— Рассказывай.

— Так вот… бывают, Петя, поступки, признаваться в которых гораздо неправильнее, чем их совершать.

— Не бывает. Господь все видит, необходимо покаяться.

— Ага… а вот я тебе тогда историю одну расскажу.

— Давай.

— Есть у меня один знакомый, канадец. Весьма… ты знаешь, очень даже такой… бизнесмен. И зовут его Гарри Погоняйло.

— Согласен. Смешная история. Выпьем?

— Нет, ты погоди смеяться, это его такое нормальное имя, поскольку он хохол, но родился уже в Канаде.

— А не фиг там рождаться.

— Возможно. Но он, ты понимаешь, совершенно искренне в Господа верует. Причем по нашей, по православной методе.

— И что?

— Как что? Я же тебе говорю, даже если перед Ликом Господним ты предстоишь, то все равно есть такие моменты, о которых лучше не распинаться, даже если и сотворил. Не надо в этом сознаваться.

— Почему?

— А поелику сам факт покаяния в этих деяниях и есть не что иное, как мерзость и гордыня самоуничижения, что в конечном счете и является сотворением греха.

— Во как…

— А вот так вот.

— И в чем же он таком каялся, этот твой Погоняйло?

— А-а… интересно?

— Ну, а что ж. Любопытно.

— А каялся он в том, что ну о-о-чень любит задний свой проход ногтем чесать.

— Да иди ты?

— Ну. Бля буду.

— Это ж на-адо… Но ведь зуд заднего прохода — один из симптомов нервического заболевания. И вообще… откуда ты об этом знаешь? Что, батек какой-нибудь канадский тайну исповеди нарушил?

— Нет. Этот самый Гарри, который Погоняйло, горилкой со мной в Квебеке насосался и стал выяснять, когда я последний раз причастия святых тайн вкушал. А потом и про исповедь. Ну и… покайся, говорит, Ондрий, гляди — я от Господа нашего ва-аще ничего не скрываю, и ты тоже не таись, а то гляди, карой воздается!

— А ты?

— А я вот как думаю… уж пусть лучше воздается, чем я о таком Господу докладывать стану. Как считаешь? Вот ты, например, между пальцев на ноге поковыряв, нюхать потом любишь?

— Андрей Иваныч… я вообще-то офицер. Я же тебя и застрелить могу.

— Ну вот, выходит я и прав. Выпьем?

— Выпьем.

— Здравствуйте, — Адашев-Гурский открыл дверь остановившейся возле него «шестерки» и заглянул в салон, — на Яхтенную не подвезете?

— Поехали, — согласился водитель.

— Спасибо. — Александр сел на заднее сиденье. — Курить у вас в машине можно?

— Кури.

— И еще раз спасибо, — он достал сигареты, закурил и чуть приоткрыл стекло на двери со своей стороны.

«Что мы имеем? — думал он. Ну, во-первых, нам, безусловно, сопутствует успех. Анна ведь вовсе и не обязана была со мной общаться. Но тем не менее пошла на контакт. Это нам о чем говорит? Это нам говорит о том, что ее пугает возможность публикации, в которой (как она полагает) Заславский говорит о своей связи с бандитскими структурами. С Чикой, в частности. Почему это ее пугает? С одной стороны, понять можно. Кому охота, чтобы его имя трепали в связи со всяким криминалом? Но с другой стороны — она-то здесь при чем? Если Заславский решил пойти на контакт с прессой, значит, имел причины. Но ей это категорически не нравится. Почему? Вопрос.

Второе: вряд ли она его траванула (если его вообще кто-нибудь травил). Кто угодно, но только не она. Почему? Да потому. Я ее видел, я с ней говорил, я до нее, если угодно, дотрагивался. Не может она человека убить. Уверен.

Далее.

Н-но… Петра-то они с сестренкой подставили? А он ведь как раз обстоятельствами смерти Заславского на тот момент и интересовался. А они его моментально и… Кстати! А зачем нужно было младшей сестренке на него напрыгивать, а потом уже Анне выдавать себя за нее? Почему старшая сама не могла это сделать? Зачем такие сложности, а?»

Гурский стряхнул с сигареты пепел за окошко автомобиля, поправил манжет куртки, еще раз взглянул на часы и подумал: «Ладно, с Яной познакомимся — там видно будет. Чего гадать-то на пустом месте. Информации у нас пока маловато».

Адашев-Гурский нажал на кнопку звонка. За дверью послышались шаги, затем дверь распахнулась, и стандартное «добрый день!» застряло у него в горле.

Он просто кивнул стоящей на пороге длинноногой зеленоглазой шатенке и чуть было не брякнул: «Аня, вы тоже здесь?»

Сестры были похожи, как две новенькие монетки одного достоинства. Разница была лишь в том, что эта, которая была младше на какое-то там количество минут, встретила Гурского на пороге в джинсах и футболке, да еще волосы лежали несколько иначе. Вот и все. Те же глаза цвета изумруда, тот же обольстительный изгиб шеи, те же ноги, растущие от ушей.

Взглянув на оторопевшего Гурского, девушка невольно улыбнулась и сделала приглашающий жест:

— Не пугайтесь. Проходите.

— Да… — опять кивнул Александр и переступил порог.

— Вы у нас тут не заблудились? — полуобернувшись, спросила Яна, запирая дверь.

— Нет, — ответил Гурский снимая с себя куртку и вешая ее на вешалку в передней. — Я на такси приехал. Скажите, Яна…

— Да?

— А родители вас с сестрой в детстве отличали друг от дружки?

— Отличали, а как же. Сначала одной ложку микстуры, потом другой.

— Противной микстуры?

— Когда как.

— И как они вас различали, если не секрет?

— Очень просто, она, опять улыбнулась — по имени.

— Они вас окликали, а вы признавались, кто есть кто?

— Хотели — признавались, не хотели — нет. Вообще-то, если по правде, нас только мама различала, уж я даже и не знаю, как, по запаху, что ли… Я тут кофе пью. Хотите?

— Хочу, — Гурский пошел вслед за Яной на кухню. — А родинки там всякие?

— Все вам и расскажи. — Она достала вторую чашку и поставила ее на стол. — Конечно, есть, только кто же их видит? Они же… — сделала она неопределенный жест рукой.

— Всегда мечтал влюбиться в двойняшек, — Адашев-Гурский присел к кухонному столу, — с самой юности.

— Да? — стрельнула глазами в его сторону Яна, наливая кофе в чашку. — Почему?

— Ну, как это почему… вместо одной красивой жены сразу получается аж целых две одновременно.

— Вот так вы себе это представляете, да?

— Да.

— Н-ну… я бы, конечно…

— Ой, Яна… извините, я не то хотел сказать совсем…

— Да нет-нет, ничего. Я привыкла.

— Просто… были у меня такие юношеские фантазии. Потоцкого помните?

— Это кто?

— Писатель такой был, польский, Ян Потоцкий, им еще Пушкин зачитывался. «Рукопись, найденная в Сарагосе», помните?

— А-а… я кино смотрела.

— А я читал. Подростком. И очень тогда эта история с сестрами раззадорила мое воображение.

— Ну-ну… — усмехнувшись, Яна придвинула Гурскому сахарницу. — А что мешает?

— Не встретил еще, — пожал плечами Александр, положив ложечкой в чашку сахар.

— Так все еще впереди.

— Надеюсь, — вздохнул он.

— Главное — хотеть. — Яна долила кофе в свою чашку и села напротив гостя. — И верить. Тогда все будет.

— Полагаете? — Гурский отхлебнул из своей чашки и прямо взглянул на девушку.

— Ну… — она выдержала его взгляд и медленно провела по щеке длинным тонким пальцем, на котором блеснуло изящное золотое колечко с бриллиантом, — главное — хотеть.

— Вулюар се пувуар, — Александр сделал еще глоточек кофе.

— Что?

— Французская поговорка. «Хотеть, значит — мочь».

— Да, — кивнула Яна, — видите? Французы, они же не дурные ребята, знают, что говорят.

— Яна… этак наш с вами вот такой вот разговор Бог знает куда нас завести может.

— А куда?

— Туда, Яна, туда.

— Это вы о чем? — Яна откинулась на спинку стула и шутливо прищурила свои громадные зеленые глаза.

— Яна… — Адашев чуть склонил голову к плечу и взглянул девушке в глаза. — Ну?.. а?..

Она фыркнула и отхлебнула кофе.

— Я, короче, с сестрой созванивалась, она мне в двух словах объяснила, что вас интересует, но я не до конца поняла… вы чего хотите-то? Кроме любовниц-двойняшек?