– Ты его защищаешь, а он с тобой не очень-то миндальничал, – сказал Том. – Он же тебе не давал повеселиться дома и не пускал ла пантомимы.

– И правильно делал! И правильно делал! С какой стати человеку покидать уютное кресло после заслуженного обеда в тащиться в театр, где сидеть в духоте или на сквозняке и зевать, глядя на ту нелепицу, которую дирекция театра решила назвать пантомимой. Вот в мои годы были пантомимы, я вам доложу...

– Ну, дело твое, – сказал Том, удивленный такой переменой тактики.Можешь делать, что тебе заблагорассудится. Только если бы ты знал, что говорит о тебе Спрул.

– И знать не хочу, – перебил его Поль. – Это меня не касается.

– Тогда, может, тебя касается то, что говорит о тебе мой отец? Так вот он вчера сказал мне, что просто не знает, что с тобой делать, такой ты теперь странный и неуправляемый. И что еще он сказал? Ах да, он сказал, что если в самое ближайшее время не заметит перемен к лучшему, то будет вынужден при бегнутъ к сильнодействующему средству. А это в переводе с латыни означает порку.

«Господи, – подумал Поль, – надо поскорее убираться отсюда, а то он может прибегнуть к сильнодействующему средству сегодня же вечером. Я же не могу переменить свою натуру. Надо бежать!»

Вслух он сказал:

– Не мог бы ты сказать, мой юный друг, что делать, если ученик захочет получить освобождение от этого футбола, – по причине, скажем, неважного самочувствия – отпустят ли его домой?

– Разумеется, – сказал Том, – и тебе пора бы это знать. Надо обратиться к Тинклеру или Блинкхорну и все будет в порядке.

Поняв, как ему действовать, Поль исполнился облегчения и благодарности к собеседнику. Он с чувством пожал руку удивленному Тому и еказал:

– Спасибо. Премного обязан. Ты удивительно смышленый юноша. Я хочу подарить тебе шесть пенсов.

Но хотя Том не высказал никаких возражений, мистер Бультон вспомнил свое нынешнее положение, и вовремя отказался от такой неуместной ныне щедрости. Шестипенсовиками никак нельзя было бросаться, коль скоро он задумал долгое и опасное путешествие.

Они дошли до футбольного поля, и мистер Бультон решил предпринять отчаянную попытку обрести дом в свободу. Мысли об этом скорее возбуждали, чем пугали. На сей раз все складывалось благоприятно, и если опять ничего у него не получится, то это значит, что удача отвернулась от него навсегда и ему суждено оставаться в Крайтон-хаузе до скончания века.

Большое футбольное поле было огорожено с двух сторон высоким дощатым частоколом, а с двух других живой изгородью. От поля начиналась новая гравийная дорога.

Двое учеников поменьше, гордясь поручением, побежали на дальний конец поля устанавливать ворота. Остальные лениво слонялись по газону, не собираясь преступать к игре. Новый ученик Киффин, отойдя в сторонку, прилежна изучал футбольные правима, изложенные в «Карманной книге спортивных игр для мальчиков», которой он предусмотрительно запасся.

Наконец Типпинг сказал, что пора начинать, и предложил мистеру Блинкхорну разыграть монетой ворота. Когда это произошло, мистер Бультон, к своему ужасу, услышал свое имя.

– Я возьму к себе юного Бультона, – провозгласил Типпинг. – Он неплохо играл. Эй, юный негодяй, учти – ты в моей команде и если не будешь стараться, я тебе покажу!

Сейчас не было никакого: смысла протестовать – ведь еще немного и он навсегда избавится от общества Типпинга и всех прочих, поэтому мистер Бультон безропотно последовал за капитаном и игра началась.

Зрелище получилось не слишком впечатляющим. Мистер Тинклер, которого никак нельзя было назвать спортсменом, устроился на шлагбауме и углубился в роман с завлекательной обложкой. Более сознательный мистер Блинкхорн, напротив, вовсю бегал по полю и творил с мячом чудеса – впрочем, скорее, из чувства долга, чем из желания поразвлечься.

Время от времени Типпинг вступал с ним в вынужденное единоборство, и эти двое, сопровождаемые малым числом энтузиастов, вели сражение на разных участках поля, а остальные просто бродили по полю, обменивались ценными, по школьным представлениям, предметами и судачили о жизни.

Поль не понял, что значит «стараться». В футбол он не играл с далекого детства, да и тогда не испытывал к игре никакой любви. Но теперь, будучи, по крайней мере душой, почтенным пожилым джентльменом, решительно настроенным заботиться о своем здоровье, он не собирался даже по приказу Типпинга вступать в контакт с коричневым шаром, который, словно пушечное ядро, просвистел мимо его уха, а потом чуть было не угодил ему в живот.

Ему на память пришли истории телесных повреждений, полученных при игре в футбол, что лишний раз укрепило его в нежелательности единоборств со школьниками, которые вполне могли воспользоваться удобным случаем, дабы надавать ему по ногам, наставив синяков.

Поэтому он держался на таком расстоянии от мяча, чтобы, с одной стороны, не возбудить ненужных подозрений, а с другой, иметь возможность претворить в жизнь свой замысел. Наконец, его терпению пришел конец. Поль понял, что если промешкает, то доктор, который, как он знал по рассказам, имеет обыкновение если не разделить эту забаву с питомцами, то, по крайней мере, понаблюдать за ними, может в любой момент появиться, и тогда его планы рухнут, ибо он ни за что на свете не заставит себя обратиться к нему с просьбой отпустить домой.

С неистово колотящимся сердцем он подошел к шлагбауму, на котором сидел с романом мистер Тинклер, и заговорил с тем смирением, на которое только был способен:

– Не могли бы вы, сэр, разрешить мне отправиться домой? Я... я неважно себя чувствую.

– Неважно? А что с тобой? – спросил Тинклер, не отрываясь от книги.

Поль не был готов к этому вопросу и замешкался.

– Приступ печени, – наконец выдавил он из себя. – Со мной это иногда бывает после еды.

– Печень? В твои-то годы? Это тебе еще не положено. Не говори ерунды, беги играй, и все будет в порядке.

– Это опасно для жизни, – сказал Поль. – Мой доктор предупреждал: никаких физических нагрузок после принятия пищи. Если бы вы знали, что такое печень, то не говорили бы такого!

Мистер Тинклер пристально посмотрел на ученика, но, ничего не увидев и желая поскорее вернуться к чтению, сказал:

– Ну ладно. Не приставай ко мне. Можешь отправляться.

Путь к свободе был открыт. Правда, Поль не очень представлял, как добраться до станции, да и долго ли ждать поезда, но это все пустяки.

«Как я ловко все придумал, – думал он, пустившись во полю бегом точь-в-точь как мальчишка. – Все прошло без сучка без задоринки! Теперь даже богини судьбы не могут остановить меня».

Но богини – дамы своенравные, и весьма опрометчиво бросать им вызов. Они всегда готовы его принять.

Не успел мистер Еультон покинуть поле, как с ним столкнулся тот светловолосый мальчик, что сидел рядом с ним на уроке немецкого. Он где-то задержался и теперь бежал догонять своих товарищей.

– Ты-то мне и нужен, Бультон, – пропищал он.

– В другой раз, – сказал Поль. – Я спешу.

– Так не пойдет, – сказал Портер, хватая его за рукав. – Где мой кролик?

Это наглое требование возмутило Поля. Он понятия не имел, что это за кролик и почему он должен ни с того ни с сего предъявить это животное. Настырный мальчишка уже второй раз пытался воспрепятствовать его побегу. Нет, этот номер у него не пройдет. Мистер Бультон попытался освободить рукав от хватки мальчишки.

– Уверяю тебя, мой юный друг, у меня нет никакого кролика. Понятия не имею, о чем ты. Этот отказ вывел Портера из себя.

– Ребята, сюда! – заверещал он. – Пусть Бультон отдаст мне кролика. А то он говорит, что первый раз об этом слышит.

На этот призыв откликнулось несколько учеников, готовых поразвлечься.

– Что случилось? – спросил один из них.

– Он обещал мне привезти кролика, – скулил Портер, – а теперь говорит, что ничего об этом не знает. Пусть объяснит, что он с ним сделал.