И тут услыхал он, что в тростниках как-то по-особенному ветер запел, что в шелесте их зазвучало что-то. Отнял он руки от лица и глянул на камыши: выплыл оттуда Золотой Селезень! И сразу прямо в сторону Марцина направился — словно увидел его издали. А вокруг него свет золотистый сиял.

Высунулся из-за дуба Любина — бледный, трясущийся от жадности: при виде золотой птицы охватило его безумие. Шептал он что-то невнятное, бормотал слова всякие и кусты ломал, что возле дуба росли.

— Тише вы, господин! — шепнул Марцин. — Селезня не полошите, улетит!

Проплыл Селезень мимо них близко, у самого берега, а потом подхватило его течение и стал он постепенно отдаляться, но на волнах за ним перья золотые колыхались — большие, сверкающие. Медленно погружались они в воду, светясь и отбрасывая блеск золотистый…

— Останешься ты, хлоп, на своем хозяйстве, как обещано! — сказал Любина. — А я сейчас эти перышки соберу… Но ты теперь не смей ходить за мной! Не смей, Марцин! Слышишь, что говорю?..

Вошел рыцарь в реку и побрел по темной воде за уплывавшими золотыми перьями. Но лишь только руку протягивал, чтобы ухватить дар Золотого Селезня, как волна тут же подхватывала перо и дальше уносила… Снова тянулся жадюга за перьями и опять относило их всё дальше и дальше от берега.

А Золотой Селезень уже скрылся из виду, и темнота снова наступила. Только высоко в небе сиял узенький серпик нового месяца, да под ногами алчного рыцаря блестели на дне реки золотые перышки. Брел за ними Любина всё дальше и дальше от берега — вскоре вода уже до пояса ему дошла. А он наклонялся и нырял в воду так, что брызги кругом летели, и всё ногтями по дну царапал. Но зря — золотые перья всё время из-под пальцев у него выскальзывали и только жадность его этим усиливали…

Марцин на берегу стоял и тревожно глядел на рыцаря. Далеко уже отошел Любина. Охватил тут Марцина страх, ибо увидел он: неосторожный корыстолюбец приближался к глубокой впадине на речном дне, где водоворот был.

— Остановитесь, господин! — закричал в ужасе Марцин. — Там глубина! Там омут!..

Однако ничего не слышал жадный рыцарь кроме плеска воды. Ничего и видеть не хотел кроме блеска уплывавших от него перьев золотых, что по дну скользили. Бросился он за ними в воду еще раз. Почувствовал в руке острый край пера, но выскользнуло оно из пальцев и укатилось в яму подводную…

Напрасно звал его с берега Марцин, напрасно прыгнул в реку и поплыл на самую стремнину — чтобы спасти несчастливца. Не захотел Любина услышать его, даже глядеть не стал на руки, что ему помощь и спасение несли — только глубже нырнул…

Сомкнулись волны речные над головой корыстолюбца. Только кувшинки речные, что вблизи берега росли, глядели вслед ему побледневшими от страха лепестками…

От автора: В давние времена находили золото в силезских реках — так же, как и в горах. Об этом гласят не только сказки, но также книги и старые пергаменты.

Далеко разносилась песня Якуба Прокши, когда летним вечером возвращался он в свою кузницу. А нес он на плече кайло — старый-престарый килоф[22] из оленьего рога, что оставил ему дед вместе с кузницей. Укрытая в глубине бора, стояла она на берегу шумливого и быстрого ручья, притулившись к склону горы Сьлёнжи, и дымила весь день. Кайло это служило Якубу орудием для вскрытия дерна на далеких приречных лугах, что лежали за лесом: из-под дерна добывал он железную руду для выплавки.

Петрек Лабендзь, богатый рыцарь, что жил в своем небольшом замке на вершине горы, всего несколько дней назад дозволил Якубу Прокше за небольшую плату добывать эту руду на своих лугах.

— Только гляди, Якуб! — сказал рыцарь, угощая кузнеца мёдом в людской, где его челядь кормилась. — Поимей в виду, чтобы ты в своей кузнице всегда ко времени делал для меня всё, что мне на войне потребуется, а хлопам моим — для возделывания полей. Следи, чтобы в замке Лабендзей всегда было в достатке мечей, топоров боевых и копий, а в моих деревнях под горой Сьлёнжой — плугов, хозяйственных топоров, ножей, серпов и кос. Понял?

— Ни в чем у вас недостатка не будет, господин! — ответил Прокша. — Только бы руда пригодная была, а плавильщики и кузнецы у меня неленивые…

На лугах Лабендзевых нашел Прокша руду богатую, чистую, да к тому же и близко под дерном она залегала. И была бурая, а не красноватая, не желтая — знак, что много в ней железа.

Сильно обрадовался Якуб и уже на следующий день послал товарищей своих на луга, чтобы начали копать там и сушить руду на огне. Оттого-то и пел он веселую шахтерскую песенку, как пели ее некогда его отец и дед:

Дельными, трудолюбивыми были силезские забойщики. Ловко умели добывать руду кайлами из оленьего рога. Да не только из-под дерна: если надо — брали ее со дна болот и прудов, лишь бы хватало железа для плавильщиков. А эти уж, своим чередом, вытапливали руду в плавильных печах, что дымарками в Силезии зовутся. Строили их завсегда — по местному обычаю — близ кузницы, на широкой лесной вырубке, с немалым трудом выкорчеванной еще дедами Якуба Прокши.

Этими словами закончил Якуб свою песенку: нежданно увидел что-то странное впереди.

А был он уже вблизи кузницы и вырубки, на которой стояли дымарки, — круглые печи глиняные. Днем и ночью поддерживали в них огонь с помощью мехов, днем и ночью смотрели за ними плавильщики, потому-то всегда далеко по лесу и над ручьем дымом пахло. И весь день звенели на широкой вырубке людские голоса.

Но сейчас не почуял дыма Якуб, и залегла вокруг странная, глухая, никогда здесь не бывавшая, тишина. С беспокойством прислушивался Прокша, но так ничего и не поняв, пошел дальше. Высокие деревья, что росли вдоль дороги, поредели, и вскоре за ними начался густой, но низкий ольшаник, а по земле стлалась ежевика. Однако и теперь не увидел Прокша ни одного багрового отблеска, ни одного костра.

«Что же это такое? — в тревоге подумал он. — Уж не случилось ли тут чего?» Недоброе предчувствие сдавило его сердце.

Надвинул он шапку, чтоб не слетела, и что было сил кинулся бегом к вырубке. Ничего не замечая, продирался Якуб сквозь колючий кустарник, перепрыгивал через ручейки, скрытые среди моха и папоротника. И вот уже вырубка…

Тихо было вокруг. Только где-то далеко птица ночная кричала — громко и жалобно. Испуганный, запыхавшийся, вбежал Якуб через широко распахнутые ворота на двор свой… Темно в кузнице. В хате двери выбиты. В наступающем сумраке различил он черепки побитой посуды, а возле порога наткнулся на скамейку поломанную…

За домом, на вырубке, не слышно голосов, не видно огней. Бросился Якуб к дымаркам… Стояли они погасшие, заброшенные, а внутри застывала полурасплавленная руда.

«Разбойники тут побывали!.. — пронеслось в голове Якуба. — Грабители!.. Что ж тут скажешь? Люди завсегда болтают, что в кузницах найдешь, чем поживиться: слитки железные, поковки разные. Не дешевле серебра они ценятся — особливо, если так хорошо обработаны, как у меня хлопцы делали… Да и готового оружия, топоров, ножей и копий два полных сундука стояло в сарае за домом…»

Тяжко вздохнул тут Прокша, почуял вдруг, что глаза у него как-то странно жжет. До рассвета просидел он на пороге хаты, лицо руками закрыв, а утром сморил его сон тяжелый…