Нагнали некогда на Ополе ветры с горы Сьлёнжи свирепую бурю. Потемнело небо от сине-черных туч, а река Одра стала в тот страшный день серой и мутной, словно поднял разгневанный князь речной Утопец со дна ее весь ил и взболтал его ветвями поваленной бурею пихты. Шумела и бурлила разбушевавшаяся Одра, отрывала от берега огромные пласты, уносила вниз по течению вырванные с корнями деревья, разбивала волнами плоты и рыбачьи ладьи…

От грохота бури проснулся лежавший на самом дне реки Утопец и восстал он со своего мягкого ложа, что каждый день выстилали свежими водорослями его прислужницы-русалки. Выплыл он на поверхность и, усевшись на гребне белогривой волны, огляделся вокруг.

А по небу змеились в это время сверкающие молнии, золотыми мечами своими как бы рассекая непроглядную тьму. От их нестерпимого блеска щурил Утопец свои белёсые глаза, окаймленные зелеными ресницами, с любопытством смотрел на клубившиеся вверху тучи. Дрожало все вокруг от ужасных раскатов грома, и бешеный ветер развевал длинные космы речного владыки. А меж ними, уцепившись своими колючками, торчали водяные орехи — те самые, что дети так любят собирать на берегу Одры.

Красив был Утопец лицом, только имело оно цвет необычный. Если бы довелось кому из людей увидеть его при дневном свете, тотчас же заметил бы зеленый оттенок щек, золотистый лоб и бурые усы, которые сильно были похожи на стебли водяных растений. А когда Утопец приглаживал их темной рукой своей, то видать было перепонки меж пальцев.

Наряден был Утопец — будто князь настоящий или рыцарь богатый. Оружие его покрывала рыбья чешуя серебристая, а драгоценных украшений ему не занимать было: в песке речном много находилось золотых и серебряных самородков, а из раковин крупных беззубок добывали русалки для своего владыки красивые жемчужины.

Боялись русалки выйти на поверхность: не выносили они грома, страшились молний. Легкие одежды их были сотканы из водяной ряски, которую пряли они в погожие вечера, усевшись в кружок на прибрежном лужке, при свете ясного месяца. Вот и ныне остались они в подводном замке речного владыки, не пошли за ним — даже окна позакрывали ставнями из больших раковин, только бы не слышать грома…

А Утопец, как и подобало рыцарю, отплыл тем временем на волне одринской — словно на коне белогривом. И пригнала его буря к самому Ополю.

Давно знал он этот город. Помнил Утопец еще те дни, когда в бору, по обоим берегам Одры, с рассвета и до поздней ночи стучали топоры. Это лесорубы валили красивые пихты, крепкие дубы и светлые березы, чтобы поставить первые деревянные дома, возвести оборонный палисад и замостить улицы древнего этого города на острове Пасека. В те времена охотно подплывал Утопец к самому берегу и с радостью любовался трудом человека. А когда сплавляли к Пасеке бревна, что валили в верховьях реки, то Утопец тайком подталкивал их, чтобы шибче плыли они вниз, к городу. И не раз дивились опольские плотники тому, что лес так скоро попадает к ним: невдомек им было, что это Утопец, проплывая под плотами, ускорял их ход по реке…

Так проходили зимы и весны, летели годы. Расцветал город, становился многолюдным и шумным. Сколько же радости испытывал Утопец, когда теплой летней ночью, напоенной ароматом только что скошенной травы, прибегали на берег Одры опольские девушки и, слегка дрожащие, неспокойные, опускали на воду красивые венки!

Тайком, из-за густых зарослей камыша, поглядывал на них Утопец, приказывал иногда шаловливой волне отнести венок прямо в руки хлопца, избранника девушки. Не пожалел бы им тогда речной владыка и цветка папоротника, если бы имел его. Да расцветал папоротник только в Иванову ночь, в глухом лесу, а туда Утопец никогда не ходил — не в ладах он был с Лесным Дедом[1].

Но порой любил Утопец и какую-либо каверзу людям подстроить. Бывало и так, что начнет он водить пьяницу по болотам, да искупает его в грязи по самую шею, а со старых баб-сплетниц платки посрывает, если придут они к реке белье полоскать, да развяжут свои длинные языки.

Словом, всякое бывало с речным владыкой, но всегда любил он многолюдное и шумное Ополе. Вот и в ту памятную ночь спешил он в город, гонимый заботой о нем. А не постряхивал ли буйный ветер яблок в садах ополянских? Не поразбрасывал ли он копен сжатой пшеницы? Не посрывал ли только что уложенной соломенной кровли с убогих хат паромщиков и рыбаков, живущих на окраине города?

Быстро плыл Утопец и всё зорче всматривался в озаряемую молниями ночь. И вдруг… увидел над Ополем багровое зарево! Огромные языки пламени то и дело взмётывались к самому небу, окрашивая края туч в кровавый пурпур и золото… Поначалу очень удивился Утопец, потом понял всё, устрашился безмерно и приказал ветрам: что есть мочи гнать волны речные прямо к городу. А зарево всё ширилось и росло, всё больше алело среди мрака ночи. Искры снопами взлетали к тучам, а вода в Одре словно багрянцем покрылась…

— Пожар! — возопил Утопец и дрогнул от страха, припомнив дома, что сложены были из тисовых и сосновых бревен, горючие крыши из соломы и сухого камыша, ветхие изгороди вокруг хат, деревянный настил улиц…

Пожар!.. Видно ударила молния в чью-то бедную хату. Горит Ополе! Огонь пожирает дома, пламя уже лижет бревенчатые мостовые, за плетни и ворота хватается… Горит Ополе! Гибнет труд человека, огнем и дымом уносится, пропадает только что собранный урожай!..

Как сейчас Утопец жалел людей!

Протянул он свои длинные руки к тучам, застонал громко, заплакал горько. В отчаянии безмерном взмолился о дожде, чтобы хоть этим помочь любимому городу. И услышали его мольбу грозные тучи. Плотнее сомкнулись они над пылающим городом, еще ниже заклубились. И вот уж холодный, проливной дождь захлестал струями косыми по горящим домам Ополя.

Ударил тогда речной владыка руками по волнам Одры. Взбурлила, поднялась вода, выступила из берегов и хлынула в те улицы, что пониже, у самого берега. Залила их мгновенно, но осторожно — не совсем затопила. С шипением стал отступать пред нею злобный огонь… А ливень всё гуще, всё сильнее шумит! Струи воды стекали по обугленным срубам домов, по обгоревшим изгородям и воротам…

Погасло зарево. Утихли раскаты грома. Только ливень шумит над Ополем. Исчезли и волны на Одре.

Погрузился тогда Утопец в темную речную пучину — рад был, что послушали его тучи. Быстро отнесло подводное течение речного владыку в его замок, что на дне реки был построен — там, где самая большая глубина.

После того пожара много горожан осталось без крова, а еще больше — без крохи хлеба. У многих тогда в пламени одежда погибла и скарб домашний — иные и рубахи последней из огня не вынесли. Плакали люди в Ополе, холода и голода страшились: осень быстро подступала, пожелтела листва на березах, покраснела в лесу брусника. Дни короче стали, а утра — холоднее.

В городе ропот поднялся, стал народ на сходки собираться, судить-рядить, как быть дальше? И порешили люди: собрать денег побольше, чтобы помочь тем бедным, кои дома свои и добыток при пожаре утратили. Мудрые женщины опольские так при этом дело повели, чтобы как можно больше людей в кошель за серебром заглянуло…

На правом берегу Одры шумела на холме дубрава. Там, в тени могучих дубов, неведомо каким чудом уцелел древний маленький костёл. На склоне же того холма, из-под скалы, бил прозрачный ключ, от которого тонкой серебристой ленточкой сбегал вниз ручеек, где-то за городом впадавший в Одру. Холм этот издавна был известен в тех местах. Говорили даже, что некогда побывал здесь сам епископ Войцех, и будто бы он проповеди там произносил и крестил жителей Ополя. А ключ тот Войцех заставил бить из-под земли потому, что не хватило ему воды для крещения. Вот такие необычные вести и привлекали людей на холм, и каждый, кому доводилось побывать в городе, стремился посетить маленький костёлик. А ведомо было, что славилось Ополе своими торгами не только в Силезии, но и на Руси, в земле чешской, и даже в Италии про них молва шла.