Однако Рафферти принялся энергично трясти головой:

– Нет, мистер Холмс. Вам нужно что-нибудь помощнее, винтовка или дробовик. Нож хорош, чтобы нарезать филей, но в перестрелке не пригодится. Мой опыт стычек со всякими негодяями показывает, что одного владения клинком мало; желательно, чтобы оружие было разнообразным. У меня на этот случай с собой есть запас.

– Действительно… – начал Холмс.

Рафферти перебил его:

– Я настаиваю. – Он сунул руку под брезент и вытащил футляр, в котором хранил карманную винтовку. – И не спорьте.

Холмс посмотрел на ирландца, покачал головой и вздохнул:

– Хорошо, мистер Рафферти. Сопротивление бесполезно. Давайте изучим ваш арсенал.

– Так-то лучше, – обрадовался Рафферти, открывая футляр, чтобы продемонстрировать оружие, которое он любовно называл мистером Стивенсом.

– Обычно я не путешествую с пушками, – заметил Холмс, пока Шэд собирал винтовку.

– Это нетипичная ситуация, мистер Холмс. Увидев мистера Стивенса, любой противник с дурными намерениями дважды подумает, прежде чем подойти к вам.

Холмс изучил оружие: под одеждой его было тяжело спрятать.

– Мистер Рафферти, я не думаю…

Но ирландец не собирался продолжать дискуссию:

– Не спорьте, мистер Холмс, поскольку я вас слушать не стану. Вам нужна защита. Мистер Стивенс выбьет глаз кузнечику со ста ярдов, это факт!

– Уверен, это правда, мистер Рафферти, но я обойдусь и без подобного монстра.

– Нет, не обойдетесь. – Шэд снова спрятал оружие под брезент. – Я нутром чувствую беду, надо быть наготове.

– Я так понимаю, спорить бесполезно?

– Да.

– Хорошо, мистер Рафферти, сделаем по-вашему. Обещаю, что в случае необходимости прибегну к помощи мистера Стивенса.

– Я знал, что вы все поймете, – ухмыльнулся Рафферти и натянул поводья.

Когда мы выезжали из города, я размышлял, стоит ли как-нибудь невзначай упомянуть вопрос о вине миссис Комсток, который Рафферти поднял вчера вечером. В итоге я решил этого не делать, поскольку Холмс вряд ли обрадовался бы подобным инсинуациям, а мне не хотелось обсуждать такое деликатное дело в столь критический момент. Я полагал, что Рафферти чувствует то же самое, а потому поделился сомнениями со мной, а не с Холмсом.

Несмотря на эти тревожные мысли и предчувствие беды, которой Холмс и Рафферти ожидали от нашего визита на ферму, я тем не менее радовался возможности побыть на свежем воздухе, а не в тесном номере отеля. Кроме того, я, как и оба моих спутника, ощущал, что загадка рунического камня, которая занимала наши мысли и определяла наши действия всю прошлую неделю, подходит к неотвратимой развязке.

Остатки утреннего тумана – редкость в таком ветреном месте – зависли, словно корабли-призраки, над прериями, в то время как мы ехали по ровной дороге, которая, казалось, уходила в бесконечность, к плоской линии горизонта. Меня снова, как и тогда в поезде, потрясла масштабность пейзажа, на фоне которого все людские дела выглядели пустой суетой и мелочным копошением. Но человеческая рука явно оставила здесь след, поскольку вдалеке, к югу от нас, я увидел легко узнаваемые контуры трех высоких зерновых элеваторов, которые поднимались над плоской, как блин, землей, будто карандаши, проткнувшие лист бумаги.

– Тот, что слева, это как раз элеватор с Фэрвью, – пояснил Рафферти, перехватив мой взгляд. – Скоро уже покажутся постройки.

К счастью, природную болтливость Рафферти не смогла свести на нет даже устрашающая пустота вокруг нас, поэтому по дороге он рассказал нам о том, как работают крупные фермы, наподобие той, которой владела миссис Комсток.

– Вообще-то, ее ферма скромная по местным меркам, поскольку, я слышал, некоторые здешние пшеничные бароны владеют пятьюдесятью тысячами акров пахотных земель. У миссис Комсток около двадцати тысяч, как мне сказали, и три четверти ежегодно засевается пшеницей. Если погода хорошая, то ее работники собирают двадцать бушелей с акра, а это…

– Триста тысяч бушелей пшеницы, – сказал Холмс и добавил: – Когда я в последний раз смотрел отчеты о торгах, цена качественной пшеницы доходила до девяноста центов за бушель в Чикаго или Миннеаполисе. Вычтем затраты на рабочих, оборудование, перевозку, и в итоге в хороший год миссис Комсток может получать чистыми до пятидесяти тысяч долларов или даже больше.

– Не стану спорить с расчетами, – кивнул Рафферти. – Но если после мужа осталась целая гора долгов, то изрядная часть денег пойдет к кредиторам, а значит, у нашей дамы много земли, но мало наличности.

– Именно поэтому она так прикипела к руническому камню, – заявил Холмс. – Артефакт можно быстро конвертировать в наличность, продав его тому состоятельному шведу в Чикаго. А потом, думаю, она планирует исчезнуть.

– Почему вы так полагаете, мистер Холмс? – спросил Рафферти.

– Таковы ее методы. Когда ситуация в Хинкли в прямом смысле слова накалилась, Мэри просто исчезла. Не вижу причин, почему бы не повторить тот же трюк, поскольку она вряд ли увлечена фермерским хозяйством.

– Скоро выясним, – буркнул Рафферти.

Теперь мы въехали на почти незаметную возвышенность, и вдалеке я увидел очертания зданий, которые казались мазками красной и белой краски на фоне серого неба и бурой земли.

– Это и есть Фэрвью, – объявил Рафферти. – Кстати, я поговорил со старожилом в Мурхеде сегодня утром, пока вы не спустились к завтраку; он сказал, что у местных эта ферма пользуется дурной славой.

– Почему? – спросил Холмс.

– Ходят слухи, что у Комстока в спальне стоит статуя обнаженной женщины. Эта скандальная новость облетела все церкви на мили вокруг.

– Я не думаю, что скульптуры ню – обычное дело в этой части света, – сухо заметил Холмс.

Рафферти, в таверне которого, насколько я помнил, висела огромная картина с изображением обнаженной красотки, рассмеялся:

– Вы правы, Холмс, лично я не вижу ничего плохого в эротической скульптуре в спальне. Вряд ли она уж так мешала сну хозяина.

– Скажите, а что ваш сторожил говорил о миссис Комсток?

– Из всех его слов, мистер Холмс, самыми приличными были «распутная» и «блудница». Короче говоря, местные считают миссис Комсток женщиной легкого поведения. Она якобы представляет опасность для богобоязненных взрослых, детей и даже домашних животных. Разумеется, когда миссис Комсток приезжает в город и тратит деньги, благочестивые христиане с радостью берут у нее монеты. Старик, с которым я разговорился, знал целую кучу сплетен о миссис Комсток, но я уверен, что вы не захотите их слушать, мистер Холмс.

– Попробуйте меня удивить, мистер Рафферти, – прищурился прославленный детектив, который на самом деле был любителем сплетен во всех их проявлениях. Как-то раз он сказал мне, что сплетни правят миром, а если говорить только о проверенных фактах, то вскоре все темы для бесед закончатся.

– Хорошо. Большинство слухов связано с родом ее деятельности: якобы она спала не только с любимым мужем. Если хотя бы половина сплетен правдива, то леди ангажировали еженощно. Кроме того, мне показались интересными домыслы о том, что она делала после смерти супруга. Не успело его тело остыть, как она уже связалась с банком в Мурхеде и распорядилась закрыть их счет и перевести все средства в Коммерческий банк в Александрии, тот самый, где вы с Уотсоном устроили маленькое представление в депозитарии.

– Странно. Но зачем?

– Не знаю… Похоже, мы почти приехали. Надо быть начеку.

Мы свернули на подъездную дорожку, которую украшала арка с надписью большими красными буквами: «Добро пожаловать на ферму Фэрвью». Глядя на длинную подъездную дорожку, я понял, что имел в виду Рафферти, когда описывал ферму как «индустриальный городок» в прериях. Территорию занимали три больших амбара, выкрашенных в темно-красный цвет, а вокруг располагались склады для инструментов и другие хозяйственные постройки, всего около десяти штук, и большой дом – квадратное деревянное здание в два этажа с плоской крышей, большими окнами и белоснежной верандой на три стороны. Его окружал высокий забор того же цвета, перед которым росли два здоровых дуба, куда больше тех, что я наблюдал в Мурхеде. Странно было видеть такой большой и величественный дом посреди прерий, но тут я вспомнил подсчеты Холмса касательно ежегодного дохода фермы.