И действительно: первые бомбы достигли земли – где-то далеко внизу вспухали и тухли кажущиеся с такого расстояния совсем крошечными шары разрывов. Одновременно с этим впереди и чуть левее курса самолета в небо ударил луч зенитного прожектора. Потом еще один. И еще несколько штук.

Корпус самолета накренился влево, закладывая пологую дугу. Обратно, согласно полетному плану, следовало лететь другим маршрутом – напрямую к фронту и уже над своей территорией в спокойной обстановке выходить к аэродрому. К этому моменту должно было начать светать, а значит проще было найти свой аэродром и сесть без происшествий.

Но до линии фронта еще нужно было долететь. Немцы же, явно были против. Лучи прожекторов, до того беспорядочно шарившие по ночному небу вдруг скрестились в одной точке. Зенитчики кого-то рассмотрели, хорошо, что не их самолет. В том месте начали густо-густо мелькать вспышки разрывов зенитных снарядов. Оставалось, только пожелать немцам промазать. Ничем другим помочь брату-бомбардировщику в этой ситуации было невозможно.

Однако самолет продолжал поворачивать, оставляя немецкий город, негостеприимных зенитчиков с их прожекторами и ахт-ахтами за кормой. На этот раз им удалось уйти не замеченными. Еще спустя пять минут, убедившись, что по ним никто не стреляет и волноваться не о чем, командир спросил скорость до крейсерской – что бы не насиловать двигатели – и достав из внутреннего кармана жестяную фляжку сделал пару глотков. Шотландский виски опалил горло и ухнул в желудок. Прислушался к ощущениям, решил, что пока достаточно и молча передал флягу второму пилоту. Тот так же молча – в каждом экипаже со временем вырабатывались свои мелкие традиции и можно даже сказать ритуалы – сделал глоток, завинтил крышку и передал обратно. У экипажа самолета Шорт Стирлинг, бортовой номер ST 49 сложилась традиция после разворота домой пить по глотку виски. По одному – самолет все же еще требовалось довести до базы и посадить, желательно одним куском.

Внезапно в равномерный гул двигателей ворвался другой звук. Звук удара металла об металл. Со стороны правого крыла полыхнула вспышка, остекление кабины опять же с правой стороны взорвалось осколками, а второй пилот как-то неестественно дернулся и повис на привязных ремнях. Все это заняло буквально несколько секунд, в течение которых флайт-лейтенант впал в какое-то оцепенение. Вернул его в себя ледяной воздух, враз заморозивший лицо и выдувший большую часть кислорода из кабины. На высоте в пятнадцать тысяч футов на открытом воздухе без дополнительного притока воздухе весьма неуютно.

Придя в себя, Ирвинг отработанным движением натянул на лицо кислородную маску. На перчатке поле этого показались пятна крови. Пара касаний лица – так и есть вылетевшее, вернее влетевшее внутрь стекло нанесло несколько порезов на лбу и щеке. Впрочем, это была сейчас самая маленькая из его проблем.

– Экипаж доклад!

– Хвостовой стрелок в порядке. Вижу несколько дырок в фюзеляже.

– Верхний стрелок – ранен в ногу. Осколком, судя по всему. Командир, у нас крыло горит!

– Бортинженер в порядке. Мы лишились двух двигателей. Горит крыло. Я перекрыл подачу топлива, сейчас потухнет. Гидравлическая система теряет давление. Командир мы в жопе.

Штурман и носовой стрелок не отозвались.

– План такой: перелетаем линию фронта и прыгаем. Шансов сесть у нас нет. Помогите, кто-нибудь раненному, посмотрите, что с остальными. Роджер, – второй пилот, – кажется все.

Флайт-лейтенант бросил взгляд на приборы. Машина постепенно начала терять высоту. Но это не страшно. С высоты в пятнадцать тысяч футов, они могли до своей территории допланировать вообще без двигателей. А вот то, что изменившаяся аэродинамика и двигатели, работающие только с одной стороны, тянули самолет на циркуляцию было хуже. Он попытался парировать отклонение штурвалом, но, судя по всему, пробоина в гидравлической системе оказалась больше, чем докладывал бортинженер, и самолет едва откликнулся на движение органом управления.

Вновь ожило переговорное устройство.

– Командир, штурман и стрелок убиты. Какие будут приказания?

Стив Иринг бросил взгляд на часы. Они летели от Штутгарта к фронту уже пятнадцать минут. Пусть средняя скорость около двухсот миль, то есть пролетели примерно пятьдесят. А там как раз где-то пятьдесят и есть. Нужно еще минут десять протянуть для надежности и прыгать. О том, чтобы пытаться сажать самолет, вернее то, что от него осталось, не могло быть и речи.

Эти же мысли он и озвучил экипажу. Вернее, тем кто остался от его экипажа.

На этом можно сказать приключения новейшего английского бомбардировщика Short Stirling, бортовой номер ST 49, закончились. Ну почти. Прыжок с парашютом с высоты в десять тысяч тысяч ночью, приземление на заснеженное поле, «прогулка» через поля в поисках цивилизации. Все это с порезанным осколками лицом… Ну а сам самолет пролетев еще почти восемьдесят миль, оставив чуть в стороне город Нанси, воткнулся в землю. Ту самую на которой никто не знал, что такое мили. Потому что использовали метрическую систему.

«Как же, черт побери нас подловили-то? Ночью, на высоте в пятнадцать сраных тысяч футов. Неужели боши смогли поставить радар на истребитель. Если так, то ночные бомбардировки станут еще более бессмысленными, чем даже считались до этого.

В 1941 году на вооружении люфтваффе появились ночные истребители на основе тяжелого двухмоторного Bf.110. У него на борту монтировали теплопеленгатор – такой себе дедушка радиолокатора. При всей своей сомнительной эффективности, этот прибор позволял хоть как-то находить вражеские самолеты в ночном небе. Особенно хорошо находились большие многомоторные летающие левиафаны. Четыре мотора и тепла излучают в четыре раза больше.

Впоследствии много копий было сломано при обсуждении эффективности бомбардировок немецких городов, во время стратегической паузы конца 1940, начала 1941 года. С точки зрения военного результата, то он был исчезающе мал. Для того, чтобы нанести Третьему рейху существенный урон, союзникам пришлось впоследствии построить тысячи тяжелых бомбовозов, плюс совершенствование прицелов, радаров и другой технической части, а также тактики и стратегии применения этого вида оружия. До этого оставалось еще два-три года.

Если же британцы надеялись сломить немецкий дух редкими бомбами, падающими на спящие города, и убивающие гражданское населения, то добились скорее противоположного эффекта.

Речь, произнесённая в берлинском Дворце спорта 18 февраля 1941 года.

Йозеф Геббельс

[…]

Я не знаю, сколько миллионов людей слушает меня по радио в этот вечер – в тылу и на фронте. Я хочу обратиться ко всем вам из глубин моего сердца и затронуть глубины ваших сердец. Я полагаю, что весь немецкий народ горячо интересует, что я скажу сегодня вечером. Поэтому я буду говорить со всей серьёзностью и открытостью, как того требует данная минута. Немецкий народ – пробуждённый, воспитанный и обученный национал-социализмом, – в состоянии вынести всю правду. Он знает всю серьёзность положения, и поэтому его руководство может требовать от него необходимых жёстких и даже жесточайших мер. Мы, немцы, вооружены на случай слабости и нерешительности. Удары и несчастья войны только придадут нам дополнительные силы, твёрдую решимость, а также духовную и боевую волю для преодоления всех трудностей и преград с революционным натиском.

[…]

Теперь после стольких налетов на мирно спящие немецкие города, можно с уверенностью сказать, что мы видим новый тип войны. Нет! Это не война армии против армии, не война одного вооруженного винтовкой человека против другого. Это война против самого народа Германии. Против женщин, детей, стариков. Против нашей культуры, истории, против нашего естества.

[…]

Я обращаюсь прежде всего к мировой общественности и провозглашаю три тезиса относительно нашей борьбы с бесчеловечной угрозой плутократов на западе.