— Это наш хлопец! — увидел его Николай Дмитриевич и улыбнулся. — Иди сюда, Митя! — Когда Митя протиснулся к нему, спросил: — Все-таки убежал?
Дмитрий кивнул и тоже улыбнулся.
Где-то за городом били из орудий. Значит, части Красной Армии близко.
— Дядя Коля, дайте мне вашу винтовку.
— А зачем она тебе? Я и сам справлюсь.
— А я?
— А ты пойдешь домой. Ты уже сделал свое доброе дело для победы.
Митя поднял лицо, обидчиво взглянул на дядю Колю.
— Вы что, смеетесь надо мной, что ли? — и глаза парнишки наполнились слезами.
— Я говорю вполне серьезно. Иди домой.
И надо же так — в Митином доме остановился штаб Красной Армии. Митя удивленно смотрел на генерала, на офицеров: на плечах их шинелей были новенькие погоны со сверкающими звездочками. Митя не видел еще у наших офицеров погон. И может быть, именно это сковывало его, он все боялся обратиться к генералу с просьбой. Но однажды вечером все-таки решился.
Тихонько постучал к генералу. Вошел и, моргая глазами, выпалил свою просьбу.
— Товарищ генерал, возьмите меня на фронт.
Генерал сурово посмотрел на хозяйкиного кудрявого сына, улыбнулся. Улыбка обидела Митю: «Он думает, что я маленький».
— Подрастешь, возьмем! — дружелюбно ответил генерал. — У меня же армия, а не средняя школа. Ты вот что, брат. Ты давай-ка получше учись в школе. На отлично! Идет?
Обиделся Дмитрий и на генерала, и на свой неудавшийся рост, и на свою совсем непримечательную, негероическую судьбу.
«Все равно сбегу на фронт! Все равно…» А потом отлегло немного от сердца: «Генерал, наверное, прав. Учиться так учиться!»
И вспомнился физический кабинет с разбитым окном. «Завтра же надо застеклить».
Правофланговый
От своего горя Варвара Николаевна не может избавиться уже более двадцати лет. К отпуску-походу она всегда готовилась заранее, клала в рюкзак все необходимое, а в назначенный самой себе день ранним утренним автобусом выезжала из Микоян-Шaxapa в сторону Марухского перевала.
До Зеленчука все горные тропы ею давным-давно исхожены, все пастухи в горах опрошены. Нет, ничего они не знают о партизанском отряде «За Родину», ничего не слышали о ее шестнадцатилетнем сыне Диме. В сорок втором девятого августа вышел он с отрядом из Микоян-Шахара и как в воду канул.
Пусть еще пройдут годы, но она не перестанет искать. Разве успокоится мать, пока не найдет хотя бы могилу своего сына?
Убирая перед отъездом квартиру, Варвара Николаевна наткнулась на недостроенную сыном модель самолета. Это они с Геной Томиловым мастерили. Молча держала в руке модель и по щекам катились слезы. Сколько Диминых работ, выпиленных лобзиком, посылались в Ставрополь, на краевую выставку! Тогда в пионерском отряде все обратили внимание на Диму Юрченко, который «все может». А сколько он читал! Летом целыми днями пропадал в библиотеке. И не только читал, по и помогал библиотекарям: то плакат нарисует, то тексты напишет.
В восьмом классе Дима с Геной стали мастерить всякие корабли, подводные лодки. Так и не достроили электролодку.
Началась война. Мальчишечьи затеи пришлось отложить на время. Ребята твердо решили: мы уже не маленькие, окончили восемь классов, сдали нормы на «Ворошиловского стрелка», значит, наше место там, где решается судьба Родины.
Ох, и надоели же тогда ребята военкоматчикам!
— Ну, что мне делать с этими настырными хлопцами? — сокрушался военком Подосиновский. — На фронт просятся. Тоже мне фронтовики! Вам же вещмешок штанов надо брать с собой!
Дима Юрченко и Гена Томилов настойчиво доказывали, что на фронте они не будут лишними.
Военкоматчики тихо посоветовались между собой, а потом товарищ Подосиновский сказал:
— Посылать вас на фронт нельзя. Не доросли еще. А вот в истребительный батальон местной охраны, так и быть, зачислим.
И зачислили.
Варвара Николаевна вовсе потеряла сон. То беспокоилась о муже (он в первые дни ушел на фронт), а теперь вот Димка пропадает по целым неделям неизвестно где. И спросить не у кого. Гена Томилов от него ни на шаг. Раз нет в городе Димки, значит, пустые хлопоты искать Генку.
Дозналась как-то в исполкоме, что батальон вылавливал в горах Преградненского района бандитов. Но сколько ни спрашивала сына, где он был, молчит как в рот воды набрал.
Однажды возвращалась она с пригородного хозяйства и на КПП увидела Диму, стоявшего на посту.
Димка был бледен, большие глаза ввалились.
— Ты же голодный, сынок?! Идем домой, поешь хоть.
Димка снисходительно улыбнулся.
— Смешная ты, мама! Разве я могу бросить пост?
Так и ушла одна.
Этот случай напомнил Варваре Николаевне другой. Однажды они с отцом Димки Михаилом Дмитриевичем увидели, как из школы вышли мальчишки — члены военизированного кружка с деревянными винтовками за плечами.
Оба, не сговариваясь, стали искать глазами сына.
— Смотри, Варя, наш-то — правофланговый! — улыбнулся Михаил Дмитриевич.
Варвара Николаевна часто вспоминает последние минуты прощания. Дима вел себя сдержанно, с достоинством. Подошел к ней, обнял, как взрослый.
— До свиданья, мама!
А Варвара Николаевна залилась слезами.
— Сынок…
— Я вернусь, мама! Ты не плачь. Ну, прошу тебя, не плачь.
Схватив вещевой мешок, он выбежал на улицу.
Город притих в эти дни, насторожился, окруженный, как крепостной стеной, горами.
Только внизу, где беспорядочно были разбросаны домишки карачаевцев, шумела Кубань.
С той поры прошло двадцать два года. Вокруг города детства Димы так же величественно возвышаются горы, так же несет свои быстрые ледяные воды Кубань, а его нет.
Где он, Дима Юрченко?
Как только Красная Армия изгнала фашистов с Кавказа, Варвара Николаевна начала поиски сына. Из села в село, из аула в аул ходила она. В Хасаут-Греческом узнала, что в августе сорок второго года через селение в сторону Марухи прошел партизанский отряд. Но как он назывался, куда двигался, был ли там Дмитрий Юрченко, мальчишка шестнадцати лет, люди не знали. Горы и леса, может, и знали, но они без языка: любую тайну доверяй — не скажут.
Где же Дима?
В конце длинной колонны людей, поднимавшихся на Марухский перевал, шел человек без ноги, опираясь на костыль. Это был Геннадий Томилов. Как ни трудно идти ему, но он старался не отставать от остальных. Глаза его часто устремлялись на цепь высоченных Кавказских гор. На одну из вершин предстояло взобраться.
— Вы-то куда? Не дойдете! — услышал Геннадий возле себя мужской голос.
Геннадий поднял глаза и упрямо ответил:
— Дойду! Должен дойти!
— Сейчас вам дадут лошадь и, пожалуйста, без возражений!
— Не надо! — запротестовал Геннадий, но мужчины уже не было рядом.
Минут через десять-пятнадцать к Геннадию подъехал на добром коне лесник из Архызского лесничества. Это он сопровождал сейчас бывших защитников Марухского перевала к местам былых ожесточенных сражений, где недавно подо льдом обнаружили останки героев.
Среднего роста, худощав, тонок в талии, широк в плечах.
— Садись, — просто обратился он к Томилову.
— Я же сказал — дойду!
— Ай, слушай, зачем напоминать одно упрямое животное! Мне же легче идти. У меня два нога. — Но, видя, что упрямый шел впереди, поставил коня поперек тропинки и грозно приказал:
— Садись!
Геннадий молча отдал лесничему свой костыль.
Конь заржал под незнакомым седоком и успокоился.
