«Не ошиблись ли мы с Холмсом и не приняли ли чужого человека за баронета Коксвилла?» — встревожился я.

Я снова чиркнул спичкой и начал с беспокойством вглядываться в лицо спящего.

— Нет, это он, — сказал я сам себе, заметив небольшую родинку в верхней части его правого уха, — но почему с ним такая странная перемена?

В окно громко постучали. Я вздрогнул и сжал револьвер.

И напрасно — в окно стучал Холмс, вернувшийся с несколькими полицейскими. Снова удача — мой друг убедил начальника местной полиции дать ему людей!

И еще везение: один из полицейских недурно говорил по-английски, прекрасно понимал нас и переводил все, что мы говорили, своим товарищам. Имя Холмса было хорошо известно в Москве, поэтому начальник полиции доверился моему другу и поручил ему арестовать всех подозрительных лиц.

«Бритого» развязали и под стражей отправили в полицейский участок. Арест танцовщицы был отложен на утро. В доме засели несколько городовых, чтобы схватить «смуглого», как только он заявится.

Разбудить баронета не удалось, и, не желая переносить его сонного, мы решили оставить его здесь под наблюдением полицейского.

— Теперь пойдемте, Ватсон, в гостиницу — мне необходимо составить подробный отчет по этому делу, чтобы оправдать доверие, с каким отнесся ко мне глава здешней полиции.

Я очень устал за сегодняшний день, и только что вошел в номер, как сейчас же лег и заснул. Холмс принялся писать, и, когда я проснулся спустя много времени, мой друг по-прежнему работал за столом.

Наутро выяснилось многое, чего я даже не мог и предположить. Баронета местная полиция знала: некоторое время назад его задержали на улице, потому что он вел себя очень странно. Странность его заключалась и в том, что ни на одном языке, на котором его просили назвать свое имя и место жительства, он не смог ничего вразумительно объяснить. Подозревая в нем психически нездорового человека, полиция отправила его в психиатрическую клинику, чтобы врачи установили, не притворяется ли он.

Арестованная утром в гостинице Акка Субитова выразила бурный протест, заявив, что не имеет никакого отношения к этому делу и что полиция нарушает ее права. То же самое твердил и «бритый».

— Какое право вы имеете арестовывать меня, я получила ангажемент в московском варьете и знать ничего не знаю, — кричала танцовщица.

Таинственная история с напрочь позабывшим свое имя английским баронетом не могла остаться без последствий, тем более что Холмсу удалось известить обо всем английского консула. Против трех сообщников не было никаких явных улик: только одно похищение ими помешанного баронета представлялось очень странным — никто не мог понять причин и цели такого проступка. И только благодаря сообразительности Холмса удалось все выяснить. Он был прав, подозревая, что баронет Коксвилл находится под гипнозом.

В Москве нашелся какой-то гипнотизер, и после нескольких сеансов странности баронета, заключавшиеся в полной потере памяти, совершенно исчезли. Он сейчас же узнал Шерлока Холмса и меня и подробно объяснил, что с ним случилось.

— Вы знаете, Холмс, что еще при жизни моего отца у меня была связь с Субитовой. Я был так пленен красавицей-танцовщицей, что готов был для нее на все… Однажды я зашел к ней в гримерную в театре и стал уверять, что влюблен в нее без памяти…

«Если вы меня действительно так сильно любите, то женитесь на мне», — услышал я ее вкрадчивый голос.

«Непременно!» — шутливо ответил я ей, не придавая особого значения ее словам.

«Чтобы вы не забыли своего обещания, — продолжила Акка, — вот, возьмите этот нож; каждый раз, глядя на него, вы будете вспоминать о своем обете».

С этими словами она отцепила от пояса клинок русской работы, который постоянно носила с собой, нацарапала острием булавки свое имя на лезвии и передала мне.

— Вот он, — проговорил Холмс, вынимая из кармана нож и показывая его баронету.

— Да, он самый, — изумленно прошептал сэр Эльджернон. Затем продолжил свой рассказ: — Я совершенно позабыл об этом разговоре, тем более что вскоре я познакомился с дочерью леди Ферфакс, Маргет, которой был так очарован, что сделал ей предложение. Мои посещения варьете стали реже, разумеется, сократились и ужины с танцовщицей. Она ревниво расспрашивала меня о моей личной жизни, но пока о нашей помолвке с Маргет не было официально объявлено в газетах, Акка ничего не подозревала и довольствовалась моими выдумками. Однако достаточно было появиться в «Тайме» официальному сообщению, как страшная буря разразилась над моей головой. Несмотря на массу слуг, находящихся в моем доме на Гросвенор-сквер, Акка ворвалась в мой кабинет и осыпала меня градом упреков, их сменила истерика, перешедшая в просьбы, мольбы, слезы…

«Только не женись на этой девчонке, — упрашивала она меня, — этого я перенести не в силах!»

Но я был непреклонен и твердо выразил намерение вступить в брак с Маргет. Тогда она схватила со стола вот этот нож и хотела меня убить, но я вовремя удержал ее руку; тем не менее, она успела нанести мне рану, вот сюда, — указал баронет на незаживший еще шрам в нижней части шеи. — Мне удалось ее наконец обезоружить. После новой истерики она попросила у меня прощения, и мы расстались с ней мирно. Как вы знаете, Холмс, мне передалась страсть моего отца к коллекционированию старинных вещей. Как-то мне прислали по почте предложение из Стокгольма приобрести несколько древних редкостей. Я давно уже собирался совершить поездку в Швецию, а этот случай только укрепил мое желание. О моем предполагаемом путешествии раструбили все газеты. Автор письма ожидал меня в Стокгольме и, когда я явился туда, сейчас же стал возить меня в разные места города, где находились раритетные вещи, выставленные на продажу.

— Вам удалось быстро сделать все, что вы планировали, и вы решили вернуться в Лондон раньше назначенного срока, — спокойно прокомментировал Шерлок Холмс.

— Вы и это знаете? — изумился баронет.

Холмс показал найденный обрывок письма к его невесте.

— Смысла нет рассказывать дальше! Я прекрасно провел время в шведской столице, везде побывал, повеселился…

— Немного странный способ развеселиться — два раза покушаться на самоубийство! — иронически сказал Холмс.

— Я? Покушался на самоубийство?! — вскричал Кокс-вилл. — Вы шутите, дорогой друг!

Вместо ответа Холмс протянул ему номер газеты, где сообщались все подробности о его попытках покончить с собой.

— Да это чушь и явный подлог, — с негодованием заметил баронет, — у меня никогда не было даже мысли расстаться с жизнью, в особенности теперь, когда она мне улыбается и сулит счастье. Но кто так бесчестно поступил со мной?

— Я сейчас приведу его сюда, — вмешался я в разговор и сделал знак полицейским.

В комнату тут же ввели «бритого».

Он опустил голову, чтобы не смотреть в глаза баронету.

— Натан Розенкранц! — с изумлением воскликнул сэр Эльджернон, делая шаг назад. — Иллюзионист и фокусник из варьете?

Несмотря на сбритую бороду, баронет сейчас же узнал своего обидчика. Тщетно пытался Розенкранц оправдаться, изображая из себя невинную жертву, — его выдал «смуглый» Рурад, который оказался цыганом по происхождению. И немало этому разоблачению способствовал Шерлок Холмс, который еще на перроне заметил, что «смуглый» ревнует танцовщицу к «бритому». Разумеется, упускать такую возможность было нельзя! Вот почему Холмс, улучив момент, подкараулил «смуглого» и сказал ему:

— Вам нечего скрывать правду, Рурад, Розенкранц уже признался нам, что они с Субитовой задумали убить баронета, чтобы воспользоваться его деньгами и потом убежать вместе.

— Значит, они меня обманывали, — вскричал цыган, и темные глаза его блеснули, — когда говорили мне, что я должен во что бы то ни стало заботиться о знатном англичанине!

Чуть заметное изумление, как тень, промелькнуло на лице Холмса, но объяснять что-либо ему не пришлось: ревнивый Рурад сам подробно рассказал весь коварный план танцовщицы.