Старательные и согласные в работе и в жизни, трудились горняки с рассвета до сумерек. Уставшие, славно поработавшие, спали они в шалашах около входа в штольню, а порой и под ее сводами, укрепленными дубовыми стойками. Разводили костры, ужинали, рассказывали про разные дела любопытные — пока городские часы полночь не прозвонят. И всегда возле костра стояли две бочки — одна с пивом, другая с водой. Житный сухарь, кусок сала жареного, да печеная репа — вот и весь ужин горняцкий.
Не слишком-то хорошо жилось артели. Земля здесь скупа была на руду, скрывала от горняков золото и серебро. С большим трудом, по грошу, приходилось собирать плату арендную, чтобы отнести ее епископу. На мясо или вино денег в артели не было, а работать приходилось всё тяжелее. Бывало и так, что Милош за целый день неба не видел, спины натруженной разогнуть не мог — до ночи в штольне работал.
Однако, как ни трудно было ему и всей артели, нашел юноша время пробить новую штольню — там, где перстень упал. Всё глубже и глубже врубался он в скалу, откалывая большие куски гранита и гнейсов. Вот уже и двадцатую стойку из крепкого дуба поставил он под свод, а всё еще не мог перстня найти…
«Подшучивает надо мной земля… — думал юноша, продолжая вгрызаться в скальную штольню. — Только ни к чему ее шалости: сюда перстень упал, здесь я его и найти должен!»
И не отдыхал хлопец в работе, силы свои удваивал, всё дальше и дальше прорубая неширокий ход…
А был в артели один хитрый и на редкость завистливый человек. Звали его Сьлядек, и имя это как нельзя лучше подходило к нему — словно бы нарочно подобрали. Любил этот Сьлядек следить за каждым из своих товарищей и даже через плечи рядом сидящих артельщиков в тарелки чужие заглядывать. Все ему знать нужно было, всегда чужие новости подслушивал и на каждом слове великие сплетни плел. А был он некрасив и даже уродлив с виду — нос длиннющий, глазки маленькие, близко посаженные, брови косматые, а усами и бородой сама судьба его обделила. На голове же у Сьлядека блестела выпуклая лысина, а на ней несколько бородавок сидело. И походка у него была какая-то кошачья, и все повадки лисьи…
Заметил этот Сьлядек, что Милош — то вечером, то утром — берет с собой кайло и долото, да уходит куда-то.
«Эге! Парень-то, видать, втихомолку разведал, где золото и серебро залегает! — с жадностью подумал Сьлядек. — Вот и ходит туда, копает, чтобы своей невесте наряды дорогие купить… Умен, что говорить! Ловко прячется, только ведь и Сьлядек не так глуп, как он думает! Пойду-ка за ним, да погляжу, сколько там золотишка лежит в руде скальной? Пусть-ка поделится Милош и со мной! Али я ему не товарищ? Пусть и мне золотишка даст!»
Стал прокрадываться Сьлядек за юношей. И вот, когда Милош пришел в свою штольню, когда начал работать — хитрец проскользнул за ним, притаился и начал следить, как Милош пробивает свою штольню. А юноша, как всегда, работал усердно, ничего не замечая — только каганцом себе присвечивал.
«Не видать еще золотишка-то… — подумал Сьлядек. — Наверно только подход к руде делает». И громко сказал юноше:
— Эй, Милош! Эй, братец! Что ты тут делаешь в одиночку? Почему ни слова артели не сказал, зачем сюда ходишь, дорогуша? Давай, помогу тебе, а? Хочешь? А ты мне дашь взамен долю из своей добычи? Ладно?
— Эх, Сьлядек! — с обидой покачал головой юноша, продолжая бить кайлом. — Какая такая добыча, какая доля? Что тебе в голову пришло? Или не видишь, что тут окромя гнейсов да гранита, ничего нету?
— А тогда зачем тебе эта штольня, с таким трудом пробитая? Ага!..
— Да вот девушка моя перстень сюда уронила, ищу его — только и дел… Расширил ту расщелину, в которую он скатился и лежит где-то здесь, глубоко.
— Врешь ты всё! Не верю! — закричал Сьлядек. — Столько труда для девки какой-то? Нет, братец, не отвертишься! Золотишко ты ищешь, а не какие-то там бабские украшения, вот что!.. Дай мне долю, я тогда и слова никому не скажу…
— Я тебе правду сказал, Сьлядек! А не веришь, так оставь меня и иди себе…
— Ага, оставить тебя? Теперь? Когда уже и золотишком можно попользоваться?.. Ну, нет, братец! Если не хочешь вместе со мной копать, то получишь только свою часть — мы горняки, у нас артель… Я тебе покажу «иди!»
И с этими словами учинил дело страшное: ударил сзади по голове Милоша тяжелым долотом!.. Упал юноша навзничь и каганец масляный из ослабевших рук выронил. Густая и страшная темнота залегла вокруг. Перепугался Сьлядек и кинулся бежать из глухой штольни. Раз и другой стукнули его сапоги по камню, потом всё стихло. Милош лежал недвижимо…
Перстень Люкерды был тяжелый и большой. А сделал его искусный мастер — золотильщик из далекой страны — на манер плоского и гладкого обручального кольца, украшенного драгоценным сапфиром; чтобы и для обручения был годен, и о богатстве купеческого дома свидетельствовать мог. Мастер-умелец настолько гладким этот перстень сделал, что, упав в расщелину, он, так нигде и не зацепившись, свободно покатился вглубь горы.
Ни Люкерда, ни Милош даже и подумать не могли, как далеко мог закатиться перстень. А он катился себе и катился до тех пор, пока не попал в небольшой грот, что образовался некогда в глубине горы от землетрясения. Известно: оно даже самую крепкую скалу раскалывает.
В этом тихом и сухом гроте жил пендзименжик — маленький, добродушный и трудолюбивый человечек. Как рачительный хозяин, перегородил он грот плетнем из молодого камыша. В одной комнате устроил себе обычное для гномов мягкое и удобное ложе, а в другой — запасы всякие на зиму держал. Еще с осени натаскал он сюда орехов, ягод насушил, а в мисочки из желудевой скорлупы насобирал мёду цветочного. Хранил он там и пряжу из заячьей и косулиной шерсти, которую старательно собирал в лесу каждое лето. Набивал в мешки, плотно сотканные из самых тоненьких конопляных волокон, пух птичий — на зимние перины и подушки.
Гном только что пробудился от послеобеденной дремы и начал сшивать паутинкой свой красный кафтанчик, разодранный накануне о терновую колючку, когда в тишине подземного грота послышался стук. Он то стихал, то снова возникал, постепенно усиливаясь и нарастая, пока с шумом не вкатился в грот… чудесный перстень! В отблесках тусклого огонька, который горел в раковинке улитки, гном заметил блестевшее золото, а сапфир таким ярким синим огнем сверкнул, что человечек даже глаза протер кулачками.
— Вот это неожиданность! — всплеснув от удивления ручками, воскликнул гном.
Он знал, что обычно перстни носят люди — для украшения. Но никак не мог понять: кто и зачем бросил эту драгоценность в его грот?
С любопытством разглядывал человечек дорогой перстень: маленькой ручкой прошелся по гладкой поверхности золота, затем прислонил перстень к стене и залюбовался великолепным камнем.
Прошло несколько дней. Не раз слышал человечек, что где-то — всё ближе и ближе — раздается сильный и равномерный стук. Однажды ему показалось, что к этому стуку прибавились еще и голоса людей. Знал он, конечно, что в Совьих Горах работают горняки, но штольни их были далеко, а сейчас голоса раздавались уже довольно близко. Это встревожило гнома. Зажег он маленький каганец собственной работы и, неся его впереди, на вытянутой руке, поспешно направился к выходу на склон. Вскоре он увидел, что узкая прежде расщелина — совсем недалеко от грота — превратилась в широкую штольню, свод которой был укреплен дубовыми стойками. Знал и про это гном: люди, которые хотят добраться до ценной руды, что залегает отвесно в глубине горы, всегда укрепляют своды.
— А-а! Это горняки!.. — успокоенно прошептал гном.
Желтоватый свет каганца падал на пол штольни. Гном осмотрелся вокруг и вдруг вскрикнул от испуга: в углу, раскинув руки, навзничь лежал юноша. На голове его зияла глубокая рана, около которой блестела лужа крови…
Огромная жалость пронизала доброе сердце человечка, когда увидел он это несчастье. Дрожа от нетерпения и страха за жизнь юноши, припустился гном обратно в свой грот, собрал в колпачок всю паутину, взял коробочки из берестяной коры, где снадобья целебные лежали, захватил даже рубаху свою мягкую из тончайшего полотна, и вернулся к юноше. Как умел, начал раны его перевязывать и хлопотать возле него, стараясь привести юношу в чувство, вернуть ему жизнь… Однако горняк по-прежнему лежал недвижно, бледный, с каплями крови, засохшей на светлых волосах.
