Они всегда настолько любили и понимали друг друга, что говорить им теперь уже не нужно было ни о чем. Он не хотел терзать ее разговорами о своей смерти. А говорить о чем-нибудь другом было просто бессмысленно. Ведь обо всем другом они и так говорили всю жизнь.
Когда Магда вышла из заточения, первым ее чувством было удивление. Удивление, а не горе. Ведь горе было с нею уже давно. С тех пор как она узнала, что он обречен. Она понимала, что мир остался прежним, что людям нет и дела до нее, но все же было странно и даже жутко видеть нарядных людей на улицах, прекрасное приморье с соснами и дюнами, беззаботных малышей в колясках, свежие номера газет. И все остальное тоже. В то время как его — уже не было. Сама она хотя еще и жила, но ей казалось, что она тоже умерла. Наверное, если бы не их дочь, она умерла бы на самом деле.
Да, немногие могут умереть так, как умер ее муж. Для большинства людей нет ничего важнее собственной смерти, и это, конечно, совершенно естественно. А он до самого конца больше думал о ней и о дочери, чем о себе самом. Это и давало ему силы держаться до конца. А ведь большинство людей перед смертью в ужасе пытаются ухватиться за что-нибудь. За бога, например, о котором они, может быть, никогда и не думали раньше и в которого вдруг начинали верить, поняв, что обречены. Хотя ведь каждому и так прекрасно известно, что человек обречен на смерть с самого момента своего рождения.
Магда любила говорить с умирающими о боге. Она знала, что обладает большим даром убеждения. Ее прекрасные черные глаза на прекрасном аскетическом лице горели фанатическим блеском. Для каждого она находила свои, доходящие до их душ доводы. Убедительные для каждого — и для самого простого, безграмотного человека, и для рафинированного интеллектуала. Ведь она хорошо знала жизнь. И к тому же окончила два университета, знала несколько языков, а когда-то прекрасно пела и неплохо рисовала.
Наверняка при жизни многие из тех, кому она теперь помогала умереть, были эгоистами, подлецами, а может быть даже, и преступниками. Но ведь теперь все это уже не имело никакого значения. Теперь они умирали и не были нужны никому. Кроме Магды. Она, как собачонка, спала свернувшись и не раздеваясь где-нибудь рядом с очередным живым трупом и слышала каждое движение «своего» умирающего. Чтобы моментально открыть глаза и протянуть руку к чашке, если он хотел пить, или к судну, если он хотел облегчиться. Или завести долгий разговор о жизни, если он еще был в состоянии говорить и хотел излить ей душу. Еще до того, как он успевал выразить свое желание. Потому что она угадывала их желания всегда. Ведь не все могли говорить, некоторые уже только мычали или стонали. Но самое ужасное было тогда, когда умирающие дни и ночи кричали от боли. Тут уж Магда не могла помочь ничем.
Магда чувствовала «своего» умирающего потому, что каждый раз она жила последним кусочком жизни того, кто на этот раз волей случая оказывался рядом с ней. Ведь своей жизни у нее давно уже не было. С тех пор как умер ее муж. И с тех пор как вскоре после этого в автомобильной катастрофе погибла ее дочь.
Работа Магды была не только очень тяжелой — безо всякого отдыха, дни и ночи, которые выливались в недели и месяцы, в потом и в годы исступленной, фанатичной жизни для других людей. Для тех, кто уже больше не был нужен никому, а нередко даже и самому себе. Но и грязной. Ведь чаще всего умирающие ходили под себя, нередко их рвало, их невозможно было по-настоящему вымыть и обычно они бывали очень зловонны. Но у Магды отсутствовало всякое чувство брезгливости. У нее были только безумная жалость и неутолимая потребность помогать другим. И она делала все, что надо, и еще в тысячу раз больше того, что надо. Каждый раз она становилась вторым «я» умирающего. И умирала вместе с ним. Только, к сожалению, сама она после этого все еще продолжала жить. Чтобы снова умирать со следующим. И еще многие годы быть несчастной, у которой ничего нет, кроме смерти. И одновременно очень счастливой. Потому что так, как она, никто еще не был нужен десяткам и даже сотням людей в самые последние, самые тяжелые минуты их жизни.
Никто не заставлял ее выбрать этот путь. Ее друзья не сомневались, что после смерти мужа она, с ее красотой, умом и прекрасным характером, недолго будет одинокой. Ведь ей было тогда всего 33 года. Она и не осталась одинока. Но только не так, как думали остальные. Она не была одинока со своими умирающими. Она знала, что одиночество — самое ужасное, что может быть с человеком, если, конечно, не считать смерти. А самое ужасное одиночество — это одиночество умирающего. И она была счастлива, что спасла многих. Не от смерти, конечно. От смерти спасти невозможно. Но от одиночества. Одиночества умирающего человека.
Все считали ее полупомешанной. Но она знала, что это, к сожалению, не так. К сожалению, потому что сумасшедшим, наверное, жить легче. Просто она слишком любила мужа и дочь, чтобы начать новую жизнь без них. Для себя. Жить же для других она, к счастью (или к несчастью?), все еще могла. Считалось редчайшей удачей, когда удавалось пригласить к умирающему именно ее. Ведь на нее всегда была очередь. Хотя за нее и приходилось платить громадные деньги. Разумеется, больнице, где она работала, а не ей самой.
Иногда, оплакивая вместе с умирающим его жизнь, несбывшиеся надежды, давние обиды, горькие разочарования, которые все еще терзали его душу, Магда мельком думала о том, что ей самой придется умирать в одиночестве. Интересно, от чего и как умрет она? От рака? Водянки? Инфарк-та? Впрочем, ей это было все равно. Она надеялась только, что ей не придется лежать месяцами — грязной, вонючей, всеми заброшенной. А впрочем, если и придется, то это тоже в конце концов не так уж и важно. Не она первая, не она последняя. И это тоже ведь кончится когда-нибудь.
Магда любила говорить с умирающими о боге. Потому что обычно это их успокаивало больше всего. Она говорила о его всепрощении и о вечной жизни человеческой души. О божьей мудрости и о том, что все, что ни делается, все к лучшему. И им становилось легче. И Магда была счастлива. А в те редкие минуты, которые оставались у нее свободными, Магда писала. Она писала рассказы о жизни тех, кто прошел через ее руки, доверил ей свою душу, но уже не мог рассказать за себя ничего. За мертвых теперь говорила Магда. Она не знала, были ли эти рассказы плохими или хорошими, она не знала, какова будет их дальнейшая судьба. Просто она чувствовала себя обязанной написать их. И еще в свободные минуты Магда иногда думала о том, что, когда будет умирать она, рядом с ней не будет никого и ей самой не помогут мысли о боге. Просто она не будет думать о нем. Ведь она не верила в бога никогда…
Но, к сожалению, для вашей дочери слишком велика вероятность совершить подвиг самопожертвования для человека, которому он совершенно не нужен, человеку, который его не оценит и не употребит во благо себе или другим. Значит, это будет уже не подвиг, не самопожертвование, а сознательно загубленная жизнь.
Очень страшно, если муж вашей дочери окажется, например, алкоголиком или наркоманом, что в наших условиях вполне возможно. И вот тогда ваша слишком жалостливая дочь вряд ли решится уйти от него и зажить самостоятельной жизнью. Так и будет она, не видя никакого просвета, всю жизнь пропадать рядом с ним, неизвестно для чего принося свою судьбу в жертву никчемному человеку. Очень вероятно при этом, что она повторит вашу судьбу и, в свою очередь, будет плакаться и стонать своим детям, не желая в то же самое время и пальцем шевельнуть, чтобы изменить ситуацию. Можно также представить, какими же при таком неполноценном воспитании вырастут ее собственные дети (см. вторую главу).
Ведь вокруг нас мы видим не так уж мало подобных женщин — очень хороших и добрых, которые в городах и деревнях все продолжают и продолжают приносить свои напрасные жертвы. Недаром уже в наше время появилось стихотворение на эту тему:
