили о сводке Совинформбюро, о партизанах, о лихом партизанском парнишке.
Через неделю снова направили в Величаевку тех же разведчиков. Володя зашел в хату, где был в первый раз, и хозяйка рассказала ему, что случилось после их ухода:
— Вышел утром староста, глядь, на воротах советская газета. Испугался, проклятый, а когда пришел в себя, со злостью рванул ее, но свернул аккуратненько. Небось самому было интересно прочитать, как дела у Советской Армии и долго ли он продержится холуем у немцев.
А старик дополнил:
— Прошло чуток времени, он вышел из хаты, запряг лошадь и поскакал, прохвост, в Урожайное. В полдень приехал с комендантом и ну вызывать людей, в полицию да допрашивать, откуда появилась газета, что да как. Расстрелом угрожали.
Володя нахмурился.
— Ну и как? Кто-нибудь рассказал?
Старик свернул дулю и покрутил ею в воздухе:
— А кукиш голый они не хотели? Ты, парень, знай — в нашем селе люди живут. Люди! Понял? Так и перекажи своим.
— Так и перекажу, дедушка, что в вашем селе живут хорошие советские люди.
Вместе с регулярными частями Красной Армии партизаны освобождали Ставрополье от фашистской нечисти. Из освобожденного Ставрополя Володя вскоре уехал в Москву, к матери, а оттуда, выполняя клятву, произнесенную у могилы Шилиной, ушел добровольцем на фронт. Попал в авиачасть. Был стрелком-радистом. Демобилизовался только в пятидесятом году. Он награжден медалями: «За боевые заслуги», «Партизану Отечественной войны» I степени, «За оборону Кавказа», «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией», «Тридцать лет Советской Армии и Военно-Морского Флота» и юбилейными — в честь двадцатилетия и двадцатипятилетия победы над фашистской Германией.
Митя-радист
А машинки для кого? Для фашистов, что хозяйничают в их Черкесске. Митя вспомнил, как оккупанты ворвались на главную площадь города, накинули на монумент Ленина стальной трос, и под гиканье солдат грузовая машина рванулась раз и два, и памятник рухнул.
Впервые за пятнадцать с половиной лет своей жизни Митя услышал тогда, как бешено застучало его сердце. Он беспомощно посмотрел по сторонам и неожиданно для самого себя дал стрекача.
Митя помнит, как на полуслове в их доме оборвало свои передачи радио, и наступила непривычная, гнетущая тишина. Как же теперь? И не узнаешь, что в мире делается.
В первый вечер оккупации пробрался он в свою школу, которую еще не успели занять гитлеровцы. Когда совсем стемнело, Митя выдавил стекло в физическом кабинете. Со страху показалось, будто треск выдавленного стекла слышен был на три квартала. Митя присел на корточки, озираясь по сторонам. Никого. Приподнялся на цыпочки, вынул из рамы остатки стекла и влез в окно. Крадучись прошел к шкафу, открыл его и стал шарить по полкам. Нащупал конденсаторы, провод. На другой полке попадались какие-то колбы, пузырьки, металлические детали. В правом углу нашел радиолампы.
Но где же батареи? Без них приемника не соберешь. У Мити дрожали руки, колотилось сердце, пересыхали губы. «Ну хоть одна должна же быть», — проносилось в голове. Он долго искал, но батарей не было. Он рассовал лампы по карманам, остальные детали сложил в мешочек, прихваченный из дому, и, не чувствуя под собой земли, закоулками помчался домой. Спрятал все в сарае. И на другой же день начал мастерить одноламповый радиоприемник. Вот, оказывается, как пригодилось его увлечение радиотехникой!
В один из хмурых сентябрьских дней в коридор ввалился дядя Коля, усталый, заросший рыжей щетиной. Только начал мыться, как раздался громкий стук в дверь. В квартиру ворвались три вооруженных полицая и повели его в полицию.
Случайно услышал Митя, как тетя Вера шептала его матери, Олимпиаде Ивановне: «Погибнет теперь Коля. Он же в партизанском отряде был. Отряд разбили где-то в горах».
Но Николай Дмитриевич не погиб. Никто тогда не знал, что в полиции работали свои, советские люди. Они спасли Ростокина.
Он вернулся домой. Потом дядю Колю куда-то вызвали и заставили работать по своей специальности — мастером по ремонту пишущих машинок. Они предназначались для немецких учреждений.
Узнал об этом Митя и рассердился на дядю Колю так, как еще никогда и ни на кого не сердился. «Ему, наверное, все равно, что бороться в отряде, что изменять Родине. Ну и что же, что у него четверо детишек и мал-мала меньше. Тетя Вера разбитная, что-нибудь бы придумала».
