– Кто отвечал на звонок? – спросил он.

– Я, – ответил Стейнер. Он почувствовал себя виноватым, сам не зная почему.

– Что ты велел ему делать?

– Ждать инструкций.

– А что, по твоему мнению, он сделает?

– Не знаю, Остин. Дайте мне подумать.

– Бакстон, – сказал Чедвик. – Бакстон, – повторил он еще раз, словно взвешивая это слово на руке. – Ты уверен, что он рассказал тебе обо всем, что сообщил Дикону.

– Абсолютно уверен.

– Почему?

– Он рассказал все, что знал сам. Он мог сообщить ему меньше, но вряд ли больше.

Чедвик подошел к столу и постучал по его краю костяшками пальцев.

– Замечательно, – сказал он. – Просто отлично. Вшивый источник денег из вшивого банка – и что я имею в итоге? Сошедший с катушек убийца, болтливый менеджер и бывший полицейский, который оказывается зятем святого Питера Хендерсона и ворочает скалами. Мне не нужно это дерьмо, Гарольд.

«Оно не нужно никому, – подумал Стейнер. – Я не хочу заниматься этим и разгребать говно. Все идет, как идет. Твоя проблема, Чедвик, в том, что ты хочешь заставить плясать этот дерьмовый мир под свою дудку». Выражение его лица не изменилось: он спокойно стоял и ждал, пока ему скажут, что делать.

– Я смотрю на доску, Гарольд, и вижу записанные там имена, адреса, факты – разную информацию. Мне это не нравится: я хочу, чтобы доска была чистой, понимаешь? – Чедвик обошел вокруг стола, но не сел. Он взял небольшое пресс-папье в форме стеклянного глобуса с выгравированными на нем странами света и уперся в него взглядом, словно прорицатель, глядящий в магический кристалл. – Чистой, – повторил он.

«Пошел ты в задницу!» – подумал Стейнер. Вслух он сказал:

– Да, Остин.

Чедвик швырнул пресс-папье на стеклянную столешницу. Оно отскочило. Стейнер пригнулся, закрыв голову рукой. Чедвик закричал:

– Чистой!

– Куда ты идешь?

– Погулять. Я недалеко.

– Это безопасно?

– Конечно. – Элейн надела свое самое привлекательное платье – кремовое в светло-зеленый горошек, слегка расширенное книзу.

– К дому Лауры?

– Может быть.

– Я не уверен, что стоит это делать.

– Никто меня не знает. Никто меня не ищет.

– Ты права. Я полагаю, что ты права. – Аллардайс выбрал для нее помаду – скорее розовую, чем красную.

– Ты хочешь ее. Ты хочешь Лауру, правда? – Было непонятно, кому из них принадлежат эти слова. Аллардайс ответил:

– Ты сама знаешь, что хочу.

– Нам надо быть осторожными.

– Да.

– Я пока не хочу ее убивать.

– Этот человек, Дикон... Ты ведь боишься его?

– Нет, не боюсь. Он тоже должен умереть. Они выбрали туфли в тон платья. Аллардайс помог Элейн надеть их. Она села перед зеркалом и поправила парик.

– Ты думаешь, все прошло хорошо – там, в пляжном домике? Думаешь, она испугалась?

– Конечно.

– Хотелось бы мне, чтобы мы оказались там и увидели все своими глазами.

– Если бы я был там...

– Ты бы убил ее.

– Да.

– Впоследствии...

– Да. Впоследствии. Через некоторое время. Я пока не хочу ее убивать. – Аллардайс выбрал серьги. Элейн наклонилась и прицепила их.

– Скоро захочешь.

– Да, скоро.

– Что ты с ней сделаешь?

Элейн наклонилась к зеркалу так близко, что от ее дыхания запотело стекло. Их лица сблизились. Она возбужденно что-то шептала, он слушал и улыбался. Элейн улыбалась ему в ответ.

Гоуер сидел на стуле, будто соглядатай. Его поза осталась прежней, но он выглядел по-другому. Лицо стало похожим на серый, захватанный пальцами воск. Оно вздулось, словно он надул щеки и держал воздух во рту. Несколько мух проникли в комнату. Они сидели на его губах, как черные язвы. Они ползали по его глазам, но он не моргал.

Лаура проснулась около трех, но встала с постели только в пять. Эти два часа ушли на дискуссию с самой собой. Вот уже несколько дней она убеждала себя, но доказать себе что-либо теперь стало едва ли легче, чем раньше. Она знала обе стороны медали, потому что представляла в споре обе стороны. Иски, встречные иски, обвинения, доказательства – Лаура так быстро переключалась с одной точки зрения на другую, что иногда оказывалось, что она выдвигает один аргумент, хотя перед этим отстаивала другой. Наконец решение было принято. Она пришла к нему не вследствие логических построений, а потому, что влюбилась в Джона Дикона. Они живут вместе, а Мэгги встречается ей за каждым углом. Лаура знала, что «совместная жизнь» неразрывно связана с ее страхами и происходящими событиями, но не задумывалась над этим. Любить Дикона было не слишком умно с ее стороны, но это было сильнее ее. Знала Лаура и то, что принятое ею решение – не лучший выход, но ничего не могла с собой поделать. Другие могли бы ждать хоть всю жизнь, Лаура не могла. Эта мысль не шла из головы, Не покидая ее даже во сне. Она жгла ей мозг, и надо было как-то от нее избавиться.

Дикон выкинул из домика массу вещей, и все равно повсюду чувствовалось присутствие Мэгги, ее привычки и пристрастия. Занавески и диванные подушки. Картины и ковры. Старинный перекидной календарь из дерева. Глиняный горшочек. Зеркало в позолоченной раме, лампа, плетеный чемодан. Фотография Дикона, вправленная в серебряную рамочку.

Лаура сидела на кухне, пила кофе и ждала, когда он проснется. Он вошел и поцеловал ее, потом направился в душ. Она дала себе отсрочку. Когда он вернулся, Лаура налила ему кофе. Было очень не просто сказать ему об этом, и потому она начала издалека.

– Мэгги и я... мы виделись с ней время от времени.

Он кивнул:

– Знаю, и даже довольно часто. После того, как ты побывала у нас на вечеринке.

– Однажды мы были в турецких банях – понимаешь, это был девичник, мы парились, ныряли в бассейн, делали массаж и все такое.

– Она мне рассказывала. Потом вы стали ходить туда регулярно.

– Потом Мэгги ходила в бассейн, а я нет. Я никогда не любила делать полезные, но не очень приятные вещи. – Лаура просто восстанавливала в памяти то время. Ее голос звучал так, словно она чего-то стыдится.

Джон почувствовал это и посмотрел ей в глаза.

– В чем дело? – спросил он и поставил свою чашку.

– Это было только один раз.

«Только один раз... но что?» – подумал он, не вполне понимая, о чем идет речь.

– Мы иногда встречались – пообедать вместе или просто выпить пару рюмочек. Турецкие бани были только один раз. Обед – ну, я не знаю... раз в две недели. Если мы с друзьями устраивали вечеринку, то Мэгги обычно уходила куда-нибудь в другое место.

Он все еще не вполне понимал, но слышал, как дрожит ее голос, и видел слезы у нее на глазах. Она сказала:

– Джон... – и накрыла его руку своей.

И тогда он наконец понял, но не поверил.

– Повтори, что ты сказала. – Он не узнавал собственного голоса.

– Это не то, что я... Мэгги не просила меня лгать тебе, только... если об этом зайдет речь. Она боялась, что ты заговоришь об этом, когда мы будем все вместе, и потому предупредила меня, чтобы я, чего доброго, не проговорилась или не сидела с глупым видом. Она просто просила... покрывать ее. Мне это не нравилось. То есть я даже не знала, что буду делать, если ты спросишь. Я не была готова к этому... Но Мэгги сказала, что это никогда не вскроется: вы были независимы и часто уходили... Только на тот случай, если мы соберемся все вместе и ты вспомнишь про наши вечера в банях, а я не пойму... – Она ходила кругами, не решаясь сказать «прости».

– Кто он? – спросил Дикон. – С кем она встречалась?

Лаура покачала головой.

– Я не спрашивала, а Мэгги мне не говорила.

Было очевидно, что она говорит правду – об этом, обо всем. Он молча сидел минут пять. Лаура наблюдала за выражением его лица: оно было похоже на быстро прокручиваемый фильм о закрытии цветка – лепестки закрываются, точно бумага, смятая в кулаке.

– Джон...

– Это... это было важно для нее? Что-то для нее значило? – Его голос был ровным. Такой ровной бывает только туго натянутая проволока.