От Шигаце до Лхасы оставалось около десяти дней езды.

До Лхасы мы добрались вечером 17 мая 1892 года. Когда мы миновали последний поворот на паломнической дороге из Гьянгце, перед нами предстал дворец Потала, возвышающийся над зелеными ячменными полями в долине реки Кьичу (Счастливой Реки).

Дворец Потала был построен в год Водяной Птицы (1645) Пятым Верховным ламой, или далай-ламой, как на самом деле звучит его титул. По некоторым данным, центральная постройка, именуемая Красным Дворцом, существует с VII века, со времен древних тибетских царей. Дворец назван в честь горы Потакала в Южной Индии – это одна из священных гор, связанных с именем индуистского бога Шивы. Буддисты, однако, верят, что гора посвящена Авалокитешваре – Будде Сострадания, воплощением которого считается далай-лама. Дворец Потала казался бы из ряда вон выходящей постройкой в любой из метрополий мира, но здесь, среди пустынной дикой природы Тибета, столь монументальное творение человеческого духа и энергии поистине повергало в трепет.

До сих пор этот дворец видел только один белый человек, Томас Мэннинг[74], а из сотрудников нашего ведомства до меня здесь бывал лишь К-21. Я смиренно вознес хвалы Творцу за то, что он даровал мне возможность увидеть это чудо. Как я заметил, на моих спутников открывшаяся перед нами картина произвела не меньшее впечатление. Церинг, Кинтуп и прочие буддисты спешились и благоговейно распростерлись на земле. Даже Гаффуру, истый мусульманин, был до того тронут зрелищем, что адресовал дворцу уважительный салам. Взгляд мистера Холмса, по мере того как он смотрел на далекий дворец Потала, исполнялся тихого блаженства. Суровые и неизменно напряженные черты его лица постепенно смягчились, и на губах заиграла легкая улыбка.

Казалось, все испытания и трудности нашего путешествия чудесным образом отступили. С легким сердцем и в хорошем настроении мы вошли в священный город.

Не сворачивая с паломнической дороги, мы шли по обсаженной деревьями аллее, мимо садов и огородов, откуда на рынки Лхасы поставлялись фрукты и овощи, шли через парки, миновали поля и небольшие участки земли, густо заросшие лесом. В свежайшем воздухе совсем не было пыли – этой чумы Шигаце. Без сомнения, здесь не последнюю роль играли болота и широко раскинувшаяся сеть ручейков, благодаря которым живительная растительность Лхасы столь пышна и зелена. Хотя сверкающие воды здешних ручьев полны жирной форели, ловить рыбу запрещено, равно как и убивать птиц, ведь так можно погубить человеческую душу, которая могла в них переселиться. Берега этих бесчисленных ручьев покрыты ковром дикорастущих цветов, яркостью своей как будто бы пытающихся перекричать друг друга: душистая лапчатка, лиловый и голубой цикорий, лютики, примула, колокольчики – чего тут только не было! Вверх по равнине, сколько хватало глаза, раскинулись, подобно морю, поля зреющего ячменя. Крестьяне уже принялись за работу и весело напевали, на крестьянках были желтые венки из клематиса.

Мы миновали небольшую похоронную процессию. Тело покойного, обернутое в покрывало, несли в сидячей позе. Скорее всего, процессия направлялась на кладбище за пределами города, где тело должно было подвергнуться отталкивающему, но традиционному для этих мест ритуалу: его разрезали на куски и скармливали грифам и воронам. Мэннинг, повествуя о своем путешествии, описывает этот обряд весьма затейливо: «Они не едят птиц, но позволяют птицам есть себя».

Мы въехали в город через знаменитые западные ворота, в действительности представляющие собой большую ступу[75] с проходом посредине. Одновременно с нами у ворот оказалась шумная группа паломников из провинции Цанг, благодаря которой наш маленький караван не бросался в глаза. Церинг, наш проводник, провел нас по улицам, заполненным паломниками, монахами, нищими, хвастливыми головорезами и облаченными в шелк господами. Мимо проезжали верхом в сопровождении слуг дамы в умопомрачительных головных уборах, а их менее удачливые сестры шли на своих двоих, причем некоторые несли на спине небольшие бочонки с водой. Кочевники, одетые с головы до пят в овечьи шкуры, чтобы не потеряться, держались за руки. Женщины из Кхама, или Восточного Тибета, со ста восемью косичками на голове благочестиво, хотя и слегка машинально, крутили большие молитвенные мельницы. А уж каких только товаров не выставляли на продажу купцы из Туркестана, Бутана, Непала, Китая и Монголии: на их прилавках были чай, шелк, меха, парча, бирюза, янтарь, кораллы, вина, сушеные фрукты… Впрочем, попадалось среди этого добра и кое-что поскромнее: иглы, нитки, мыло, ситец, пряности и побрякушки с далеких индийских базаров. Лхаса – удивительно пестрый город, здесь можно встретить купцов и путешественников не только из тех стран, что я уже называл, vide supra[76], но и из Армении, Кашмира и даже из Московии.

Наконец, обойдя бессчетное множество углов и закоулков, узеньких улочек и темных аллей, мы оказались у высокой стены, за которой скрывался особняк. Церинг постучал кулаком в тяжелые деревянные ворота и крикнул, чтобы нас впустили. Ворота немедленно отворились, и мы въехали на большой двор. Ворота тут же закрылись. Нас с мистером Холмсом провели в покои, снабженные всем необходимым. Покои были украшены на тибетский манер росписями и свитками религиозного содержания (танка) и предметами культа, а пол покрывали богатые ковры и диваны. Нам подали чай и шоколадное печенье от «Хантли и Палмера».

Церинг отправился доложить о нашем прибытии секретарю далай-ламы. Он настоятельно попросил нас оставаться до его возвращения в доме и не выходить на улицу. Впрочем, мы с мистером Холмсом и без того были утомлены – нас наконец одолела накопленная за время путешествия усталость. После теплой ванны и сытного обеда, который подали нам молчаливые, хорошо обученные служители, мы легли спать. Мягкие постели, чистые простыни и теплые стеганые одеяла сделали свое дело, и мы спали как сурки.

Стоило мне завершить утреннее омовение, пропеть короткий гимн Брахмо Самадж (теистического характера) и закинуть в рот первый кусочек бетеля, как в дверях появился Шерлок Холмс.

– Ага! Как я погляжу, Хари, вы уже на ногах, – весело сказал он. – Между прочим, у Церинга есть для нас новости. Он ждет в столовой.

Позавтракав, мы облачились в свои ладакские наряды и вместе с Церингом отправились в Норбу-Лингка (Парк сокровищ) – летнюю резиденцию далай-ламы примерно в двух милях от города. Ведущую туда длинную прямую дорогу обрамляли высокие вербы. Весной и летом далай-лама живет и ведет дела в этом чудесном пристанище, предпочитая его сады, озера, оранжереи, павильоны и уютные жилые постройки холодным мрачным покоям дворца Потала.

Парк сокровищ обнесен высокой стеной. Мы подъехали к парадному въезду, который охраняли несколько вооруженных солдат. Нас определенно ждали: тут же появились конюхи, которые помогли нам спешиться и, ведя наших пони под уздцы, поспешно протолкнули нас в ворота. Пройдя по чудесной аллее, вдоль которой росли сосны и вербы, мы оказались в середине парка, где располагались личный сад и резиденция далай-ламы. Они были окружены высокой желтой стеной с двумя вратами, у которых стояли на страже монахи-воины исполинского роста. Войдя в парадные врата, мы оказались в волшебном саду, заполненном фруктовыми деревьями и узловатыми извитыми можжевеловыми кустами, как если бы сошедшими с японской гравюры. По всему саду рвались с цепей свирепые тибетские мастифы – прекрасные представители породы. Искрящийся ручей прокладывал себе путь среди деревьев и впадал в тихое озеро, заросшее лотосами. Странные птицы с экзотическим оперением порхали с ветки на ветку. Мне на глаза попался даже ярко-зеленый индийский попугай, сидевший на верхушке персикового дерева и торжественно читавший нараспев мантру «Ом Мани Падме Хум».