— Видно, так оно и есть… Это уж точно, что поспешные и не ко времени замыслы — из наговоров рождаются! — ответил кузнец. Помолчал он, подумал и еще сказал: — Вот что, Марцин! Езжай-ка ты сам к ней в замок, да попроси княгиню, чтобы изменила свою волю. Скажи ей, что это кривда не только для тебя и Марины, но и для всей нашей деревни, ибо живем мы тут в полном соседском согласии, пусть же она не рушит его: не к добру это! А еще скажи: хату, мол, не только ты сам ставил, но и мы тебе помогали, каждое деревцо тут твоей рукой посажено, каждая доска топорами соседей обтёсана. Припомни ей, как из Пшесеки пришли люди лес ее спасать, когда он гореть начал… И если она тебя с этого двора и поля выгонит, то и с нами у нее согласия не будет! Никогда, никогда, ни один пшесечанин не забудет ей этого!

— Правду молвишь, кузнец! — закричали мужики. — Умно!.. Езжай, Марцин!.. Не жди, пока этот пройдоха, что княгиню противу тебя настроил, еще какую пакость тебе учинит. Поезжай!

С тем и разошлись люди.

Раненько утром подготовил Марцин телегу, коней буланых запряг. И сам по-праздничному оделся — в силезский убор народный: длинный камзол синий и штаны замшевые, мягкие. Да взял с собой два бочонка свежего липового мёда и шесть самых лучших кур — в подарок старой княгине. С тем и поехал со двора. Долго ему вслед Марина смотрела. Выглядывали из окон и соседи. А собачки деревенские до самой развилки его проводили и лаем невесть с чего заливались…

Правду сказал кузнец. Не было у княгини большого ума, но и не злая она оказалась. Поэтому, когда поднес ей Марцин дары, да напомнил о Марине и всё рассказал, что умный кузнец посоветовал, — ответила старая милостиво:

— Землю эту хотела я вернуть не для себя, а чтобы продать рыцарю Любине. Это могущественный и богатый человек, да при том учтивый очень и красноречием отличается. Просил любезно, уговаривал сильно. Вот и пообещала я ему твои поля… ммм…двор… сад…пасеку тоже…

— Ах, госпожа! — простонал Марцин, и лицо его сильно побледнело.

— Ну, а теперь, мой мужичок, что мне делать? — тут княгиня беспомощно оглянулась вокруг своими черными на выкате глазами. — Что делать? Слова своего обратно взять не могу… Вот, разве, единый выход есть. Если рыцарь Любина от этой покупки откажется, то и я не настаиваю. Можешь тогда по-прежнему жить на своем дворе… Упроси Любину, а тогда…

Делать нечего: отправился Марцин в путь. Ехал, как и некогда, по берегу Бобра. Снова бор шумел над ним, а потом шелестела над головой листва дубов и буков. Снова ветер пел в камышах и гнал волны по реке.

Ехал Марцин весь день. Уже затрубили на башнях Болеславца, чтобы поднять мост и закрыть городские ворота, когда буланые кони протопали по деревянному настилу перед хоромами Любины. Как и прежде, пышен был двор рыцарский — с большим резным крыльцом, со стеклянными плитками в свинцовом переплете окон. И флажок над воротами развевался, как прежде, только стражей знакомых не видно было — помер дед, а сирота ушел куда-то искать лучшей доли. Охраняли ворота два стражника из челяди рыцарской.

— Дома ваш хозяин? — спросил Марцин.

— Дома! — ответили сторожа. — А ты кто будешь?

— Марцин из Пшесеки, давний слуга его. Прошу отвести меня к господину вашему.

Открыла стража ворота, чтобы ввел Марцин коней и телегу во двор. Оглянулся он: буйно разрослась сирень, тень широкую на весь двор бросила. Остановился Марцин перед крыльцом, побежал оруженосец рыцарю сказать о его приезде.

Любина сидел возле окна, на скамейке, в своей охотничьей комнате: выбирал в коробе наконечники для стрел. Как заслышал от оруженосца, что давний его слуга Марцин из Пшесеки стоит у крыльца и ждет вызова — до того обрадовался, что борода у него затряслась, как у козла. Потом схватил большую чару мёду старого и до дна осушил ее.

— Хе-хе-хе! — гоготал он на всю комнату. — Вот уж гость нежданный пожаловал!.. А ну, приведите-ка его сюда! — крикнул оруженосцам. — Хочу послушать, какая нужда его пригнала ко мне?

Вскоре остановился в дверях Марцин с шапкой в руке. Но теперь рыцарь видел перед собой не нищего паренька, но молодого зажиточного крестьянина — мужчину статного, с красивым лицом. Новая одежда так красила его, что Любина от удивления только головой покачал.

— Неужто ты? — спросил он, глазам своим не веря. — Марцин?

— Да, господин.

— И что же привело тебя сюда, мой бывший слуга? — хитро спросил Любина, будто и не знал вовсе, какая причина загнала Марцина в Болеславец.

— О полях речь пойдет, которые я когда-то откупил у княгини… — спокойно начал Марцин. — Пришел к вам с просьбой, господин. Откажитесь от них, не отнимайте у меня дома моего! Был я у княгини, просил и ее тоже. Сказала госпожа, что не зарится на землю мою, что оставит это дело, если вы… — тут голос Марцина дрогнул, а руки сильно смяли суконную шапку.

— Ах, вот о чем твоя речь! — с притворным удивлением воскликнул Любина. — О столь малом деле хлопочешь? Но ведь люди и в городе, и во всей округе говорят, что ты теперь очень богат! Значит, о чем горевать? Купишь себе новый участок и дом новый поставишь!

— Могу и так. Но эти поля я обрабатывал своими руками вместе с отцом, пока он еще жив был… Болото осушил, мельничку малую поставил там. А в хате у меня молодая хозяйка — она сама хату белила и украшала, сама под окнами мальвы посадила… — скорбно и с огорчением говорил Марцин.

— Ладно! — после минутного раздумья ответил Любина. — Если тебе так милы дом твой и поля эти — оставляю их за тобой. Но за это ты должен мне поведать: как дошел ты до такого богатства? Уж не добываешь ли ты на своих полях серебро? А может на дне ручья золотой песок нашел?

— Нет, господин, — ответил Марцин. — Единое серебро на моем поле — жито. А золото — пшеница.

— Но тогда как же ты разбогател?

— А вот как, господин… Послушайте, что скажу!

До того жадность Любину одолела, что не посчитался с гордостью рыцарской: указал Марцину место на скамье возле окна и сесть ему, простому крестьянину, чуть не рядом с собой, дозволил. Сел Марцин и, глубоко вздохнув, рассказ свой начал:

— Хоть и гневались вы тогда, господин, а всё же видели мы в ту ночь Золотого Селезня…

И поведал рыцарю обо всём, без утайки.

Слушал Любина его рассказ, затаив дыхание, только глаза у него от алчности горели. Да еще всё время мёду в свой кубок подливал: от волнения, видать, горло пересыхало. Поставил и перед Марцином чашу маленькую.

— Золотые перья… Золотые перья… — шептал рыцарь.

Когда закончил Марцин свою речь, жадный рыцарь сказал:

— Чудеса ты мне рассказываешь, хлоп! Неслыханные чудеса! Однако и так бывает. Но если так сильно желание твое, чтобы я отказался от покупки этой земли, то должен и ты кое-что для меня сделать… А хочу я вот чего: чтобы ты пошел вместе со мною на тот берег, где Селезень появляется, да помог мне найти перья золотые! Они должны быть там, должны лежать где-либо в траве или среди камышей! Наверно там их Селезень оставляет, не иначе.

— Хорошо, господин! — ответил Марцин. — Только не берите с собой ни лука, ни стрел.

На сей раз согласился рыцарь.

В следующий вечер тайно вышли они из усадьбы рыцаря, добрались до реки и спрятались за стволом старого дуба, ветви которого низко над водой свисали.

— Да, это здесь… — молвил Любина. — Хорошо помню, что здесь мы были!

— Стойте спокойно, господин! — предупредил Марцин. — Уже смеркается, надо ждать, пока на небе месяц молодой покажется…

Несколько дней скрывались они: всё ждали нового месяца. Любина опять гневаться начал, упрекать стал Марцина, грозить ему. И снова наполнилось сердце молодого крестьянина болью и страхом за благодетеля своего — Золотого Селезня.

— Эх, забирайте, господин, дом мой и поле, — прошептал в отчаянии, — только не трогайте Золотого Селезня!

Сказав это, отошел Марцин от дуба, сел на берегу у самой воды и лицо руками закрыл, чтобы злой рыцарь не тешился его горем. Жаль было Марцину земли, руками его возделанной, и дома, который построил он с помощью братьев своей жены, но больше всего — молодой хозяйки, Марины. Придется ей теперь уходить из хаты, которую она сама белила и украшала… Но что было делать бедному Марцину — где мужику против рыцаря устоять! Любина не только богатством славился, не только родом своим могущественным, но знали повсюду жестокость его и злобу. Был он хитёр и коварен не меньше, чем алчен. «Простому человеку лучше уступить дорогу могущественному, нежели разгневать его» — в великой печали и заботе думал Марцин…