Кухарка пронзительно завопила и бросилась к духовке.

— Смотри, что ты наделала, ты, ужасное создание. Все, это последняя капля. Я увольняюсь. Если я останусь тут с тобой еще на один день, я помешаюсь окончательно и бесповоротно, а это не стоит тех денег, которые мне здесь платят.

Гарриет вышла из кухни.

Кухарка стояла и смотрела на осевший пирог. Он лежал на противне, плоский, как будто на него кто-то сел.

— Что-то с этим домом неладно. Так плохо еще никогда не было. Миссис Велш уж точно все от меня услышит, со всеми подробностями.

Гарриет весь день пролежала у себя в комнате. Она не смотрела в окно, не читала, не писала в блокноте. Она просто лежала, глядя в потолок. В голове у нее бесконечно крутилось одно-единственное имя: Оле-Голли, Оле-Голли, Оле-Голли, как будто сам звук этого имени мог заставить Оле-Голли появиться.

Позже, днем, она слышала, как кухарка кричала на ее мать:

— Я увольняюсь, говорю я вам. Я устала, что на меня каждый день налетают, что на меня орут, а теперь из-за нее мой пирог осел — это уже последняя капля.

— Ну, пожалуйста. Не уходите сейчас. Вы нам так НУЖНЫ, — практически умоляла мама.

— За все деньги мира лишнего дня не останусь. Ухожу немедленно.

— Как насчет еще пяти долларов прибавки? Мне кажется, мы ясно видим, что делать…

— Лучше что-нибудь сделайте с Гарриет. Ужасно не хочется оставлять вас в беде, но если она еще раз на меня налетит или сыграет такую шуточку, как сегодня с пирогом, это все.

— Я понимаю.

— Я КУХАРКА, а не НЯНЬКА.

У себя в комнате Гарриет повторяла: «Оле-Голли, Оле-Голли, Оле-Голли».

— Конечно, я понимаю, прекрасно понимаю.

Кухарка с шумом вернулась на кухню, а мама отправилась наверх. Гарриет слышала ее приближающиеся шаги. Она продолжала смотреть в потолок. На потолке тени листьев от деревьев за окном складывались в очень интересный, непрестанно меняющийся рисунок.

— Гарриет, что такое с тобой происходит? — появилась в дверях мама. Гарриет не отвечала, а внутри продолжалась та же песня: «Оле-Голли, ну пожалуйста, ну пожалуйста, Оле-Голли».

— Гарриет, ты понимаешь, что у меня сегодня был за день? Мне позвонили, когда я была у парикмахера, и потребовали, чтобы я немедленно явилась в школу. Пришла туда и услышала, как ты провела утро. Этой Лауре Петерс придется практически побриться наголо. Мэрион Хоторн отправилась домой совсем больная. Мисс Элсон чуть не плакала, такая она была взвинченная. Она, наверно, никогда от этого не оправится. Она сказала, что сумасшедший дом продолжался несколько часов. Потом я вернулась домой и узнала, что кухарка собирается увольняться. Ну, к счастью, мне удалось спасти ситуацию, но, Гарриет, это уже заходит слишком далеко. Ты собираешься сесть и поговорить со мной? Ты понимаешь, что делаешь?

Гарриет не двинулась. Песня, до того звучавшая внутри, остановилась, и она испытывала смутное чувство удовольствия, соседствовавшее с набухающей волной страха.

— Гарриет?

Девочка лежала недвижно.

Мама повернулась и вышла из комнаты со словами:

— Через час вернется твой отец. Если ты не желаешь разговаривать со мной, тебе придется разговаривать с ним.

Гарриет пролежала в комнате до вечера, наблюдая, как тени листьев меняются и исчезают. Она слышала, как отец вернулся домой.

— Я никак не могу с этим примириться. Я прихожу домой с работы, и единственное, чего хочу, это покоя, тишины и бокал мартини. Сегодня я вернулся, и что же вижу — ведерко со льдом не приготовлено, ты в полном помешательстве, из кухни на весь дом слышна эта негодяйская кухарка — так она орет. А тут ты еще мне говоришь, что пришлось повысить ей жалование на пять долларов! Объясни мне наконец, что происходит?

Послышалось долгое бормотание, а потом звук закрывающейся двери. Мама повела отца в библиотеку. Если кто-то хотел устроить кому-то скандал, библиотека была самым подходящим местом.

Она лежала в темноте и смотрела в пустоту. Она не осуждала отца за то, что он сердится. Но это все было так скучно. Иногда, когда она закрывала глаза, она видела какое-то желтое пятно. Она чуть не уснула. Тут на лицо ей упала полоска света, она чуть-чуть приоткрыла глаза и увидела, что в дверях стоит отец. Девочка снова закрыла глаза.

— Гарриет, ты спишь?

Она не пошевелилась.

— Гарриет, отвечай.

Гарриет продолжала лежать, едва дыша.

— Послушай, я прекрасно знаю, что ты не спишь. Я, бывало, то же самое проделывал со своим отцом. Так что ты лучше сядь и поговори со мной.

Гарриет мгновенно села, наклонилась и одним прекрасно рассчитанным движением бросила ботинок прямо в отца.

— Ну… это уже просто из рук вон… Тут что-то придется делать… Этот ребенок… Пойди сюда. Я считаю, лучше позвонить… — тут дверь крепко захлопнулась.

Гарриет продолжала лежать, будто никогда не двигалась, не бросалась ботинком, никогда не была несчастна, никогда не ловила лягушку. Она спокойно размышляла про себя — только подождите, когда я сломаю палец Джени. Потом внезапно она провалилась в сон. Поздно ночью девочка проснулась от того, что мама натягивала на нее пижаму и заправляла рубашку в штаны. Потом она снова блаженно заснула.

На следующее утро Гарриет проснулась ужасно голодной, потому что накануне не поужинала. Она спустилась вниз прямо в пижаме и уселась за стол.

— Гарриет, поднимись и переоденься.

— Нет.

— Что значит нет? — в удивлении широко раскрыла глаза мама.

— Нет и все, просто нет.

— Сию минуту иди наверх, — сказал отец, — а не то получишь такую трепку, что вовек не забудешь.

Гарриет пошла наверх и оделась, потом спустилась вниз и снова села за стол.

Родители не заслонялись газетами и пристально смотрели на нее.

— Ты умылась?

— Нет.

— Тогда иди обратно и умойся.

— Нет.

— Гарриет, ты же всегда умываешься.

Молчание.

— Гарриет, иди наверх и умойся.

— Нет.

Отец посмотрел на мать:

— Как я вижу, мы не слишком быстро продвигаемся вперед. Но прежде чем мы все полностью погрузимся в новомодные идеи, могу ли я заметить, Гарриет, что тебе лучше сию же минуту подняться наверх и умыться, а не то ты целую неделю не сможешь сидеть на мягком месте.

Гарриет поднялась наверх и умылась. Почему-то все это доставляло ей непонятное удовольствие, и спускаясь вниз, она даже что-то мурлыкала.

— Сегодня ты в школу не пойдешь, — начала мама.

— Я знаю.

— Откуда ты это знаешь? Гарриет, ты подслушивала?

— Нет.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Потому что решила туда не ходить. Мне разонравилось ходить в школу.

— Ну, это не совсем то, что я имела в виду. Сегодня мы пойдем повидать кое-кого.

У Гарриет подпрыгнуло от радости сердце:

— Оле-Голли? Оле-Голли вернулась?

Родители обменялись взглядами.

— Нет, — ответила мама, — мы пойдем повидать доктора.

— А, — Гарриет прожевала кусок бекона, — доктора Андрюса? — спросила она невинным тоном, намереваясь посплетничать о Карри, пока будет у доктора.

— Нет, — сказала мама и как-то беспомощно поглядела на отца. Тот пробормотал что-то вроде «Гм-м-м», пару раз прочистил горло и произнес:

— Он довольно-таки приятный субъект, этот доктор, к которому ты пойдешь. Не такой прохвост, как большинство докторов.

Гарриет продолжала есть, не глядя на него. «Может быть, — подумала она, — для Карри будет достаточно, если я просто скажу, что мой отец назвал доктора Андрюса прохвостом».

Покончив с завтраком, она вышла на улицу, чтобы подождать мать. Посмотрела в сторону школы и увидела, что дети топчутся перед дверью. Ее не волновало, пойдет ли она снова в школу. Казалось, прошли сотни лет с тех пор, когда ей так нравилось писать «Гарриет М. Велш» наверху страницы.

В конце концов мама вывела машину, и Гарриет уселась. Мама доехала до угла Девяносто Шестой улицы и Пятого проспекта, потом три раза объехала вокруг квартала, ища, где поставить машину. В конце концов она, просто пылая негодованием, заехала в платный гараж.