— Нет, ты ее увидишь! Увидишь свою родину, дорогая малютка! — горячо возразил глубоко взволнованный князь, — даю тебе слово, что ты ее увидишь скоро, Гиме!

— О! — могла только прошептать Гиме и прижала свои маленькие ручонки к сердцу.

Безумный восторг отразился в ее черных глазах… Голова закружилась… Она едва вторично не лишилась чувств от счастья…

Весь вечер Гиме не отходила от маркиза Ното и жадно расспрашивала его про свою дорогую родину.

А когда маркиз Ното с женою уехали через месяц в Токио, князь Павел Петрович отпустил Гиме вместе с ними…

Осенью маркиз вернется снова в Петербург.

И Гиме вернется вместе тоже…

Она пишет из Токио длинные задушевные письма всей семье Бельских.

Она пишет, что бесконечно счастлива находиться снова в своей чудесной Японии.

Она пишет еще, что очень, очень любит добрых русских друзей и осенью вернется к ним непременно снова…

Когда у фрейлейн болят зубы, Витик бывает очень доволен, и не потому, чтобы Витик был дурной мальчик, нет, у Витика очень доброе сердечко, и он не может без слез видеть прихрамывающую собачку, или запутавшуюся в паутине мушку, а просто Витик рад свободе, потому что когда фрейлейн возится с больными зубами, она совсем забывает о существовании Витика, и он может бежать в свой «уголок».

Ах, этот уголок!

Как там хорошо на крошечной полянке между ледником и прудом, поросшей высокой сочной травой и окруженной густыми кустами смородины. Это лучшее место в саду. Витику «уголок» и раньше нравился, но с тех пор, как он узнал, что-то про соседнюю дачу, прилегающую своим палисадником к «уголку», он стал чаще наведываться сюда.

Правда, ему строго-настрого запрещено подходить к забору, по которому растут кусты смородины с незрелыми ягодами, но никто не мешает ему лежать на траве и смотреть в отверстие между корнями кустов на соседнюю дачу и чудный палисадник.

А ему так интересно смотреть туда.

Прежде там не было так интересно, а с того вечера, как он слышал разговор мамы с фрейлейн, Витик положительно только и думает, что о соседней даче и ее обитателях.

Три дня тому назад, когда шел дождь и Витик не ходил на прогулку, а сидел в детской и устраивал смотр оловянным солдатикам, которых у него было целых четыре коробочки, он слышал, как мама говорила фрейлейн в соседней комнате:

— Ради Бога только, чтобы Витик как-нибудь не увидел его.

— Нет, нет, не беспокойтесь, я буду следить, — отвечала фрейлейн.

— Ведь это чудовище! — ужаснулась мама, — и подумать, что такое чудовище поселилось с нами рядом! Пожалуйста, берегите Витика, прошу вас!

— О, будьте покойны! Витик и не увидит его! — поторопилась успокоить маму бонна.

Витик навострил ушки, страшно заинтересованный разговором, но было уже поздно: он не услышал ничего. Мама ушла в столовую, фрейлейн пришла к нему и строго-настрого запретила тут же подходить к забору, отделяющему «уголок» от соседней дачи.

Витику ужасно интересно было узнать, что это за чудовище, о котором говорили мама и фрейлейн, с рогами оно или с хвостом и бросается ли чудовище на людей или сидит на привязи.

— Фрейлейн, а оно кусается? — спросил он робко бонну.

— Кто? — не поняла фрейлейн.

— Да чудовище, о котором вы сейчас говорили?

Но тут фрейлейн страшно рассердилась и сказала, что Витик скоро состарится, если будет все знать, и велела ему забыть про чудовище.

Но вот тут-то Витик и не мог сладить с собою. Чудовище не выходило у него из головы с этой минуты.

Его поминутно тянуло теперь в «уголок», и он не отрываясь смотрел в чужой палисадник, через отверстие между двумя смородинными кустами. К забору, однако, Витик подходить не смел. И не оттого, чтобы боялся. Нет! Витик никогда не был трусом и даже не боялся лягушек, в то время как фрейлейн благим матом кричала, завидя их; а просто Витику запрещено было подходить к забору, а Витик был послушный мальчик. Он приходил в «уголок» в те часы, когда фрейлейн была занята чем-либо, и думал о чудовище, благо думать ему не было запрещено.

И чудовище представлялось Витику то в виде огромного льва, с мохнатой гривой, то в виде длинной-предлинной змеи.

Ах, как ему хотелось повидать его хоть одним глазком… хоть на минуточку. Ведь Витик не был трусом и потом… потом…

Уж очень ему хотелось повидать чудовище!

Витик лежит в своем уголке. Фрейлейн отпустила его в сад, потому что он только раздражает ее сегодня, и зубы у нее при нем болят сильнее.

Ах, что за прелесть «уголок» Вити! Это совсем, совсем особенный уголок!

В то время как за изгородью сада по шоссе снуют люди, кричат разносчики и серая пыль клубится столбом, здесь чудо как хорошо, зелено и уютно! Белые, желтые и розовые кашки мелькают тут и там в зеленой траве. Быстрые ящерицы скользят мимо и смотрят во все глаза на маленького мальчика, растянувшегося в траве. Витик не боится ящерицы. Уже если чудовища он не боится, то уж ящерицы и подавно!

Он с наслаждением потягивается, жмурится, как котенок, и думает все об одном и том же:

«С рогами чудовище или с хвостом? на цепи или ручное? И увидит ли его когда-нибудь он, Витик?»

Витик сам не заметил, как уснул, лежа на мягкой траве в своем уголке.

Лежал, лежал и уснул.

Вдруг чувствует во сне, как что-то холодное прикасается ему к носу. Витик мигом просыпается.

— Лягушка! Бррр… — вздрагивает мальчик.

Он, конечно, не трус и не боится лягушек, но кому же приятно, когда лягушка усядется вам на нос?

Громкий хохот раздается где-то близко, близко около него.

Витик вскакивает на ноги и смотрит перед собой большими, круглыми от удивления, глазами.

На заборе, отделяющем «уголок» от соседней дачи, сидит мальчик быстроглазый, стройный, хорошенький. На нем рваная курточка с матросским воротником и щегольские желтые сапожки.

Очевидно, курточку он порвал только что, когда лез на забор, потому что все остальное в костюме мальчика новешенько и чисто. Лицо его весело улыбается и губами, и глазами, и щеками. Во всем улыбка. Даже задорно вздернутый носик и белокурый хохол над лбом улыбаются тоже…

— Вот так ловко! — смеется мальчик, — прямо в нос угодил и не целился даже!

Тут только Витик понимает, в чем дело; не лягушка его задела за нос, а небольшой резиновый мячик, который валяется здесь же в траве.

— Что это ты на меня глаза выпучил? — говорит мальчик. — Шагай ко мне! Влезай на забор! Ну, живо! — командует он.

Но Витик очень хорошо помнит, что ему запрещено подходить к забору, и не двигается с места.

Тогда веселый мальчуган в одну минуту спрыгивает на землю, подскакивает к Витику и, дернув его за белокурый локончик, красиво вьющийся на лбу, говорит:

— Здравствуй!

Витику не нравится, что с ним так здороваются, и он хмурит брови. Мальчик замечает это и хохочет громче.

— Федул, что губы надул? — кричит он.

— Совсем я не Федул, — обижается Витик, — а Витя.

— Ну, ладно, Федул или Витя, не все ли равно? — вскричал весело мальчик. — А вот что разиня ты, так это верно! Лежит в этаком довольстве — смородина сама в рот лезет, а он и ягодки не отведал.

И с этими словами веселый мальчик быстро подскочил к кусту, с которого свешивались зеленовато-розоватые ягоды красной смородины, которая могла поспеть не ранее, как через месяц, и с жадностью стал их есть.

— Мне запрещено кушать ягоды! — произнес Витик, глядя на мальчугана, уписывающего смородину за обе щеки, — она еще не поспела.