Меня окружала темнота, и я скорее ощущал, нежели видел присутствие чего-то огромного и усыпляющего. Теплый воздух был напоен сладостью карамели, приправленной ароматами абрикосов, кардамона и гвоздики. Сверху падал мягкий свет, придавая легкий янтарный блеск botti, потемневшим от времени гигантским бочкам, и два моих роста и соответствующего диаметра, которые стояли вдоль стен комнаты. Пространство в центре было заполнено емкостями меньшего размера, светлыми бочонками из французского и славонского дуба, источающего аромат ванили. Внутри и тех, и других в течение многих лет протекали удивительные алхимические преобразования — виноградный сок превращался в марсалу.

Доменико Баффа откупорил бутылку своей фирменной «Верджине» десятилетней выдержки, приготовленной исключительно из винограда сорта Грияло, и щедро наполнил бокал размером с аквариум для золотой рыбки. В полумраке стал виден мерцающий цвет напитка — желтый, как лютик, густой и насыщенный. Я понюхал вино и почувствовал смесь восхитительных оттенков душистого горошка, ракитника, персика и ириски со следами трубочного табака. Казалось, нет никакой необходимости пить эту жидкость. Впрочем, было бы жалко упустить такую возможность. Высунув нос из бокала, Доменико Баффа посмотрел на меня.

— Великолепно. Дивный букет, — сказал я и сделал маленький глоток.

Марсала обволокла мой язык деликатно и нежно, как шелковый шарф, оставляя поразительное сочетание разнообразных вкусов, включая легкую сладость. И я сразу же вспомнил свою первую поездку на Сицилию.

— Превосходно! — Мои слова относились и к тому давнему времени.

Впервые я приехал на Сицилию в 1973 году вместе со своим младшим братом Томом. Мне было тогда двадцать шесть, ему — двадцать два. Решив провести часть лета, путешествуя вдоль побережья острова, мы думали, что наши дни будут освещены солнцем, наполнены дарами моря и заняты плаванием с небольшими отвлечениями на храмы и разные культурные мероприятия. В молодости все очень легко и просто и нет ничего невозможного.

В том же году, но раньше в Неаполе была зафиксирована вспышка холеры, и нам советовали ни в коем случае не есть никаких салатов и морепродуктов. Кроме того, предупредили, что погода — мы собирались путешествовать в сентябре — в это время неустойчива. Но, непоколебимые в Своих намерениях, мы добрались на пароме до Мессины, взяли напрокат машину и отправились в путь.

Несколько ночей мы провели в Таормине, в номере на вилле Сан-Панкрацио. В первое утро, проснувшись и раздвинув шторы, я был потрясен видом залитого солнцем, сверкающего голубого моря. Вдали, на горизонте, парило одинокое легкое облачко, похожее на пуховку из дамской пудреницы. Том не мог оторвать взгляда.

— Неустойчивая погода… — промолвил он.

Великолепные дни сменялись один другим. За все время нашего пребывания на Сицилии температура воздуха ни разу не опускалась ниже двадцати восьми градусов. Объезжая остров, мы болтали, ели, спорили и смеялись, и снова ели и болтали. У Тома была одна очень любопытная привычка: его никогда не устраивало то место, в котором мы находились. На тот случай, если мы что-то упустили, ему непременно нужно было свернуть за следующий угол, побывать на другом пляже, зайти в другое кафе. Поначалу меня это раздражало, но вскоре я начал ценить его необузданное любопытство. О таком спутнике, как он, можно было только мечтать: любознательный, разговорчивый и, как все члены моей семьи, невероятно прожорливый.

Наша решимость избегать салатов и морепродуктов растаяла во время первого же завтрака. И это было только к лучшему. Пока мы мотались по побережью от Таормины до Катании, Сиракузы, Гелы, Агридженто, Марсалы, Эри-Палермо и обратно в Мессину, кроме них в меню практически ничего другого не встречалось. Однако это была великолепная еда, воплощение мечты: только что выловленные и поджаренные на гриле креветки, осьминоги и рыба — одурманивающее сочетание острого привкуса угля и морской сладости, — приправленные лимонным соком; удовольствие, недоступное в то время в Англии.

В Эриче на меня снизошла «сосисочная благодать». На тарелке лежали две пухлые, лоснящиеся, без оболочек колбаски. По вкусу они смахивали именно на настоящие, восхитительные сосиски, какие мне приходилось прежде есть, — плотные, сочные, сладко-соленые. Под стать им и овощи: бодрящие одним своим видом, пунцовые томаты; хрустящий салат — листья с незнакомым, освежающим, горьковатым вкусом; и фрукты — персики, нектарины, дыни и фиги; особенно фиги — свежайшие, манящие, из которых вот-вот брызнет сок. Вдобавок — спасительное в жару мороженое: сорбеты (sorbetti) и фруктовая гранита (granite).

Не пренебрегали мы и культурными достопримечательностями: церквами, греческими театрами и римскими виллами. Вспышка холеры в Неаполе напугала всех, кроме самых стойких туристов, и остров оказался почти исключительно в нашем распоряжении. Мы были потрясены первозданным величием Пелоританских гор, нас поразили маленькие, сбегающие к морю, унылые деревушки и кажущиеся угрожающе ненадежными города, спускающиеся с вершин вертикальных холмов. В своем путевом блокноте я отметил и черные, мрачные стены, и сооружения, образованные лавой вокруг Этны, и роскошную пышность растущих на ней виноградников. По ошибке мы едва не попали на свадьбу, которую справляла мафия, и нам пришлось спасаться бегством с деревенской площади, уставленной стульями, на которых сидели старики с лицами, высушенными солнцем и долгими годами жизни. Рядом с ними стояли молодые мужчины, круглолицые, с оливковой кожей. И у молодых, и у стариков были одинаковые глаза — черные и блестящие, как влажный агат.

По мере того как мы переезжали с места на место, я все больше и больше поражался, какая глубокая пропасть лежит между богатейшим культурным наследием острова и его убогим настоящим, между его величественными памятниками и бедными деревнями, между суматохой прибрежных поселений и величавой красотой городов, расположенных в глубине, между изысканностью кухни и непритязательностью жителей. Сицилия отличалась и от Британии, и от Франции, и от Америки, и от всех прочих стран, где мне довелось побывать. Это было не просто чисто внешнее различие, связанное с привычками, языком, манерами или кухней. Нет, я столкнулся с глубинным, неуловимым своеобразием, которое ставило меня в тупик. Такая необычность казалась чем-то сложным, запутанным, странным, и понять, в чем она заключается, мне не удавалось.

Читая рассказы о Сицилии других людей, я вдруг обнаружил, что и в своей привязанности к острову, и в своей растерянности не одинок. Воздействие, оказываемое Сицилией на воображение иностранцев, нельзя объяснить ни ее масштабами, ни политической значимостью, ни очевидным культурным влиянием. Великие и не очень великие писатели — Ги де Мопассан, Дэвид Герберт Лоуренс, Гэвин Максвелл, Лоренс Даррелл, Норман Льюис, Питер Робб — приезжали на остров, жили здесь, размышляли об этом и отступались, сбитые с толку его сложностью, загадочностью и парадоксальностью. Сдается мне, что даже сицилийским писателям не удается раскрыть загадку своего родного места, похожую на некую интеллектуальную омерту [1].

Побывав на острове в 1786 году, Гёте написал: «Увидеть Италию без Сицилии — все равно что вообще ее не видеть. Сицилия — ключ ко всему». Она «учебная модель Италии для начинающих, со всеми присущими ей достоинствами и недостатками, многократно увеличенными и ярко окрашенными», — утверждал в середине двадцатого века Луиджи Барзини, автор книги «Итальянцы». Соответствуют ли действительности эти наблюдения? В убежденности двух авторов есть нечто вызывающее у меня сомнения. Но если Сицилия не ключ к пониманию Италии и не учебная модель, то что же она такое?