Но и зрелище плавающих в крови трупов с размозженными головами, шарахающегося от людей, плачущего Потапыча, потерявшего сознание Мартова только заставило еще раз подбежать к уже безопасному медведю, пнуть его, вымещая бессильную злобу, а потом снова кричать поздравления Столяру, хлопать его по плечу, радоваться за совершенное. Вот она, грязно-рыжая светлая туша, столько раз лежащая на горушке за поселком, внимательно высматривавшая, кто и куда идет и собирается идти. Вот он, вываленный из пасти язык, много раз облизывавший губы при взгляде на намеченную жертву. Вот она сама пасть и клыки, когти в пять сантиметров, изуродованная задняя лапа, заляпанная кровью человека.

А Столяр был словно в тумане и никак не мог прийти в себя до конца. Вроде бы и выпил водки (угощало его полдеревни), и поговорил, разошелся, но что-то сместилось в сознании охотника. Потому что он прошел долиной смертной тени? Наверное, и от этого тоже, хотя ведь далеко не в первый раз… А главное — заставлял думать о себе, приковывал внимание странный, удивительный зверь, так не похожий на всех прочих медведей!

Упорное молчание зверя, ни разу не взревевшего в доме охотников, даже не ухнувшего при попадании в него двух тяжелых пуль, его непостижимое знание, где находятся главные его враги, какое-то совершенно не медвежье поведение — все это заставляло напрягаться, недоумевать, с опаской обходить уже неподвижную тушу. Это был все же особый зверь.

— Ну и как вы это объясняете, Геннадий Васильевич?

Я не сомневался, что объяснение у хозяина дома существует, — слишком серьезный ученый был всю жизнь Столяр, чтобы чего-нибудь да не придумать. А тот сидел под чучелом головы здоровенного кабана, со странной улыбкой крутил опорожненную рюмку.

— Есть одна только идея… Вы о келючах слышали?

О келючах я, конечно же, слышал. Келюч — это морж-разбойник, хищный морж. Келючом становится моржонок, у которого погибла мать. Если малыш не перестал еще питаться молоком, он обречен в 100% случаев. Но если моржонок уже не настолько маленький, у него есть шанс… Большинство и более старших моржат все равно погибнут, потому что у них еще нет бивней, добывать пищу нечем. Ведь моржи своими бивнями взрыхляют морское дно, добывают зарывшихся в ил моллюсков и едят их. Это основная пища моржей, и пока детеныш маленький, мать взрывает дно моря за него, а моржонок подбирает раковины.

Если мать погибла, а у детеныша еще не выросли клыки, моржонок обречен… если он не сумеет стать хищником. Моржи иногда ловят рыбу — а такой моржонок будет ловить рыбу не время от времени, а постоянно. И он будет ловить уток, нерп, тюленей и поедать их. Келюч — активный хищник, и даже когда клыки выросли, он предпочитает рыбу и мясо моллюскам. Келюч беспощаден и грозен; он много опаснее медведя. Взрослый морж не боится белого медведя, умеет отбиваться от него своими клыками… но келюч сам ищет белых медведей, убивает их и ест.

Келюч — слово чукотское. Чукчи очень боятся келючей, потому что моржи-хищники нападают и на байдары. Им не нравятся люди и не нравится, что люди нападают на лежки моржей и убивают их. Келючи привыкли, что они самые сильные существа в окружающем мире, и бросаются, не ведая страха. Если их не застрелят, пока могучий зверь мчится к байдаре (моржу может не хватить ума нырнуть, чтобы стать невидным с байдары), он клыками вспорет кожу, которой обтянута байдара, или зацепит борт и перевернет лодку. Люди в меховой одежде окажутся в ледяной воде, и келючу даже нет нужды их убивать. Но, как правило, келюч убивает попавших в воду людей, и ходят мрачные легенды, что келючу может понравиться и человеческое мясо…

Впрочем, это не только легенды. В 1910 году был случай, когда чукчи предложили капитану американской шхуны любое количество песцов, пусть только американцы убьют страшного келюча, из-за которого они не могут выйти в море: только на волнах появляется байдара, как, рассекая волны, чудовище бросается на них. Келюч ныряет так далеко, что его не удается застрелить, а потом бросается на байдару, как подводная лодка.

Американцы застрелили келюча с борта шхуны, из винчестеров с оптическим прицелом. Какой бы он не был умный, келюч, но понять, что такое шхуна, он не мог, и темного полусознания зверя не хватило, чтобы понять — человек может нести смерть и на расстоянии нескольких сотен метров… Но когда подплыли к льдине, на которой нашло свой конец чудовище, голова моржа лежала как раз на обглоданном трупе чукотского охотника… Так что моржи-людоеды — не просто пугалки для взрослых, не просто мрачная легенда.

Аналогия моржа с медведем мне понятна… Так сказать, медведь-келюч, рано потерявший мать, вынужденный стать более хищным, более свирепым, более хитрым, чем другие медведи. Но есть и еще кое-что, и я с сомнением поднимаю глаза на умного старика…

— Геннадий Васильевич, а ведь это не объясняет, что медведь настолько… ну, волевой, так, наверное?

— Так. Не стесняйтесь, договаривайте — такой волевой, такой разумный, верно?

— Наверное, так… Ведь и правда эту разумность объяснить так просто нельзя. Что он так ловко охотился на людей — уже удивительно… Полное впечатление чуть ли не разума…

— А почему сразу «чуть ли»?! Как медведь, так ясное же дело, никакого разума быть не может и в помине! А этот медведь — думал! Как хотите, а это был думающий медведь. Медведь и с разумом, и с волей, и с чувством собственного достоинства. Он и людей начал есть, потому что понял, как можно ими питаться и не погореть. Я ведь убил его случайно, ведь улицы от дома охотников расходились на все четыре стороны; и побеги он по другой улице, я бы его и не заметил… И отомстил он, да как ловко!

— Вы про Мартовых? А вы уверены, что он ради них проник в дом?

— Доказать не могу, но уверен, дело в этом. Медведи ведь страшно мстительные! Они и через десять лет помнят запах того, кто их обидел, скажем — ранил, и уж постараются до него добраться.

— Тогда, получается, медведь действовал для них обычно…

— «Обычно»! Нашел дом, где поселились те, кто собирается на него охотиться, точнейшим образом все рассчитал и всех порешил… Да к тому же медведи ведь только за себя мстят, а у этого разум такой, что он за мать отомстил! У моржей-келючей тоже разум больше, чем у других, а уж у медведя… Ему другого выхода не осталось, как умнеть, вот он и стал почти разумным.

— Так, постойте! Мартов же его самого чуть не убил, пятку ему разворотил пулей!

— Во-первых, не пулей, а картечью. А во-вторых, Мартова, который стрелял в него, он лапой зашиб прямо в доме, младшего Мартова, сына. Сын по медведице не стрелял, он стоял вторым номером, его тогда отец только натаскивал. Этот Мартов и стрелял в пестуна… Мартова, который убил медведицу, старика Мартова, этот медведь и выпотрошил живого… Этот Мартов только через трое суток помер, уже узнав о смерти сына. Отомстил?!

— А не случайность? Нельзя же сразу…

— Доказать железно не смогу. Но в своей правоте уверен, и если вы не согласны, объясните-ка лучше все, что вы об этом медведе знаете? Можете объяснить? Ну вот тот-то… И не спорьте больше со мной — это был думающий медведь!

«Кова — река в Иркутской обл. и Красноярском крае РСФСР, лев. приток Ангары. Дл. 452 км… В ср. течении и близ устья труднопроходимые пороги» [14, с. 355]. Так характеризует речку Кову Большая советская энциклопедия, и очень может быть, никакой другой характеристики она бы и не заслуживала. Так, одна из множества таежных речек, не примечательная решительно ничем. От такой судьбы — почти полного забвения — уберегли Кову то ли одно, то ли несколько «плохих», или «поганых» мест в ее верховьях. Называют их, впрочем, и еще более «весело» — «чертовыми кладбищами» и гиблыми местами. По общему мнению, находятся эти места примерно в ста километрах выше ее устья, недалеко от впадения в Кову притока, речки Дешембы.