Когда мы с Генри садились на пароход, отплывающий в Лондон, наследник Австро-Венгерского трона эрцгерцог Фердинанд был убит сербскими националистами во время посещения столицы Боснии, а когда Австро-Венгрия в ответ стала угрожать Сербии войной, нам посоветовали не задерживаться за океаном и как можно быстрее вернуться в Нью-Йорк. Большинство пассажиров «Императрицы Александры» бросились за билетами в последний момент, желая немедленно покинуть Европу, и этим усиливалось ощущение, что какая-то всесокрушающая сила сжимает нас в безжалостных тисках. Из-за больших маневров, которые разворачивались на европейском континенте, наше обратное путешествие с самого начала подернулось тягостным налетом горечи, что лишь подчеркивало разительный контраст между роскошью этого круиза и моими совсем недавними беспросветными невзгодами. Капитан регулярно получал радиограммы и оглашал их общее содержание за столом, вызывая оживление среди приглашенных мужчин, которым нравилось демонстрировать перед дамами свое компетентное мнение о текущих событиях. Мы с Пенелопой Камберленд прислушивались к разговорам наших мужей, однако беседовали в основном между собой, не решаясь при них обсуждать вопросы, в которых мало что смыслили. Узнав, что вместе с эрцгерцогом была убита его супруга Софи — притом она ждала ребенка, а пуля угодила ей прямо в живот, — мы с Пенелопой ужаснулись. Теперь-то, решили мы, и у нас есть полное право выразить свое мнение вслух: в кои-то веки женщина фигурировала в политических событиях мирового масштаба. Но разговор вскоре вернулся к захватам территорий и объявлениям войны, которые следовали с удручающей регулярностью.

— Надо же, один убитый герцог — и столько неприятностей! — шепнула я Пенелопе.

— Эрцгерцог! — поправила Пенелопа, и мы не удержались от смеха.

Но в основном наши с ней разговоры вертелись вокруг свадебных дел (она ведь тоже совсем недавно вышла замуж), и, отдавая себе отчет в легковесности этой болтовни на фоне бурлящих вокруг серьезных дискуссий, мы сошлись во мнении, что мир стал бы гораздо лучше, если бы людей больше волновали свадьбы, а не войны.

Мы довольно быстро сдружились, и как-то раз Пенелопа наклонилась ко мне ближе, чем обычно, и тихо спросила:

— Тебе, наверное, любопытно узнать, почему нас с мистером Камберлендом не сразу начали приглашать за капитанский стол?

Разумеется, я сгорала от любопытства, но не подала виду.

— Мой муж служит в крупнейшем британском банке, — продолжала она, — и сопровождает в Нью-Йорк большой груз золота.

Она рассказала, что ее муж всегда носит на поясе особый ключ, и, поскольку ему приходится постоянно поддерживать связь не только со своими подчиненными, но и с капитаном, они просто нашли благовидный предлог для общения, чтобы у пассажиров не возникало лишних вопросов.

— Естественно, это связано с войной, — доверительно прошептала она.

Генри попросил меня взять Пенелопу под свою опеку. Его банк планировал завязать деловые отношения с банком, в котором служил ее муж. А еще раньше он говорил, что его коллеги-банкиры внимательно следят за развитием событий в Европе, поскольку война всегда приносит огромные прибыли.

После этого мое отношение к Пенелопе, можно сказать, потеплело; я-то уже утвердилась в своем новом качестве, а она еще робела, и мне пришлось ее убеждать, что она, как никто другой, достойна сидеть за капитанским столом. Я просветила ее в вопросах этикета. Одолжила ей пару своих новых платьев, научила элегантно шуршать юбками, держать спину и смотреть поверх голов. Посоветовала в затруднительных ситуациях улыбаться и смеяться (только не в голос); капитан тоже внес свою лепту — он закрепил за ней право преимущественного входа в ресторан, как будто и не рассматривал для нее других возможностей.

— Даже если в глубине души ты в это не веришь — притворяйся, — твердила я.

На «Императрице Александре» у нас с Генри впервые произошла ссора. Он успел мне внушить, что родители знают истинную причину расторжения его помолвки с Фелисити Клоуз, а когда я интересовалась подробностями, всякий раз отвечал: «Им все известно» или «Как я могу жениться на Фелисити, если не испытываю к ней никаких чувств? Это было бы непорядочно по отношению к ней — я прямо так и сказал», но в конце концов выяснилось, что он просто-напросто умолчал о моем существовании.

— Что будет, когда мы вернемся в Нью-Йорк? — Я желала прояснить ситуацию до конца. — Как ты меня представишь? Надо немедленно известить твоих родителей!

— На устройство всех дел мне потребуется несколько дней, но родителям я хочу сказать лично, — не сдавался Генри. — А кроме того, я еще должен подыскать для нас дом, но тебе не о чем беспокоиться. Мебель и шторы выберешь по своему вкусу.

Он забрасывал наживку, как рыбак, вознамерившийся приманить глупую молодь, но я не клюнула.

— А мне что прикажешь делать? Где я буду жить?

— Разве ты не можешь некоторое время пожить у мамы? По-моему, это вполне естественно.

— Она уехала к своей сестре в Филадельфию. И вообще, я хочу жить с тобой!

Приобняв меня за плечо, Генри нежно прошептал: «Любимая моя» — и так раза три-четыре, но я стряхнула его руку.

— Ты просто меня стыдишься! — воскликнула я, холодея от глубинного смысла его слов.

Потеряв надежду меня разубедить, Генри со скрипом дал согласие в тот же день пойти в радиорубку и отправить своей матери радиограмму о том, что он возвращается в Америку с женой. Тогда я еще не до конца понимала всю важность этого шага: не отправь Генри такое сообщение (а у меня не было ни малейшей уверенности, что оно ушло), мне вряд ли удалось бы доказать факт нашего брака, потому что свидетельство покоилось на дне морском вместе с Генри. Разумеется, лондонский чиновник сделал соответствующую запись в своем реестре, но магистрат находился в чужом государстве, которое к тому же погрязло в войне.

Мы с Пенелопой дружно пришли к мысли, что мир становится все шире и опаснее, втягивая нас в дела тех стран, о которых мы прежде слыхом не слыхивали. Теперь, когда я пишу эти строки, мне понятно и другое: насколько опасен мир, который замыкается сам в себе, сужаясь до размеров щепки; а во время наших океанских скитаний я долгими часами размышляла, доведется ли мне увидеть мир оптимального размера, где не нарушается равновесие сторон, где потрясения не бьют через край, где я буду в безопасности. В детстве я верила, что наша семья надежно застрахована от всех бед, а потом мой отец разорился и пустил себе пулю в лоб. Мать, увидев на вощеном полу густое кровавое пятно, выронила стопку белья с только что вышитым вензелем — и в одночасье лишилась рассудка. Поначалу «Императрица Александра» тоже виделась мне надежной. На какой-то наивный миг я получила все, что хотела, и даже больше, но на поверку и это оказалось лишь приятной иллюзией. Я спрашивала себя, может ли человек надеяться хоть на что-нибудь, кроме иллюзорного везенья, ведь мой опыт подсказывал, что этот мир в основе своей смертельно опасен. Этот урок я усвоила на всю жизнь.

Священник прочитал молитву, мистер Харди с полковником опустили тело миссис Флеминг в воду, и тут мы заметили, что в пределах видимости осталась только одна шлюпка. Вторая ночью куда-то делась. Все были подавлены этой дурной вестью, тем более что ей предшествовала кончина миссис Флеминг; один лишь Харди непривычно оживился и даже объявил, что собирается побаловать нас рыбным блюдом. Расчехлив нож, висевший у него на поясе, он занес его над головой, перегнулся через борт и стал вглядываться в воду. Тучи рассеялись, и освещенный солнцем полупрозрачный океан засверкал исполинским бриллиантом; не прошло и часа, как Харди молниеносно пронзил ножом воду и втащил в шлюпку огромную рыбину. Приплюснутую, почти метровой длины, буроватую, в пятнышках. Она билась на дне шлюпки, пока Харди не вспорол ей брюхо от жабр до хвоста, после чего, дернувшись еще пару раз, рыбина затихла.