— Пару часов назад, как и положено хозяину. Такова наша сибирская традиция, да и русская тоже. Давай не стесняйся, лучше свежей строганины, ничего нет!

— Это я знаю. Только никто нас с тобой не поймёт. Сидят за столом два нехристя, поборники древней орианской ведической традиции и трескают за обе щёки свежемороженое мясо.

— Это кого ты имеешь в виду? — усмехнулся дед, доставая из чашки очередной кусок сохатины. — Вегетарианцев или сыроедов?

— И тех, и других, но я не их имел в виду.

— А кого же?

— Наших неоязычников. Они тоже считают, что мясная пища — брак.

— Правильно, брак, если мясо варить или жарить. А если томить в русской печи или как мы сейчас… Это уже другое дело.

— Да я не об этом.

— А о чём же тогда?

Было видно, что дедушка намеренно прикинулся «непонимахой» и до него никак не доходит, о чём я хочу ему сказать.

— Видишь ли, мы сейчас в их глазах выглядим самыми настоящими полузверями, мерзкими хищниками. Мало того, что лопаем мясо, мы его трескаем сырым! Они, наши продвинутые ведические русские, называют таких, как мы, трупоедами. Я не хочу сказать, что все, но подобных среди них — уйма.

— А что же тогда они едят? — положил назад свой кусок строганины дедуля.

Вид у него был явно растерянный.

— Различные овощи, фрукты… Любят бобовые. Например, котлеты и пельмени они делают из сои.

— Наверняка обожают бананы, киви, инжир? — в глазах старика светилась усмешка.

— Обожают! — согласился я.

— Так в чём же дело? Подавай на стол бананы! Я не против. И киви побольше. А строганину пусть собаки едят!

И старик, поднявшись из-за стола, расхохотался.

— Твоих бы вегетарианцев сюда, ненадолго, на год, не больше. Чем бы они здесь питались? В наших горах почти нет почвы. Лето — короткое и холодное. Трава и та не растёт. Хорошо тут только лиственнице и лишайникам.

Вообще-то, лишайник вполне съедобен. Представь, ходят твои вегетарианцы и сыроеды по нашим горам и обгладывают камни. Сдирают с них зубами исландский мох. А зимой, подобно оленям, добывают лишайники из-под снега. На морозе в пятьдесят градусов. Зато они не трупоеды. А пожиратели — живоглоты. Потому что лишайник живой, а они его едят. Впрочем, как и все другие растения, которые произрастают на юге.

Дед наполнил две кружки ароматным настоем чаги и снова подошёл к столу.

— Представил картину?

— С трудом, — признался я.

— Так-то! Питаться горьким вонючим лишайником и сухими грибами, когда в озёрах и реках полным-полно хариуса, тайменя, гольца и майги, а в тайге бродят тысячные стада оленей. Думаю, что в наших условиях твои вегетарианцы свой статус поменяют. Из живоглотов они превратятся в кротких трупоедов. Вроде нас с тобой. Вот ты добыл сохатого, теперь его хватит нам до самой весны. Представь, сколько живоглоту потребуется смертей, чтобы набить свою утробу? Дожить, как и мы до весны? Тысячи семян гороха, фасоли, сои, тысячи и тысячи семян гречихи, проса и других. А они ведь — живые. Точно такие, как и наш лось. И тоже наделены сознанием. Какая разница, если речь идёт о жизни, растение это или животное? У живоглотов-вегетарианцев двойные стандарты. У животных жизнь они ценят, а у растений — нет. Разве это правильно? Человек должен руководствоваться правилом: использовать чужую жизнь по минимуму, а не по максимуму, как это делают вегетарианцы и обезьяны.

— Почему вдруг обезьяны? — удивился я.

— Потому, что фанаты вегетарианства очень похожи своим поведением на приматов. Дело в том, что растительная пища по своим питательным качествам намного беднее животной. Поэтому её требуется больше. Что из этого следует? То, что и люди вегетарианцы, и приматы готовы жевать целый день. Все их мысли направлены только на одно: любой ценой справиться с чувством хронического голода. И потом, Белослав, — старик снова приступил к строганине, — чисто вегетарианцев в природе нет, кроме двуногих дураков.

Обезьяны с удовольствием едят личинок жуков, червей, ящериц, яйца птиц, мышей и крыс. То же самое делают и многие другие травоядные. Те же олени, лоси или лошади. Ты ведь знаешь, что олени ловят и едят пеструшек, употребляют они и сушёную рыбу. Только люди в своём вегетарианстве свихнулись. Если уж живоглот, то только живоглот, трупом он питаться не будет. Он привык есть только живое, чтобы оно умирало у него на зубах и в желудке. Он, как видишь не то, что мы, гуманисты. А у нас что? — взял старик очередной кусок строганины. – У нас не то. Лось испустил дух, а его надобно в рот живым. Тогда смак! К тому же мясо сохатого хоть и свежее, но промороженное, тоже непорядок. Было бы лучше, если в клетках его тканей теплилась жизнь. Как, например, в морковке или брюкве. А так, кто мы с тобой? Конечно, трупоеды. Кто же ещё? Пожиратели падали. Хоть и свежей, но падали. Она ведь не живая. Вегетарианцам же подавай, чтобы на зубах кричало. Они, ребята, в таких делах архипродвинутые. Так или не так?

Я засмеялся. Юмор деда Чердынцева всегда отличался особым изяществом, иногда он был настолько тонкий, что приходилось гадать, шутит он или говорит серьёзно[5].

— Вот что, паря, — посмотрел он на меня после того, как мы покончили с завтраком, — давай-ка прогуляемся к озеру, мы давно не проверяли наших сетей. Так дело не пойдёт. А то, что мороз и темно не беда, у нас хорошая одежда и сияние сработает вместо фонаря. Как видишь, жить под сполохами проще, чем без них. Они и песни поют, и вокруг всё освещают.

Сказано — сделано. Через десять минут мы были уже готовы. И, несмотря на то, что температура зашкаливала за отметку минус шестьдесят шесть, взяв пешни и маленькую ручную нарту, отправились на озеро. Лёд был около метра, но на таком морозе он кололся легко, и через полчаса нам удалось пробиться до воды. Я вынимал сеть, а дедушка стоял на прогоне. Рядом с нами, наблюдая, как из-под воды появляются запутавшиеся в сети рыбины, поскуливая и нервничая, суетились хозяйские собаки. Они знали, что больше половины улова отдадут им и поэтому изо всех сил старались показать своё участие. Я медленно вытаскивал сеть, давая ей на морозе окаменеть и превратиться в лёд, такой приём позволял не мочить руки. Но чтобы выпутывать рыбин иногда приходилось на несколько секунд сбрасывать рукавицы. За короткое время пальцы успевали деревенеть, и их надо было отогревать.

— Ты что так долго? — долетел до меня голос старика. — Неужели всё рыба?

— Пальцы отогреваю! — отозвался я. — Боюсь остаться без рук.

— А ты включи сердце и качни кровь в кисти рук.

— Этого я пока не умею! — крикнул я дедушке.

— Тогда рыбу не выпутывай. Вынимай сеть вместе с ней. Выпутаем рыбин уже дома в тепле.

Я не стал спорить. Вскоре обе сети вместе с крупными сигами, ленками и жирными чирами мы вытянули на лёд и, сложив на нарту, повезли к избушке.

— Как у тебя пальцы? — спросил старик, когда мы добрались до жилища.

— Вроде бы отогрелись.

— Это хорошо. Значит так, буду тебя учить нашей северной йоге. Иначе дело дрянь. Иногда на таких морозах да ещё с ветром никакая одежда не спасает. А нам с тобой через пару недель идти в горы…

— Неужели ты надеешься изменить моё кровообращение за такой короткий срок? — засмеялся я.

— Не я тебе его изменю, ты сам его изменишь и раньше, чем за полмесяца. Просто ты не знаешь, как это делается. Вот смотри!

И дедушка, вынув свою руку из оленьей рукавицы, взял горсть снега. Через несколько секунд из-под его пальцев брызнула вода.

— А теперь, — протянул сибирский йог мне свою руку, — дотронься до неё.

Я положил на его ладонь свои пальцы и тут же их отдёрнул. Она обжигала.

— Что с твоей рукой, она как кипяток?! — искреннее удивился я.

— Ничего особенного, всего сорок градусов, — засмеялся старик. — Только сорок. Больше подымать температуру нельзя. Иначе начнёт сворачиваться белок.

— Вот бы мне научиться так управлять своим кровообращением!