– Поэтому ты никогда не упоминала про них в наших разговорах? – спросил я. – Тебе хотелось о них забыть?

– Думаю, что да. Мы всегда, всю жизнь жили в слишком тесном кругу. И мы… мы все слишком друг друга любили. Есть столько семей, где все друг дружку смертельно ненавидят. Это ужасно, но не менее ужасно, когда все полюбовно завязаны в один клубок сложных противоречивых отношений. Я, помнится, имела в виду именно это, когда сказала тебе, что мы живем в скрюченном домишке. Не какую-то бесчестность, а то, что нам трудно было вырасти независимыми, стоять на собственных ногах. Мы все какие-то крученые-верченые, как вьюнки.

Я вспомнил, как Эдит де Хевиленд вдавила каблуком в землю сорняк.

Неожиданно в комнате появилась Магда – она распахнула дверь и громко спросила:

– Дорогие мои, почему вы сидите без света? За окном уже темно.

Она включила все лампочки, и свет залил стены и столы. Потом мы задернули тяжелые розовые шторы и оказались внутри уютного, пахнущего цветами интерьера.

Магда бросилась на диван.

– Какая получилась невероятная сцена! – воскликнула она. – Как вам показалось? Юстас был очень недоволен. Он сказал мне, что это было просто непристойно. Мальчики иногда такие смешные. – Она вздохнула. – Роджер – тот душечка. Я люблю, когда он ерошит себе волосы и начинает крушить предметы. А какова наша Эдит? Предложить ему свою долю наследства! Но с другой стороны, это не очень умно – Филип мог подумать, что он тоже должен так же поступить. Но Эдит, конечно, готова на все ради семьи. Что-то есть необычайно трогательное в любви старой девы к детям покойной сестры. Я когда-нибудь сыграю вот такую же преданную тетушку – старую деву, во все вникающую, настойчивую и преданную.

– Ей, очевидно, было нелегко после смерти сестры, – сказал я с твердым намерением не дать Магде втянуть нас в обсуждение очередной ее роли. – Особенно если она недолюбливала старого Леонидиса.

Магда прервала меня:

– Недолюбливала? Кто вам сказал? Чепуха! Она была в него влюблена.

– Мама! – сказала с укором София.

– Пожалуйста, не перечь мне, София. В твоем возрасте естественно думать, что любовь – это юная красивая пара, вздыхающая на луну.

– Она сама сказала мне, что всегда его терпеть не могла, – продолжал я.

– Наверное, так и было вначале, когда она впервые приехала в дом. Она, очевидно, не одобряла брак сестры. Мне кажется, какой-то антагонизм был всегда – но она, безусловно, была влюблена в него. Дорогие мои, я знаю, о чем говорю. Понятно, что он не мог на ней жениться – сестра покойной жены и все такое… Вполне могу допустить, что ему это в голову не приходило, впрочем, как и ей. Она была счастлива и так, пеклась о детях, вступала в стычки с ним. Но ей не понравилось, что он женился на Бренде. Ох как не понравилось!

– Но ведь тебе и папе это тоже не понравилось, – сказала София.

– Конечно, и даже очень. И это естественно. Но Эдит негодовала больше всех. Дорогая моя девочка, ты бы видела, как она смотрела на Бренду.

– Мама, ты уж слишком, – упрекнула ее София.

Магда поглядела на нее виновато, как напроказившая балованная девочка.

– Я твердо решила отправить Жозефину в школу, – вдруг объявила она без всякой связи с предыдущим.

– Жозефину? В школу?!

– Да, в Швейцарию. Завтра срочно этим займусь. Мы должны как можно скорее отослать ее в школу. Ей совсем не полезно тут болтаться и встревать во все эти кошмарные дела. Она сама не своя от этого. Ей необходимо общество детей ее возраста. Нормальная школьная жизнь. Я всегда так считала.

– Но дед не хотел, чтобы она отсюда уезжала, – возразила София. – Он все время возражал.

– Наш дуся-дедуся любил, чтобы все были у него на глазах. Старики часто очень эгоистичны в этом отношении. Ребенок должен быть среди сверстников. Кроме того, сама Швейцария – здоровая страна: зимний спорт, свежий воздух, продукты гораздо лучше тех, что мы едим.

– А не будет сложностей с ее устройством в Швейцарии, учитывая все валютные препоны? – спросил я.

– Это ерунда! Какой-нибудь рэкет наверняка существует и в школьном образовании. Можно, в конце концов, обменять ее на швейцарского ребенка. Словом, есть тысяча способов… Рудольф Олстер сейчас в Лозанне, но я завтра же телеграфирую ему и попрошу все уладить. Мы сумеем отправить ее уже в конце недели.

Магда взбила диванную подушку и, подойдя к двери, поглядела на нас с обворожительной улыбкой.

– Молодость – это всё! – У нее это прозвучало, как стихи. – Думать надо прежде всего о молодых. Дети мои, позаботьтесь о цветах – синие генцианы, нарциссы…

– В октябре? – переспросила София, но Магда уже ушла.

София безнадежно вздохнула.

– Невозможный человек моя мать, – сказала она. – Взбредет ей что-нибудь в голову, и она тут же начинает рассылать сотни телеграмм с требованием устроить все в ту же минуту. Для чего понадобилось в такой дикой спешке отправлять Жозефину в Швейцарию?

– В этой идее о школе есть что-то здравое. Мне кажется, общество сверстников для Жозефины будет полезно.

– Дед так не считал, – упрямо повторила София. Я почувствовал легкое раздражение.

– София, дорогая моя, неужели ты думаешь, что старик, которому за восемьдесят, может лучше судить о том, что требуется для блага маленькой девочки?

– Дед лучше всех знал, что нужно каждому из нас.

– Лучше, чем тетушка Эдит?

– Разве что она. Она всегда была за школу. Я признаю, что у Жозефины появились дурные привычки – хотя бы эта жуткая манера подслушивать. Но, по-моему, она просто играет в сыщиков.

Что вынудило Магду принять такое неожиданное решение? Только ли забота о благополучии Жозефины? Жозефина была на редкость хорошо осведомлена обо всем, что происходило в доме незадолго до убийства, что, естественно, было не ее дело. Здоровая школьная обстановка, постоянные игры на свежем воздухе – все это, несомненно, должно было пойти ей на пользу. Но меня тем не менее удивила скоропалительность решения Магды и ее настойчивость в этом вопросе. Не потому ли, что Швейцария была далеко отсюда?

Мой старик сказал: «Пусть побольше с тобой разговаривают…»

На следующее утро, пока я брился, я думал о том, что это дало.

Эдит де Хевиленд говорила со мной – более того, она даже искала со мной встречи. Клеменси тоже говорила со мной (или, кажется, это я начал с ней разговор…). Говорила со мной и Магда – для нее я был не более чем зрителем на ее спектаклях. С Софией, естественно, я тоже говорил. И даже няня говорила со мной. Но стал ли я хоть на йоту мудрее от этих бесед? Была ли сказана хоть одна ведущая к разгадке фраза? Или слово? Далее, заметил ли я какие-нибудь признаки непомерного тщеславия, которому придавал такое значение отец? Мне представлялось, что никаких.

Единственный, кто не выразил ни малейшего желания говорить со мной, был Филип. Мне это показалось неестественным. Особенно теперь, когда он не мог не знать, что я хочу жениться на его дочери. И при этом вел себя так, будто меня в доме нет. Вполне возможно, что он был недоволен моим присутствием. Эдит де Хевиленд извинилась за него, сказала, что это манера поведения. Она явно беспокоится за него. Но почему?

Я стал думать об отце Софии. Он был человеком с подавленными комплексами. Рос несчастным, ревнивым ребенком, ему ничего не оставалось, как замкнуться в своей скорлупе. Он погрузился в мир книг – в дебри истории. За его напускной холодностью и сдержанностью могут скрываться страстные чувства. Неадекватный мотив – убийство по финансовым соображениям – никого бы не убедил. Мне ни разу не пришла мысль о том, что Филип Леонидис способен был отравить отца из-за того, что у него было денег меньше, чем ему бы хотелось. Но могли быть и глубокие психологические причины, заставляющие его желать смерти отца. Филип в свое время поселился в отцовском доме, а позднее туда перебрался и Роджер, после того как разбомбило его дом во время войны. Филип изо дня в день видел, что не он, а Роджер любимец отца. И не могла ли в его горячечный мозг закрасться мысль о том, что единственный для него выход – смерть отца? А тут еще и благоприятное стечение обстоятельств, когда эта смерть могла быть инкриминирована старшему брату? Роджеру нужны были деньги – он оказался накануне банкротства. Не подозревая о том, что у Роджера состоялся последний разговор с отцом и отец предложил ему помощь, Филип мог воспользоваться моментом – мотив для убийства был настолько очевиден, что подозрение непременно должно было пасть на Роджера. Но неужели душевное равновесие Филипа было до такой степени нарушено, что он решился на убийство?