В машине Коркина начало рвать и расслабило до такой степени, что он обмочился. Просил остановить машину, однако, его просьбу проигнорировали. Его привезли в офис и под равнодушными взглядами охраны доставили на шестой этаж, в его кабинет. Своими ключами финансист открыл сейф. Нутро его напоминало жилье Коркина, откуда они только что приехали: бумаги и деньги лежали вперемешку с разным канцелярским и другим хламом, начиная от коробок со скрепками и кончая женскими трусиками. И в этом чудовищном беспорядке, смятые, словно использованная туалетная бумага, ютились государственные краткосрочные облигации на более чем 600 тысяч долларов. Однако эксклюзивной находкой оказалась копия расписки, которую он дал на имя Расколова. Речь шла о получении Коркиным 20 тысяч долларов. Деньги лежали в коробке из-под гаванских сигар.

В барахле они также обнаружили новый «браунинг», стопку порнографических открыток, сувенир-сюрприз в виде пениса-зажигалки…

— Зачем тебе столько этой гадости? — Буханец бросил на стол целлофановый кулек, полный фигурных презервативов.

Коркин сидел тут же, угрюмо молчал, время от времени вытирая слезящиеся глаза. Его мокрые губы что-то непроизвольно нашептывали.

— Вставай, бухгалтер, поедем к шефу, — Воробьев все содержимое сейфа смахнул в сумку и передал Зиничу. И тут же позвонил Арефьеву.

В Опалиху приехали поздно вечером. В доме витали кухонные ароматы — Злата что-то изобретала из овощей, грибов и осетровой вырезки. Глаза у нее еще больше погрустнели, но держалась она довольно стойко и даже улыбнулась, когда они вошли в гостиную. Коркин, под охраной Зинича, остался ожидать своей участи в холле.

Когда Арефьев увидел своего финансиста, первым порывом было взять из ящика пистолета и всадить всю обойму в это медузообразное тело. Однако он осознавал и другое: какое-то объяснение между ними все же должно произойти, хотя прекрасно понимал — что бы этот человек ни сказал, чем бы ни объяснил свое поведение, утешения ни для кого не будет. И не будет оправдания.

Коркина посадили на пуфик, напротив кресла Арефьева, и так обрисовалась, так сложилась мизансцена, как будто это племя алеутов собралось решать судьбу своего провинившегося соплеменника. Осталось только снять с него меховые шкуры и посадить на льдину, которую оттолкнут и она поплывет в промозглые дали.

Допрос Коркина фиксировал на видеокамеру Воробьев.

И снова Коркиным овладела маета, несдерживаемая дрожь и он, чтобы унять ее, зажал руки между толстых ляжек.

Арефьев ждал. Смотрел на своего раздавленного страхом финансиста, молчал и слушал доклад Голощекова. Когда тот кончил говорить, слово взял Воробьев и принялся демонстрировать неопровержимые улики в виде «левых» облигаций, расписки, на выдачу кому-то огромных сумм денег, не подкрепленных никакими документами. Целлофановый пакет с деньгами и ювелирными изделиями, конфискованными на квартире у Коркина, лежал у ног Арефьева, деньги уже пересчитали — без трехсот тысяч два миллиона долларов…

— Скажи, Гриша, на чем ты, сукин сын, попался? — еще пару месяцев назад столь мягкий тон Арефьева вызвал бы у коллег большое удивление, но болезнь и операция многое изменили в его характере.

И все то, что с таким трудом давалось Коркину, и что он заплетающимся языком начал выкладывать, напоминало явку с повинной. Правда, уже после того, как у следствия появились вещественные доказательства. Он говорил, плакал, замолкал на полуслове, утирался и опять со всхлипами начинал говорить. Перескакивал с предмета на предмет, то умягчал интонацию, то переходил на хриплый крик, по-прежнему сжимая кисти рук в мясистых ляжках…

Однако то, что он поведал своим слушателям, не вызвало у них шока. По существу его уже списали и все, что он говорил, растворялось в пустоте. По его словам выходило, что люди Расколова его подловили на сделке с братом и потребовали пятьдесят процентов прибыли. Однако брат заартачился и тогда помощник Расколова Кривозуб отвез их на какую-то квартиру и устроил аттракцион аля Кио. Брата Коркина Лёву натурально заколотили в гроб и натурально стали распиливать двуручной пилой. После такого кровь леденящего урока братья отдали не только пятьдесят процентов прибыли, но и обе фирмы. Так и пошло…

Карие, с длинными ресницами, глаза Коркина на мгновение вспыхнули и тут же потухли.

— И потом ты сдал Диму с деньгами? — тихо, почти шепотом, спросил Арефьев.

Финансист, словно малое дитя, тер кулаком глаза, всхлипывал, но страх заставил его отвечать на вопрос хозяина.

— Так получилось…После того как Расколов отдал нам деньги для переправки в Швейцарию, ко мне домой приехал Кривозуб и поставил условие…Или я ему называю час и маршрут, по которому мы возим деньги, или…

Голощеков подошел к Коркину и возникло ощущение, что он начнет его бить.

— Ты знал Вахитова?

Коркин придурковато пожал плечами.

— Конечно, знал. А как же…

— Что значит — «а как же»? Ты тоже пользовался этим каналом?

— Всего пару раз…

— На одной из твоих дискет записаны реквизиты трех швейцарских банков, — Арефьев подошел к столу и взял в руки блокнот. — Это «Швейцаришер банкферайн», «Креди Сюисс» и «Банкезельшафт»… В каком из них ты открыл счет?

Коркин еще ниже склонил голову. Арефьев продолжал:

— Ты же слил туда почти все наши капиталы! Наверное, помнишь, как ты мне звонил с биржи и стонал, что наши бумаги падают в цене? Конечно, мразь, помнишь…Что ты мне тогда сказал? Что, дескать, делаешь все возможное…А я тебе, что сказал? — Арефьев поморщился, словно хлебнул уксуса. — Я сказал тебе, чтобы ты делал все невозможное…И ты в полной мере воспользовался моим недомоганием. Позже я просмотрел курсовую сводку, из которой следовало, что наши акции шли по максимуму. Ты врал и за это должен ответить…

— Но прежде пусть назовет номера банковских счетов и личные коды, — Голощеков побледнел, слова шефа поразили его.

Жидкое тело Коркина, казалось, стало расползаться по сторонам, словно тесто извлеченное из квашни.

— Играешь, дешевка, в молчанку! — Голощеков сжал кулаки и подошел вплотную к финансисту.