– Я не читала его, – обиженно заметила Джени. – Молчи, Джени, не мешай. Ты написала «сегодня утром», Матильда?
– Да, – ответила Матильда.
«У нас стало так легко на сердце, когда мы узнали, что тебе лучше. Поправляйся быстрее. Мы все стараемся хорошо учиться. Мама надеется, что мы станем образованными и хорошо воспитанными женщинами».
– Это ему совершенно неинтересно! – воскликнула Джени. – К чему надоедать Полю?
– Нет, это ему понравится, – возразила Матильда. – Пусть Мэри продиктует, что хочет, Джени.
– Хорошо, но такое письмо не нравится мне, – сказала Джени.
Мэри продолжала:
«В школе все идет великолепно».
– Мэри! Как можно писать это? – удивилась Матильда.
– Так нужно, Матильда. «В школе все идет великолепно» – это ты написала?
– Да, написала.
«И погода чудесная. Хотя еще только май, но уже похоже на лето. Мэри очень взволнована мыслью, что увидит тебя летом. Ты можешь быть уверен: то, что она поедет в Швейцарию, заставляет ее учиться изо всех сил.
Девочки в школе очень милые. Мы любим всех – одних меньше, других больше».
– Мы скажем ему, кого не любим? – спросила Джени.
– Нет, нет, – ответила Матильда. – Это будет неприятно Полю. Он ненавидит, когда говорят дурно о ком-нибудь.
«Мы очень скоро снова напишем тебе. Мы стараемся быть хорошими. Мэри просит написать, что она старается быть очень, очень хорошей и что ты поймешь значение этих слов».
Джени пристально взглянула в лицо сестре.
– Я напомню тебе эти слова, когда ты будешь сердиться на меня вечером, – сказала она. – Нечего было уговаривать нас писать письмо втроем и потом так выставляться. Это нехорошо.
– Ну теперь можешь диктовать и ты, – сказала Мэри, откидываясь на скамейку.
– Ладно, ладно!
«Голубчик Поль! Нет ничего на свете, чего мы не сделали бы для тебя, поэтому выздоравливай как можно скорее. Эта школа похожа на все другие, только, я думаю, получше. И мы очень счастливы, что мы здесь. А миссис Шервуд – лучшая из начальниц. Она делает все, чтобы мы были счастливы, и мы также очень любим ее. Но больше всего мы любим тебя, Поль.
Любящая тебя твоя маленькая Джени».
– Матильда, теперь твоя очередь написать что-нибудь от себя, – сказала Мэри.
– Мне нечего писать, – заметила Матильда. – Впрочем, напишу:
«Милый Поль, мы очень обрадовались твоему письму, которое только что пришло. Конечно, мы не читали его, но все же рады. Мэри оставляет все твои письма у себя; поэтому в следующий раз напиши мне, а я буду хранить твое письмо, как драгоценность.
Любящая тебя Матильда».
– Теперь мы все подпишемся, – сказала Джени.
– Нет, я не подпишусь, – заметила Мэри. – Это вышло бы глупо. Матильда, напиши, чтобы закончить: «Твои навсегда», или «Твои любящие сестры Матильда, Мэри и Джени».
Письмо было закончено, прочитано, исправлено рукой Матильды, положено в заграничный конверт из тонкой бумаги; адрес написала Матильда. Затем наклеили марку и Джени отнесла письмо в дом, чтобы опустить в почтовый ящик.
– Он не сможет узнать что-нибудь обо мне по этому письму, – подумала Мэри, почувствовав облегчение. Она очень любила своего брата, но теперь боялась его.
Глава XVII
Что увидела Клотильда в лесу
Когда письмо было закончено и сестры ушли, Мэри ушла в чащу. Ей нужно было избавиться от письма Поля. Если бы его нашли, если бы каким-нибудь образом оно попало в чужие руки, о ней прояснилось бы кое-что. В этом письме было достаточно указаний, чтобы возбудить подозрение. Как уничтожить письмо? Ей очень хотелось сохранить его. Но это было опасно.
Мэри, войдя под густую тень леса, огляделась вокруг. По-видимому, вблизи никого не было. Она не подозревала, что Клотильда Фокстил сидела в лесу. На Клотильде было платье нежно-зеленого цвета, так походившего на цвет листьев, что издали ее не было видно. Клотильда пришла сюда, чтобы спокойно провести здесь время перед той ужасной минутой, когда ей придется выступить судьей в деле бедной Китти О’Донован.
То, что теперь происходило в школе, было первой неприятностью в жизни Клотильды Фокстил. Она чувствовала, что из этого положения должен быть какой-нибудь выход, благоприятный для Китти.
– Я узнаю правду во что бы то ни стало, – говорила она себе, прислонясь к большому дубу.
Клотильда продолжала стоять в этой позе, когда Мэри Купп вошла в лес. Подними Мэри глаза несколько выше, она непременно увидела бы Клотильду. Мэри стояла среди деревьев. Лучи солнца падали на ее белое платье, и она казалась трогательной. Глубокая мука, выражавшаяся на ее лице, была ясно видна Клотильде, которая наблюдала за ней, затаив дыхание, боясь двинуться.
Что нужно Мэри? Зачем она здесь одна? Отчего у нее такое выражение отчаяния на лице? Четверть часа тому назад Клотильда проходила мимо сестер Купп и слышала их радостные восклицания по поводу какой-то хорошей вести. Наверное, их больному брату лучше. В обычное время никто не отнесся бы к болезни брата Мэри более сочувственно, чем Клотильда, но теперь в ее сердце не было места для сострадания.
Мэри опустила руку в карман. Письмо, драгоценное письмо должно быть уничтожено во что бы то ни стало. Мэри застонала.
Этот стон донесся до слуха Клотильды. Мэри стояла теперь спиной к ней. Девочка дрожала с головы до ног. Спустя некоторое время она снова сунула руку в карман и наконец вынула письмо. От волнения комок подкатился к горлу Клотильды. Мэри развернула письмо, прочла его раз, два, три; потом, пробормотав что-то тихим, прерывающимся голосом, разорвала письмо. Сделав это, она выдернула с корнем кустик дикого щавеля, который рос у ее ног, закопала остатки письма в ямку, оставшуюся от корней, снова посадила щавель и утоптала ногами. И вдруг Мэри зарыдала.
Как ни старалась девочка заглушить свои рыдания, они все же доносились до Клотильды. В другое время ее сильно тронуло бы горе Мэри, теперь ей было не до него.
Чем больше рыдала Мэри, тем сильнее становилось ее горе. Мучительная мысль о погибшем письме – таком письме! – больно ранила ее истерзанное сердце. Вскоре она утомилась и уснула. К счастью для Клотильды, которую уже искали в доме, как одну из фрейлин. Запомнив место, где Мэри спрятала разорванное письмо, она пошла в дом.
Фрейлины и статс-дамы должны были собраться в Праздничном зале, который закрыли для всех остальных членов школы. Среди лиц, не особенно заинтересованных делом, были Маргарита Лэнггон, Анжелика л’Эстранж и Томасина Осборн. Вообще, эти девочки не были способны горячо относиться к чему бы то ни было, хотя Томасину Осборн Китти выбрала статс-дамой, к некоторому удивлению других. В действительности, она была избрана потому, что сама просила об этом, а добродушная Китти не захотела отказать ей. Анжелику л’Эстранж можно было уговорить склониться на какую угодно сторону, только суметь взяться за дело. Елизавета Решлей и Клотильда Фокстил надеялись без труда заставить обеих принять их точку зрения.
Будущее Китти зависело от четырех фрейлин и трех статс-дам. Все они – и те, кто был против Китти, и те, кто был за нее – могли иметь влияние на голосование в решающий день.
Когда все собрались, Елизавета сказала:
– Я позову Китти.
Она вышла из комнаты. Девочки уселись полукругом у окна, выходившего в знаменитый садовый розарий. Роз распустилось еще мало, зато лиловая и белая сирень украшала эту прекрасную часть сада. Сладкий запах сирени вливался в открытое окно.
– Это очень странное дело, – сказала Маргарита Лэнгтон. – Мне хотелось бы услышать все подробности.
– И услышишь, милая, – сказала Клотильда. – Мне кажется, что Елизавета собирается рассказать нам все.
– Вражда к такой милочке – просто позор! – заметила француженка Анжелика л’Эстранж, – а она такая gеntillе,[v] такая elegаntе,[vi] да и все это дело раs grаndе сhоsе.[vii]
