Мистер Бультон взял роман, который вполне заинтересовал его как бизнесмена, В нем повествовалось о том, как предприимчивые люди сколачивали состояния, доставляя грузы на американский Юг времен Гражданской войны через морскую блокаду, и хотя он не был любителем романов, но перспектива обрести свободу так благотворно повлияла на его состояние, что он позволил себе отвлечься, следя за приключениями главного героя. Правда, то здесь, то там он замечал погрешности в деталях, но это скорее забавляло, чем раздражало, и он так зачитался, что почувствовал досаду, когда к парте, где он сидел, неслышно подошел Чонер, уселся напротив и, положив подбородок на сложенные руки, уставился в лицо Полю.

– Дики, – начал он вкрадчивым масляным голосом, – я слышал, как доктор пообещал выслушать тебя после ужина, так?

– Право, не знаю, сэр, – отозвался Поль. – Если вы под слушивали у замочной скважины, то, наверное, так оно и есть.

– Дверь была открыта, – сказал Чонер, – а я был рядом, в гардеробной. Так что я все слышал. О чем же ты хочешь рассказать доктору?

– Занимайтесь своим делом, сэр, – отрезал мистер Бультон.

– Это и есть мое дело. Но ты можешь и не говорить мне.

Я и так все знаю.

– Господи! – только и сказал мистер Бультон, расстроенный, что его секрет стал известен именно этому отвратительному субъекту.

– Да, – продолжал Чонер, – я знаю, и учти – никаких откровений с доктором! – Это еще почему?

– Неважно. Может, я не хочу, чтобы доктор узнал об этом сейчас, может, я сам как-нибудь пойду и расскажу ему, но пока я хочу немножко позабавиться.

– Юный вампир! – воскликнул Поль. – Тебе нравится смотреть, как страдают другие!

– Да, – улыбнулся зловредный Чонер. – Нравится.

– И значит, ты хочешь продержать меня здесь еще потому, что это забавляет тебя, а затем, когда тебе наскучит, ты сам расскажешь доктору о моих бедах. Нет, друг мой! Я и сам ни за что не сознался бы доктору, если бы только мог, но том более не допущу, чтобы ото делали другие. Пусть меня расстреляют, если я позволю тебе вмешиваться в мои дела!

– Не кипятись. Дики, – сказал Чонер. – Сейчас воскресенье, день отдыха. Я пойду и объяснюсь за тебя, когда мы их хорошенько припугнем.

– Кого это «их»? – озадаченно спросил Поль.

– Будто ты не знаешь? Брось притворяться, Дики, ты нее смышленый парень, – захихикал Чонер.

– Говорю тебе, не знаю. Слушай, Чонер, тебя, кажется, зовут Чонер? Тут какая-то ошибка! Я собираюсь рассказать доктору вовсе не о том, что ты думаешь.

– Что же я, по-твоему, предполагаю?

– Понятия не имею, но ты все равно ошибаешься!

– Ты очень хитер, Дики, ты не хочешь выдавать себя, но кое-кому не терпится отплатить Кокеру и Типпингу не меньше твоего, так что тебе придется погодить.

– Все, что я расскажу, будет иметь отношение лишь ко мне, – отвечал Поль. – Пойми же, это не помешает твоим развлечениям ни в коей мере...

– Помешает, и еще как! – раздраженно сказал Чонер. – Может, ты и собираешься говорить лишь о себе, но как только Гримстон начнет задавать вопросы, все всплывет наружу. В общем, я запрещаю тебе ходить к доктору.

– А кто ты, черт побери, такой? – вспыхнул мистер Бультон, уязвленный властным тоном собеседника. – Как ты мне пометаешь?

– Т-с! Идет доктор, – прошептал Чонер. – Я расскажу тебе это после чая. Почему я не на своем месте, сэр? Я просто спрашивал Бультона, по поводу чего проводился сбор пожертвований. Четвертое воскресенье после Епифании? Спасибо, Бультон.

И он проскользнул на свою парту, оставив мистера Бультона в недоумении и тревоге. Почему этот тип с мерзкой хитрой физиономией и гладкими речами собирается помешать ему нададить прежние отношения с миром и как он намерен это сделать?

Глупости какие-то. Плевать он хотел на юного негодяя. Он не станет ему подчиняться.

Но тревога не оставляла мистера Бультона. Сколько раз в решающие моменты его миновала чаша. Вдруг и на сей раз кто-то толкнет его локтем. Он отправился пить чай с тяжелой душой.

Похоже, вмешательство Чонера в дела Бультона удивило не одного Поля, но дело в том, что между ними с самого начала произошло взаимное непонимание, которое помешало одному увидеть все как есть, а другому объясниться начистоту.

Чонер, конечно же, преуспел в понимании истинной сущности Поля не более остальных, и его желание помешать разговору Поля с доктором требует отдельного пояснения.

Доктор, движимый чувством глубокой ответственности за нравственность своих питомцев, проявлял излишнее рвение, выпалывая свой огород от всех подозрительных растений, подозревая в них ядовитые сорняки. Поскольку он не был вездесущ, и многие прегрешения, как пустяковые, так и серьезные, могли тем самым проходить незамеченными и безнаказанными, он разработал систему, которую и пытался внедрить среди учащихся.

По заведенному доктором порядку каждый ученик был обязан не только сообщать своему наставнику о замеченных им прегрешениях среди товарищей, но и в то же время мог надеяться, что если и на его совести был какой-то проступок, то чистосердечное двойное признание могло заметно облегчить его участь. Надо сказать, что система эта не очень прижилась в Крайтон-хаузе.

Многие ученики слишком уважали свои права и обязанности, чтобы поощрять доносчиков, другие были слишком робкими и слишком зависимыми от мнения окружающих, чтобы доносить, но кое-кто все же считал, что гарантией чистой совести является лишь полная откровенность.

К несчастью, они и сами порой нарушали правила и прибегали к доносу, лишь когда их собственные грехи могли вот-вот всплыть наружу.

Чонер возглавлял эту партию. Ему нравилась такая система. Это позволяло ему одновременно утолять свою жажду власти, а с другой, испытывать кошачье удовольствие от игры на нервах остальных.

Он знал, что не пользуется любовью товарищей, но неплохо обращал себе на пользу поступки, которые делали популярными тех, кто их совершал. У него был кружок раболепных приверженцев, он взимал со многих дань за молчание и давал повод излить все злые чувства.

Обладая склонностью к скрытному неподчинению, он не без удовольствия соблазнял своих товарищей совершить одну из тех проказ, на которые так торазда юность, – заметил!, что к числу таковых карательный кодекс доктора относил совсем уж невинные поступки, – и когда Чонер убеждался, что достаточно соучеников увязло в тенетах греха, наступал его звездный час.

Он обычно отводил одного из виновников в сторонку, и строго конфиденциально сообщал ему, что его, Чонера, заела совесть, и единственный выход он видит в чистосердечном признании.

Против этого было бы трудно что-то возразить, если бы Чонер не давал понять, что это означает и рассказ о прегрешениях всех окружающих, после чего, естественно, вокруг Чонера собирался кружок заискивающих школьников, упрашивающих его, если не заглушить голос совести, то по крайней мере забыть кое-какие имена и фамилии.

Иногда Чонер делал вид, что их аргументы его убедили, и все расходились с легкой душой. Но угрызения совести имели обыкновение возвращаться, и Чонер держал шалунов в напряжении днями и неделями, пока ему это не надоедало, – наслаждение мучениями более слабых натур забирает слишком много энергии – или пока кто-то из жертв, не вытерпев такой пытки, не угрожал пойти и самому все рассказать доктору.

Тогда Чонер избавлял несчастного от таких испытаний.

Неслышными шагами он появлялся в кабинете доктора и тихим скорбным голосом выкладывал все начистоту ради своего и общего спасения.

Возможно, доктор не очень высоко ценил инструменты, которыми считал необходимым пользоваться. Но если иные на его месте не стали бы слушать доносчика или даже высекли бы его и забыли о случившемся, то доктор Гримстон, никоим образом не заблуждаясь насчет благородства таких мотивов и отдавая отчет, насколько выгодным оказывалось признание кающемуся, вполне поддерживал эти порывы. Внимательно выслушав такие доклады, он устраивал грозы, которые, по его убеждению, способствовали очищению общей атмосферы.