– Сын управляющего «Зарецк инглиш компани»… путешествует…

– Понятно, – кивнул головой Василий, глядя на Хевурда и Шпака, помогавших женщинам вылезти из тарантаса.

– Напрасно вы допускаете, Тарас Маркелович, разных путешественников на прииск, да еще во время исследовательских работ, – заметил Василий.

Суханов и сам был недоволен этим.

– А что мне делать, коли у этих шалопутных братцев ума на копейку, а фанаберии на весь целковый! Баб притащил и этого… Уйду к чертовой бабушке, брошу все и уйду!

Вокруг приехавших стала собираться толпа свободных от работы людей, одетых пестро и рвано. Впереди всех выдвинулся приисковый сторож Мурат, широколицый юноша с узенькими глазками, в коричневом стеганом длиннополом бешмете, с ружьем в руках и кривой саблей на боку. Рядом с ним стоял пожилой китаец Фан Лян с тонкими усиками и жиденькой на затылке косичкой. Склонившись к своему артельному старосте Архипу Буланову, он говорил:

– Это, наверное, большие начальники, очень большие, а?

– Да не махонькие… Посмотрим!

Архип разгладил черную большую бороду и стал пристально рассматривать приехавших людей. Ему бросилась в глаза Марфа, которую вел под руку Владимир Печенегов.

– И родятся же такие, брат, на свете бабы. Душу может сжечь такая краля! И побить и полюбить есть кого!

Буланов был слегка навеселе. Браво расправив плечи, он лихо подкрутил черный ус и прищурил диковато блестевшие под густыми бровями глаза.

– У тебя, Архип, усы, как у горного исправника.

– Ты, Фан Лян, меня не дразни. Горный мне не черт, не сват, а скорпиён. Не вспоминай ты эту ядовитую змеищу! Зачем он тебя требовал?

– Хочет выгнать из артели, – показывая белые крепкие зубы, ответил Фан Лян.

– Как это выгнать? – круто повернувшись лицом к китайцу, спросил Архип.

– Говорит, что есть такой закон. Корейцы, китайцы, маньчжуры будут уволены с прииска.

– Это почему? – допытывался Буланов.

Архип был старостой и вожаком большой артели. С ним работали башкиры, киргизы, татары, мордвины, чуваши и русские. Это была сплоченная артель, состоявшая почти из одних холостяков. Жили старатели на товарищеских началах, ели из общего котла и поровну делили свой заработок. Артель считалась самой трудолюбивой и давала большой процент выработки.

– Начальник мне сказал, что китайцы и корейцы ненадежные люди, они говорят про русское начальство плохие слова и подбивают воровать золото.

– Он сам первейший вор и злодей! Сукин сын! – гневно проговорил Буланов. – Что ты ему на это ответил?

– Я ему сказал, что китайцы умеют работать, искать золото, строить фанзы. Почему их надо прогонять? Он говорит, что нет, китайцы – мошенники, бунтовщики. Скажи, брат Архип, больше исправника есть начальники или нет?

– Есть, Фан Лян, начальники и побольше, чем исправники, но почти все они сами мошенники и сукины дети, а самый главный злодей – это… это… в Петербурге сидит.

Буланов, широко раскрыв рот, громко захохотал. Подмигнув артельному старосте, тоненько засмеялся и китаец.

– Ты чего гогочешь? – оглянувшись на сидящего поодаль Архипа, спросил Суханов с раздражением. Он слышал весь этот разговор, но не обратил на него особого внимания. Немало наслушался он уже на прииске хлестких ругательств по адресу царя.

– Да вот Фан Лян, Тарас Маркелыч, меня смешит, спрашивает, кто у нас после пристава самый главный сукин сын?

– А ты и рад стараться всех паскудить! Смотри у меня!

Тарас Маркелович погрозил ему пальцем и пошел навстречу подходившему Митьке.

Слышал слова Архипа и Василий Кондрашов. Он давно приметил артельного старосту, говорившего густым басом и часто под хмельком распевавшего не совсем дозволенные песни.

Однажды Василий попытался заговорить с ним, но из этого ничего не вышло. Буланов сразу замкнулся.

– Откуда родом-то? – спросил его Василий.

– А мы, господин начальник, – особенно подчеркивая с преувеличенной вежливостью слово «начальник», ответил Архип, – мы без роду, без племени, трескаем пельмени, глотаем яйца всмятку, танцуем вприсядку, песни распеваем, винцо попиваем, на дуде свищем да золотце ищем; что найдем, проедим да пропьем, а потом сапоги дегтем смажем и брюху кукиш кажем; в тайгу идем, глядишь, чего-нибудь и найдем; так и живем, не сеем и не пашем, поем и трепака пляшем…

– Весело живете… Слышал я ваши песенки…

Буланов медленно повернул к нему свою большую кудлатую, как у цыгана, голову и уже без балагурства, раздельно сказал:

– Мы ведь для себя только поем, господин начальник; извините, может, не так я вас величаю. Песни наши не всем понятные и не каждому по сердцу приходятся. В тайге родились, толстому кедру молились, топором да ножичком крестились; серые людишки – медвежий картуз и оленьи портишки. Не слушайте, господин хороший, наших срамных песен, не дай бог жена узнает, хлопот не оберетесь из-за наших бродяжьих напевов.

Василий тогда еще понял, что за балагурством артельного старосты скрываются вольные и смелые мысли, что он своим складным и метким словом привлекает людей и пользуется среди рабочих довольно большим авторитетом. Но все попытки Василия завести с этим явно незаурядным человеком серьезный разговор ни к чему не привели.

– Разные мы люди, ваше степенство. Вы бухгалтер, образованный человек, а мы бродяжки, господом богом обиженные, книжные премудрости для нас хуже дремучей тайги.

– А читаете все-таки книжки-то? – спросил Василий.

– Читаем, а как же! Про Бову-королевича читывали артельно, вслух. Книжка, я вам скажу, завлекательная! Направо махнет мечом – улица мертвых, налево – переулок!.. На японцев бы такого богатыря послать, он бы их там всех расчихвостил!

…Сейчас Василий подошел к Буланову и, поздоровавшись, запросто спросил:

– Как поживаете, Бова-королевич?

– Не забыли, господин начальник? – весело спросил Архип.

Он был в хорошем настроении и приветливо улыбнулся.

– Даже много думал над вашим Бовой… Я такой же тебе начальник, как умывальнику чайник. И байки не хуже тебя умею складывать.

– Это мы любим!

– Ты деньги зарабатываешь, а я подсчитываю, сколько тебе достается и сколько хозяину.

– А сколько же все-таки хозяину достается? – склонив голову, косясь на собеседника прищуренными глазами, спросил Буланов.

– Какой любопытный! Мы тоже живем не тужим, хозяину служим, – отшутился Василий, чувствуя, что старосте это может понравиться и расположить его к более откровенному разговору.

– Да вроде телега-то одна, только хомуты с постромками разные.

– Мое ярмо сравнительно легче, – строго проговорил Василий. – Приходи вечерком, я один живу. Так и быть, покажу тебе все заработки. Да и книжечку могу дать прочесть. Там как раз об этом написано.

Буланов, всмотревшись в лицо Кондрашова, понял, что тот говорит серьезно.

– Ладно, приду, – сказал он негромко и простился кивком головы.

Усилия Шпака не пропали даром. Проверка подтвердила наличие на Родниковской даче россыпного золота.

Но Шпак не кичился своей победой. Он хорошо понимал, что Суханов будет настаивать на продолжении исследовательских работ и в конце концов докажет свою правоту. Однако, к его великому удивлению, Тарас Маркелович отнесся к результатам проверки со странным равнодушием и не мешал начатым работам.

Это заставило главного инженера крепко задуматься. Он почуял, что Суханов имеет свой скрытый замысел, который следует во что бы то ни стало разгадать.

Беспокоил Шпака и Мартьянов.

Во время проверки Мартьянов суетился около нагруженных породой тачек и часто вскидывал на Шпака жесткие глаза, полные презрения и ненависти. «Этот не пощадит», – подумал Шпак.

Бен Хевурд прислал ему записку, в которой приглашал вечером зайти к нему для важной интимной беседы. Шпак знал, что Бен Хевурд – переодетый офицер. С первой же встречи он почувствовал неприязнь к его самодовольному, тщательно выбритому лицу. Раздражало Петра Эммануиловича и то, что Хевурд-младший легко входил в доверие к людям, умел применяться к обстановке.