Врач, приехавший домой к Арефьеву, был непреклонен: происходит интенсивный распад почки и динамика болезни не позволяет откладывать оперативное вмешательство.

Арефьев вспылил: «Ради Бога, не надо мне этого говорить! Если после операции вы гарантируете мне полное выздоровление, тогда хоть сейчас кладите под нож».

Врач волновался и, как всякий человек, находящийся в плену эмоций, был неубедителен.

— У вас, Герман Олегович, пионефроз…Гнойная почка и вы знаете причину — посттравматический фактор. Но прежде чем вас прооперируют, вам необходимо не менее пяти раз сделать переливание крови.

— Вы что, хотите из меня сделать подопытного кролика?

Камчадалов изменился в лице, видимо, слова Арефьева начали его выводить из себя. Однако он сдержался и спокойным, увещевательным тоном продолжал:

— Только хирургическим путем можно удалить гной и тем самым обеспечить надежный дренаж..

Арефьев смотрел на врача, но видел совершенно другое лицо. Перед самым приездом Камчадалова ему позвонили и сказали, что соединяют с Расколовым. Разговор был короткий, словно электрическое замыкание: через каждое слово мать-перемать, ведра словесной грязи и среди нее каким-то чудом сохранившийся островок ультиматума: «Если в течение двух суток деньги не будут возвращены, шей, парень, семейный саван…»

Однако Арефьев скорее согласился бы умереть, чем жить под чью бы то ни было диктовку.

— Я верну деньги, но для этого мне надо какое-то время, — бросил он в трубку и прервал разговор.

…Во взгляде врача застыл вопрос. Он, очевидно, ждал от своего пациента ответа насчет операции, однако Арефьев еще не был настроен на примирение.

Когда Камчадалов поднялся с кресла, Арефьев сквозь зубы проговорил:

— Мы все обсудим со Златой и я вам позвоню.

— Что ж, это семейное дело, но только, ради Бога, не затягивайте консилиум, — доктор улыбнулся и направился в прихожую, где оставил на вешалке свой плащ.

После его ухода Арефьев ввел себе в руку дозу наркотика и, видимо, несколько переборщил: через минуту его стало тошнить и он едва добежал до ванной. Вырвало пеной и желчью. Но попив воды, ему стало легче и боль начала подтаивать.

Обедать не хотелось. Он дважды сходил в туалет и оба раза безрезультатно. Лишь несколько бурых капель упало на безукоризненно белый унитаз…Он слил воду, постоял, уставившись в цветной, вымытый до блеска кафель, которым были покрыты стены ванной комнаты. Его взгляд скользнул по никелированной трубе для сушки полотенец и он представил, как привяжет к ней бельевую веревку и сделает петлю. «Низко, — пронеслась шальная мысль, — придется становится на колени…» Это была противная мысль и он ее тут же отогнал от себя.

Ближе к вечеру ему позвонил Григорий Коркин и виноватым голосом доложил, что цена их акций на фондовой бирже катастрофически пошла вниз. «Какая-то сволочь играет на понижение», — причмокивая губами, промямлил финансист.

— Так перехвати, черт возьми, инициативу! — рявкнул Арефьев. — Бери акции на всю имеющуюся наличку.

Последовала томительная пауза.

— Скупай акции, но не афишируй. Если позволишь курсу скатиться до ста пунктов, можешь считать, что нас больше нет. Понял или еще раз повторить?

— Я и так делаю все возможное, — нотки неопределенности послышались в голосе Коркина.

— К сожалению, этого недостаточно, — отрезал Арефьев, — делай все невозможное.

Известие с биржи не потрясло Арефьева. В череде проблем, это была не самая приоритетная. Однако он тут же позвонил Шедову и посоветовался с ним. Шедов переполох на московской бирже объяснил общей ситуацией с ценными бумагами на мировом рынке.

— Ничего определенного тебе не скажет и сам Господь Бог, — утешил Шедов. — Возможно, это всего лишь отголоски и скоро эти симптомы исчезнут. Все зависит от того, по какому варианту будут развиваться события. Но если курс доллара до вечера будет продолжать падать, надо все бумаги скидывать… Причем делать это надо будет в супербыстром темпе. В течение двенадцати часов они могут превратиться в макулатуру…

Но поскольку время уже было позднее, Арефьев решил ничего не предпринимать, положившись на удачу.

На ночь он принял три таблетки «реладорма», что однако не спасло его от мучительной бессонницы.

Примерно в половине второго ночи до его слуха донесся не то крик человека, не то птицы. Открыв глаза, он стал прислушиваться. Лежащая рядом с тахтой Ронда, притаенно зарычала. Он поднялся с кровати и, стараясь не тревожить жену, осторожно дошел до окна и отодвинул штору. Взгляд окунулся в темноту и лишь прихваченные заморозками крыши хозпостроек отливали тусклым матовым светом. Он опустил штору и хотел уже возвратиться в постель, когда внизу, со стороны парадного входа, раздался оглушительный стук. Затем — беспрерывный звонок в дверь…

Женщина зажгла ночник и испуганно смотрела на него. Собака зашлась в неистовом лае.

— Злата, не нервничай, возьми Ронду и погаси свет, — Арефьев сорвал с вешалки халат и вышел из спальни. Звонок продолжал трезвонить. Крадучись, он спустился вниз по лестнице. Подошел к двери и, встав за косяк, спросил: «Кто там?»

— Открывайте, милиция! — откликнулся из-за двери грубый голос.

Он ощутил, как во рту деревенеет язык, ссыхается гортань. Со стороны кухни послышался звон разбитого стекла и он пожалел, что не прихватил с собой пистолет. Ступая на носках, он миновал коридор и подошел к двери, откуда исходили подозрительные звуки.

Когда он рванул на себя дверь, в лицо ему брызнул сноп света, в грудь уперлось что-то жесткое, пахнущее оружейным маслом. Из разбитого окна сквозил прохладный ветерок. Неожиданно зажегся верхний свет и Арефьев увидел перед собой усатого, лет тридцати пяти плотного человека. Он был в гражданке, однако с автоматом в руках. Оружие больше напоминало игрушечное, но Арефьев понимал — такие игрушки до добра не доводят. Ствол автомата вдавился ему в левый сосок.

— Он здесь, — зычно крикнул человек с автоматом.

Из комнат вышли еще двое незнакомцев. Арефьев не испытывал и тени страха. Единственное что его волновало — судьба Златы. Он внимательно осмотрел непрошеных гостей и вдруг его взгляд споткнулся на лице, которое иногда снилось ему в страшных снах. Это, без сомнения, был Расколов. Весь его облик демонстрировал готовность к агрессии, верхняя губа была брезгливо вздернута и взгляд отражал звериную настороженность.