— Сомневаюсь. У меня не хватит духу убить человека.

Олив пристально смотрела на собеседницу.

— Но ничто не мешает вам хотеть сделать это, — резонно заметила она.

— Верно. Но если ты не можешь собраться с духом сделать что-то, значит, нет и желания. — Она попыталась улыбнуться. — У меня не хватает духу убить себя саму, а ведь иногда мне кажется, что это — единственный разумный выход из положения.

— Почему?

Глаза Роз загорелись.

— Мне больно, — просто объяснила она. — Мне больно вот уже много месяцев. — Но почему она рассказывает все это Олив, вместо того чтобы обратиться к милому надежному психиатру, которого ей рекомендовала Айрис? Да потому что Олив наверняка поймет ее.

— Кого вы хотели бы убить? — Этот вопрос словно завибрировал в воздухе между ними, гудя, как погребальный колокольный звон.

Роз подумала о том, как бы ее ответ не прозвучал глупо.

— Своего бывшего мужа.

— Потому что он бросил вас?

— Нет.

— Что он сделал?

Но Роз замотала головой.

— Если я вам все расскажу, вы начнете меня убеждать в том, что я не права, когда говорю, что ненавижу его. — Она неестественно рассмеялась. — А мне очень важно ненавидеть его. Иногда мне кажется, что это единственное, что заставляет меня жить дальше.

— Понимаю, — ровным голосом произнесла Олив. Она подышала на стекло, и в запотевшем местечке пальцем нарисовала виселицу. — Вы когда-то любили его. — Это было утверждение, не требующее ответа, но Роз сочла нужным прокомментировать его.

— Я теперь этого уже не помню.

— Вы должны были любить его. — Голос женщины прозвучал тихо и проникновенно. — Вы не можете ненавидеть того, кого никогда не любили, вы можете только презирать его или избегать. Настоящая ненависть, как и настоящая любовь, поглощает вас. — Одним движением широкой ладони она стерла виселицу с окна. — Полагаю, — продолжала она так же спокойно, — что вы пришли ко мне для того, чтобы выяснить, стоит ли совершать убийство.

— Не знаю, — честно призналась Роз. — Половину свободного времени я нахожусь в каком-то подвешенном состоянии, а вторую половину становлюсь одержима яростью. Единственное, в чем я уверена, так это в том, что я постепенно распадаюсь как личность.

Олив пожала плечами.

— Потому что все происходит у вас в голове. Как я уже говорила: нельзя все это держать в себе. Жаль, что вы не католичка. Вы могли бы исповедаться, и тогда бы сразу почувствовали себя гораздо лучше.

Такое простое решение Роз никогда даже и в голову не приходило.

— Я когда-то была католичкой. Наверное, ей и осталась.

Олив вынула следующую сигарету и благоговейно расположила ее между губ, как освященную облатку.

— Одержимость, — пробормотала она, доставая спичку, — всегда разрушительна. По крайней мере, в этом я имела возможность убедиться. — В голосе ее чувствовалось сострадание. — Вам нужно еще выждать какое-то время, прежде чем вы сможете спокойно разговаривать на эту тему. Я все понимаю. Вы, наверное, подумали, что я ухвачусь за вашу болячку и расковыряю ее так, чтобы она снова причиняла вам боль и кровоточила.

Роз кивнула.

— Вы не доверяете людям, и вы правы. Доверие требует отдачи. В этом я тоже немного разбираюсь.

Роз наблюдала, как Олив прикуривает.

— А в чем заключалась ваша одержимость?

Олив бросила в сторону журналистки непонятный теплый взгляд, но отвечать не стала.

— Мне не стоит писать эту книгу. То есть, если вы не хотите этого, я не буду это делать.

Олив пригладила свои жидкие белесые волосы большим пальцем.

— Если мы сейчас откажемся от этой мысли, то расстроим сестру Бриджит. Я знаю, что вы встречались с ней.

— Разве это имеет значение?

Олив пожала плечами.

— Если мы откажемся, это может расстроить и вас тоже. Это тоже не имеет значения?

Она неожиданно улыбнулась, и все ее лицо засияло. «Как она все же мила», — подумала Роз.

— Может быть. А может быть, и нет, — ответила она. — Я еще не успела убедить себя в том, что я хочу написать эту книгу.

— Почему бы и нет?

Роз нахмурилась.

— Мне не хотелось бы выставлять вас чудовищем, на которого все будут пялиться.

— Разве из меня уже не сделали нечто подобное?

— Здесь, в тюрьме, возможно. Но не там, за стенами. Там о вас уже успели позабыть. Может быть, лучше оставить все так, как есть.

— Что могло бы вас убедить в том, что вам стоит писать?

— Если вы мне скажете, почему вы это сделали. Между ними повисла зловещая тишина.

— Моего племянника уже нашли? — наконец, поинтересовалась Олив.

— Не думаю, — снова нахмурилась Роз. — Откуда вам известно, что его искали?

Олив от всего сердца рассмеялась.

— Тюремный телеграф. Здесь все знают буквально все обо всех. Люди тут только и занимаются тем, что лезут в чужие дела. Кроме того, у всех есть адвокаты, все читают газеты и все беседуют между собой. Но я могла бы и догадаться. Отец оставил большое наследство. И если бы он только мог, он, конечно, передал бы свое богатство кому-нибудь из своей семьи.

— Я беседовала с одним из ваших соседей, неким мистером Хейзом. Вы помните его? — Олив кивнула. — Если я его правильно поняла, ребенка Эмбер усыновили люди по фамилии Браун, которые еще тогда эмигрировали в Австралию. Наверное. Именно поэтому команда мистера Крю с таким трудом пытается нащупать его след. Страна большая, фамилия самая заурядная. — Она замолчала, но Олив никак не отреагировала на ее слова, и тогда Роз заговорила снова. — А зачем вам так важно это знать? Есть ли разница, найдут его или нет?

— Наверное, есть, — тяжело вздохнув, созналась Олив.

— Какая?

Но Олив только покачала головой.

— А вы хотите, чтобы он нашелся?

В этот момент с треском распахнулась дверь, и обе женщины одновременно вздрогнули.

— Ваше время закончилось, Скульпторша. Пошли.

Громкий голос тюремщицы грубо ворвался в комнату, разрывая почти осязаемое доверие, сотканное женщинами во время беседы. Роз заметила, что ее собственное раздражение и обида отразились в глазах Олив. Но момент был упущен.

Она невольно подмигнула.

— А вы знаете, наверное, правду говорят, что когда тебе хорошо, время летит практически незаметно. Что ж, увидимся на следующей неделе.

Огромная женщина неловко поднялась из-за стола.

— Мой отец был очень ленивым человеком, поэтому он не возражал против того, чтобы всем в доме руководила мать. — Она уперлась рукой в дверной косяк, чтобы не потерять равновесия. — У него было еще одно любимое высказывание, которое бесило мать: «Никогда не делай сегодня то, что можно отложить на завтра». — Она попыталась улыбнуться. — В результате, конечно, мать стала его презирать. Единственную верность, которую он воспринимал, была верность по отношению к самому себе. Но только это была верность без ответственности. Ему нужно было изучать экзистенциализм. — Она с трудом выговорила это слово. — Тогда он узнал бы кое-что о побуждении человека совершать выбор и действовать мудро в соответствии с этим. Мы все хозяева своей судьбы, Роз, включая и вас. — Она кивнула и отвернулась, после чего неторопливо зашаркала ногами, увлекая за собой тюремщицу и металлический стул.

«Интересно, что бы это могло значить?» — задумалась Роз, глядя им вслед.

— Миссис Райт?

— Да. — Молодая женщина чуть приоткрыла дверь, рукой удерживая за ошейник рычащего пса. Хозяйка дома оказалась симпатичной и одновременно какой-то бесцветной. Бледное лицо и большие, тщательно подведенные серые глаза. На голове — копна колышущихся волос золотисто-соломенного цвета.

Роз протянула свою визитную карточку.

— Я пишу книгу об Олив Мартин. Сестра Бриджит в вашей старой школе при монастыре подумала, что вы, возможно, могли бы поговорить со мной и помочь. Она сказала, что в школе вы были самой близкой подругой Олив.

Джеральдина Райт сделала вид, будто изучает визитку, затем вернула карточку журналистке.