Сэр Джайлз отмечал праздник на широкую ногу, все двенадцать дней. В Рождественский пост он в рот не брал мяса, что, впрочем, давалось ему без труда, ибо сквайр любил угрей и прочую рыбу, а уж в рыбе-то близ моря недостатка не было. Однако перед самым Рождеством он не вкушал ничего, кроме хлеба, готовясь к празднику. Двенадцать пустых ульев принесли в холл и украсили веточками плюща и падуба; на высокий стол водрузили и зажгли свечу, такую большую, чтобы ее хватило на весь пир, в очаг подложили огромное бревно, а всех соседей сэра Джайлза пригласили пить вино и эль и угощаться говядиной, олениной, гусятиной и соленой свининой. Вместительная круговая чаша, наполненная подогретым кларетом, гуляла по холлу, и сэр Джайлз, как он делал в каждую рождественскую ночь, оплакивал свою покойную жену и, напившись, к тому времени, когда выгорели свечи, уже благополучно спал. На четвертую ночь Святок Томас и Робби присоединились к ряженым, которые, нарядившись привидениями, эльфами и дикарями, обходили приход, собирая пожертвования. Они добрались до самого Дорчестера, забрели на территорию двух соседних приходов, ввязались в драку с ряжеными из прихода Всех Святых и провели ночь в дорчестерской тюрьме. Вызволил друзей оттуда Джордж Адин, доставивший им прямо в темницу утренний кувшин с элем и свиной пудинг, каким славилась на всю округу его жена. На пир в Двенадцатую ночь подали кабана, которого лично заколол Робби, и после того, как угощение было съедено и гости, насытившиеся и полупьяные, валялись в холле на охапках сухого тростника, пошел снег. Томас стоял на пороге и смотрел, как в свете мерцающего факела кружатся хлопья.

— Не пора ли нам двигаться дальше? — неожиданно спросил подошедший к нему Робби.

— Дальше?

— Ну да, у нас же вроде бы есть дело.

Томас понимал, что друг прав, но ему так хотелось остаться.

— А мне казалось, что тебе тут нравится.

— Это верно, — сказал Робби, — и сэр Джайлз проявляет куда большую щедрость, чем я того заслуживаю.

— И что же?

— Все дело в Мэри, — пробормотал Робби и, в явном смущении, осекся.

— Беременна, что ли? — высказал догадку Томас.

Робби перекрестился.

— Похоже на то.

Хуктон уставился на снег.

— Если ты дашь ей достаточно денег на приданое, — сказал он, — Мэри будет вполне довольна.

— У меня осталось только три фунта, — ответил Робби. Дядя, сэр Уильям, дал ему кошелек с деньгами, которых предположительно должно было хватить на год.

— Думаю, вполне достаточно, — сказал Томас.

Разыгралась вьюга.

— Но тогда я останусь ни с чем! — возразил шотландец.

— Об этом тебе следовало подумать раньше, чем ты вспахивал поле, — назидательно заметил Томас, припомнив, как он сам здесь же, в Хуктоне, оказался из-за одной красотки в таком же затруднительном положении. Он повернулся спиной к холлу, где арфист и флейтист развлекали выпивох музыкой.

— Нам нужно уходить, — сказал он, — только я не знаю куда.

— Ты говорил, что хочешь отправиться в Кале?

Томас пожал плечами.

— Ты думаешь, де Тайллебур будет искать нас и там?

— Я думаю, — сказал Робби, — что стоит только ему прознать, что у тебя есть эта книжица, и он последует за тобой хоть в самый ад.

Томас понимал, что друг прав, хотя книга, как оказалось, не стала особым подспорьем в поисках. Во всяком случае, о том, что отец Ральф владел Граалем, в ней напрямую не говорилось, и вразумительных указаний на то, где его искать, там не содержалось. Искать, конечно, Томас с Робби искали, да еще как! Они облазили все пещеры в прибрежных утесах, где нашли уйму сплавного леса, ракушек и водорослей. Но ничего даже отдаленно похожего на зарытую в гальку золотую чашу не обнаружилось.

— Так куда же нам идти? Где искать?

Отправившись в Кале, Томас получал возможность поступить на военную службу, однако он не был уверен, что де Тайллебур сможет отыскать его среди множества английских воинов. Подумывал он и о плавании в Бретань, причем отдавал себе отчет в том, что в Ла-Рош-Дерьен его влекут вовсе не Грааль или необходимость столкнуться с де Тайллебуром, но мысль о том, что Жанетта Шенье, возможно, вернулась домой. Он часто думал о ней — о ее черных волосах, о неукротимом дерзком нраве — и при этом всякий раз мучился чувством вины перед покойной Элеонорой.

Снег продержался недолго. Он растаял, а с запада принесло тучи, и зарядил сильный дождь. На прибрежных камнях в Чесиле потерпел крушение большой английский корабль, и Томас с Робби, взяв у сэра Джайлза подводу, отправились на побережье и доставили в Мэпперли шесть больших тюков с шерстью, таким образом, сэр Джайлз за один день обеспечил себя на год вперед.

А на следующий день в Дорчестер явился французский священник.

Эту новость принес Джордж Адин.

— Помнится, ты говорил, что надо быть настороже да приглядывать за чужаками, — сказал он Томасу, — а это самый настоящий чужак и есть. Вырядился священником, это точно, но почем знать, кто он на самом деле? С чего бы святому отцу блуждать по захолустью, ровно какому-то бродяге? Да больно уж этот малый смахивает на бродягу. Ты только скажи, — он подмигнул Томасу, — и мы зададим этому содомиту настоящую порку и отошлем его прямиком в Шафтсбери.

— А что с ним там сделают? — поинтересовался Робби.

— Зададут еще одну порку и вытурят из округи, — ответил Джордж.

— Это доминиканец? — спросил Томас.

— Почем мне знать? Он несет какую-то тарабарщину. Не по-людски говорит, не по-христиански.

— Ладно, а ряса его какого цвета?

— Черного, конечно.

— Я схожу поговорю с ним, — сказал Томас.

— Сходи, только он несет всякую галиматью, не поймешь что. О, сэр! — воскликнул Адин, приветствуя сэра Джайлза, и Томасу пришлось подождать, пока эти двое обсудят здоровье многочисленных кузенов, племянников и прочих родственников.

В результате в Дорчестер Томас с Робертом въехали только ближе к полудню. При этом Томас, наверное в тысячный раз, подумал о том, какой это славный городок и какое удовольствие в нем жить. Священника привели в маленький тюремный двор. День выдался погожий. Два черных дрозда прыгали вдоль верхушки крыши, а в углу двора цвел аконит. Священник оказался молодым человеком с приплюснутым носом, глазами навыкате и непослушными темными волосами. Одеяние на нем было столь поношенным, рваным и заляпанным, что понять констеблей, принявших этого малого за бродягу, было нетрудно. Хотя эта ошибка повергла маленького клирика в крайнее возмущение.

— Так вот как у вас, на этом вашем проклятом острове, принято обращаться со слугами Господа? Ад слишком хорош для вас, англичан! Я пожалуюсь епископу, а он расскажет архиепископу! И тот сообщит самому кардиналу, и вас всех предадут анафеме! Вас всех отлучат от церкви!

— Понял, что я имел в виду? — спросил Джордж Адин. — Тявкает, точно лис, не разбери чего.

— Он говорит по-французски, — объяснил ему Томас и повернулся к священнику. — Как тебя зовут?

— Я хочу видеть епископа прямо сейчас. Немедленно!

— Как тебя зовут?

— Приведите мне местного священника!

— Сперва я надеру твои хреновы уши, — сказал Томас. — Говори, как тебя зовут?

Незнакомца звали отец Паскаль, и он только что перенес чрезвычайно трудное путешествие по морю и суше из Нормандии, из местности южнее Кана. Сначала он прибыл в Гернси, а потом — в Саутгемптон, а откуда пошел пешком, и все это, ни слова не зная по-английски. То, что отец Паскаль вообще смог проделать этот путь, показалось Томасу чудом, но стократ большим чудом было то, что, оказывается, этого человека послали в Хуктон из Эвека с письмом для Томаса.

Его отправил мессир Гийом д'Эвек, а точнее, отец Паскаль добровольно вызвался совершить это путешествие. Дело было неотложное, ибо то, что он доставил, оказалось мольбой о помощи. Эвек находился в осаде.

— Это ужасно! — пылко воскликнул отец Паскаль, к тому времени уже раздумавший жаловаться церковным властям. Сидя у огня в «Трех петухах», он уминал жареного гуся, запивая его подогретой смесью меда с темным элем. — Только представьте! Его осаждает граф де Кутанс.