— Вашим фактам, — аккуратно уточнил адвокат. — Похоже, у вас просыпается избирательная способность, когда дело доходит до того, во что надо верить.

— Возможно. — Роз вспомнила, как менялось ее настроение вчерашним вечером.

Он внимательно взглянул на журналистку.

— Уж слишком многое ей известно об убийствах. Трудно себе представить, чтобы человек, не имеющий к ним отношения, был бы так хорошо осведомлен и знал все подробности случившегося.

— Вы так считаете?

— Конечно. А вы — нет?

— Она ничего не говорит о том, что мать пыталась увернуться от топора и отвести в сторону разделочный нож. Ведь, наверное, это было самое страшное и запоминающееся во всем произошедшем. Почему же она даже не упоминает об этом эпизоде в своем заявлении?

— Возможно, ей было стыдно. Или она смутилась. Вы не представляете себе, сколько информации настоящие убийцы просто вычеркивают из своей памяти. Иногда проходят годы, прежде чем они могут смириться с чувством вины и рассказать все именно так, как оно происходило в действительности. В любом случае, я не считаю, что драка с матерью так уж сильно испугала Олив, как вы это представляете. Гвен Мартин была миниатюрной женщиной, самое большее — пяти футов росту. Внешностью и физической силой Олив пошла в отца, поэтому приструнить мать для нее не составило бы большого труда. — Он все еще видел сомнение в глазах Роз. — Позвольте мне задать вопрос лично вам. Зачем понадобилось Олив признаваться в двух убийствах, которые она не совершала?

— Потому что так иногда поступают и другие люди.

— Но только не в тех случаях, когда на суде присутствуют их адвокаты. Я согласен, что такие случаи бывают, вот почему сейчас введены новые правила дачи показаний и выступления свидетелей. Однако Олив совсем не похожа на человека, которого вынудили признаться в чужих грехах. Тем более, что на протяжении всего разбирательства с ней находился официальный представитель власти, который не позволил бы никому оказывать на нее давление. Поэтому я могу лишь повторить свой вопрос: зачем ей это понадобилось?

— Наверное, чтобы защитить кого-то другого. — Сейчас Роз подумала про себя: «Как хорошо, что мы находимся не в суде. Этот парень прекрасно ведет перекрестный допрос!»

— Кого же?

— Я не знаю. — Роз была вынуждена лишь печально покачать головой.

— Там больше никого не могло быть, если не считать ее отца, но он находился на работе. Полиция проверяла и перепроверяла его несколько раз, но у него железное алиби.

— Был еще и любовник Олив.

Адвокат молча уставился на журналистку.

— Она призналась мне в том, что ей однажды приходилось делать аборт. Тогда будет логично предположить, что у Олив имелся любовник.

Эта идея показалась Дидзу забавной.

— Бедняжка Олив! — Он рассмеялся. — Я думаю, что аборт был неплохим предлогом, который помогал ей чувствовать себя полноценным человеком. Особенно, — тут он снова рассмеялся, — если учесть, что все ей почему-то верят. На вашем месте я был бы не столь доверчивым.

Роз холодно улыбнулась.

— Может быть, как раз это вы чересчур легковерны, если примитивно, как мужчина, считаете, будто Олив не смогла бы найти себе любовника.

Дидз внимательно вгляделся в Роз, удивляясь тому, что могло заставить эту женщину так серьезно взяться за дело Олив.

— Пожалуй, вы правы, мисс Лей, с моей стороны это было достаточно резко. Прошу прощения. — Он обезоруживающе поднял обе руки, затем резко опустил их. — Дело в том, что я-то впервые слышу об аборте. Давайте договоримся, что меня просто потрясла ваша новость, как маловероятная. И, наверное, немного все-таки удобная для самой Олив. Разве я не прав? Ведь такой факт очень трудно проверить, практически невозможно, если только сама Олив не даст на то свое разрешение. Если бы дилетантам разрешалось залезать в медицинские карты других людей, могли бы раскрыться весьма деликатные секреты многих особ.

Роз пожалела о своем ядовитом замечании. Дидз ей был куда более симпатичен, чем Крю. И этот адвокат не заслуживал такого жесткого к нему отношения.

— Олив упомянула об аборте, вот я и предположила, что мог быть любовник, — попыталась оправдаться журналистка. — Но, конечно, ее могли и изнасиловать. Дело в том, что ребенка можно зачать и в ненависти, и в любви.

Дидз пожал плечами.

— Постарайтесь сделать все, чтобы вас не использовали, мисс Лей. Олив Мартин удалось управлять судом в тот день, когда она там появилась. У меня тогда сложилось впечатление — кстати, оно не проходит до сих пор — что это мы плясали под ее дудку, а вовсе не она под нашу.

Долингтон расположен к востоку от Саутгемптона и является его пригородом. Когда-то это была обособленная деревня, но урбанизация двадцатого века поглотила ее. Правда, городок остался существовать сам по себе, отгородившись от Саутгемптона широкими гудронированными магистралями. Но даже если помнить об этом, можно легко проехать мимо этого местечка. Только старый рваный плакат, рекламирующий сеть газетных киосков города Долингтон, напомнил Роз о том, что она проехала один маленький городок, и теперь приближается к следующему. Она съехала на обочину возле поворота налево и еще раз сверилась с картой. Сейчас она находилась, судя по схеме, на Хай-стрит, а дорога, ведущая влево, — тут Роз прищурилась, чтобы прочитать название на дорожном знаке, — была Эйнсли-стрит. Роз провела пальцем по карте.

— Эйнсли-стрит, — пробормотала она себе под нос. — А где же то, что нам надо? Ага, вот тут! Левен-роуд. Значит, первый поворот направо, а потом второй налево. — Осторожно взглянув в зеркальце заднего вида, она выехала на шоссе, сливаясь с потоком транспорта, и вскоре свернула к нужному ей переулку.

«А ведь история Олив, — рассуждала Роз, — становится все более загадочной и непонятной с каждым днем». Она припарковала машину возле дома двадцать два и принялась изучать его из окна. Мистер Крю говорил, что этот дом нельзя было продать. Вот она и представила себе некий полуразвалившийся замок из готического романа, который пребывал в заброшенности в течение целого года, со дня смерти Роберта Мартина. Дом, проклятый и обреченный хранить в себе призраков после того ужаса, который произошел когда-то на его кухне. В действительности все оказалось по-другому. Перед ней стоял симпатичный одноквартирный особнячок, имеющий общую стену с соседями, недавно выкрашенный и ухоженный. Под окнами, в наружных ящиках для растений приветливо кивали розовыми, белыми и красными цветками кустики герани. «Интересно, кто купил этот дом? — рассуждала про себя Роз. — Тот, у кого хватило на это смелости? Или наоборот, наглости? Кто согласился жить по соседству с привидениями семейной трагедии?» Она еще раз проверила адрес, который выискала утром в старых заметках в подвале архива одной местной газеты. Ошибки быть не могло, поскольку у нее имелся еще и черно-белый снимок «Дома ужасов», как его обозвал один корреспондент. Дом на фотографии был точно такой же, отсутствовали только ящики с геранью.

Роз вышла из машины и перешла улицу. На ее звонок никто упорно не отвечал. Тогда она перешла к соседской двери и попробовала счастья здесь. Вскоре ей открыла молодая женщина с сонным годовалым ребенком на руках.

— Слушаю вас.

— Здравствуйте, — уверенно начала Роз. — Мне очень неловко беспокоить вас. — Она указала рукой вправо. — Мне, в общем-то, хотелось бы поговорить с вашими соседями, но там, кажется, сейчас никого нет. Вы не могли бы помочь мне? Вам известно, когда они вернутся?

Женщина выставила вперед ногу, чтобы переместить вес младенца на бедро, и принялась сверлить Роз пронзительным взглядом.

— Там нечего смотреть, видите ли. Вы понапрасну теряете свое время.

— Простите?

— Они внутри сломали все перегородки и заново отремонтировали весь дом. Теперь у них там все по-другому, и довольно мило. И нечего там смотреть. Нет там ни кровавых пятен, ни призраков по ночам, ничего нет. — Она прижала головку ребенка к плечу — непроизвольный, собственнический жест, который должен был означать нежную материнскую любовь и уж никак не сочетался с явной враждебностью в ее голосе.