Я медленно сложил письмо, поднял голову и только теперь заметил, что тракторист уже уехал, все притихли и смотрят на меня.

— Что пишет старик? — спросил Савосин.

Я молча протянул ему письмо. Алексей Петрович взял его и пошел читать в палатку. А я коротко рассказал студентам о новых сюрпризах, которые преподнес Золотой Олень.

— Вот это да! — восхищенно произнес Алик. — Прямо как в романе.

2

В тот же вечер я написал письмо Андрею Осиповичу, рассказав ему о новостях из Берлина и о просьбе Казанского добыть какие-нибудь сведения об Августе Ставинском.

Утром привозивший нам свежий хлеб и воду парнишка захватил мое письмецо на почту, а мы, позавтракав, поспешили приступить к работе.

Наконец, дромос расчищен. Можно прикинуть размеры погребальной камеры. Она невелика, шириной всего около трех метров, вытянута с запада на восток. Савосин начинает расчищать одну из стенок, чтобы измерить ее высоту, — семьдесят сантиметров, низковато.

— Начнем с центра?

Сверкает лопата в руках Савосина. Пока никаких следов грабителей! Не успел я об этом подумать, как Алексей Петрович прекращает работу и выпрямляется.

— Ты что?

Вместо ответа он в мрачном молчании протягивает мне лопату. К ней прилипли крупные черные комья. Они сохранили следы воды, проникшей сюда двадцать с лишним веков назад.

Все ясно. Клеклая земля. Но я пытаюсь его подбодрить:

— Может, вода натекла случайно…

— Дождик шел, а дверь плохо закрыли? — насмешливо спрашивает Алексей Петрович. Потом, вздохнув, качает головой и начинает потихонечку копать дальше.

Студенты, столпившись у ямы, изнывают от терзающих их вопросов, но не решаются нарушить драматической тишины. Только слышно, как постукивает лопата да тяжело дышит Савосин.

Вот он останавливается, отставляет лопату в сторону и садится на корточки. Я поспешно спрыгиваю к нему.

Из земли торчит позеленевший бронзовый наконечник стрелы. Савосин начинает расчищать землю вокруг.

Что это? Обломок кости, явно человеческой.

Мы с ним понимающе смотрим друг на друга. Теперь уже нет сомнений: нас опередили. Могила ограблена, все ценности украдены, а жалкие остатки погребальной утвари перемешаны с землей. Вряд ли удастся обнаружить даже целый, непотревоженный скелет.

— Откуда же он пролез, шельмец? — бормочет Савосин, озираясь вокруг. — Не иначе, как с той стороны, а то бы мы сразу на его ход наткнулись. Ах подлец, подлец!

Больше в этот день мы работать не стали. И разговоры у костра велись вечером все о том, как ловко нас провели древние грабители.

Студенты допытывались:

— Всеволод Николаевич, а богатое было погребение? Какие, по-вашему, драгоценности могли они унести?

— А почему же их стража не задержала?

— Ну кто будет постоянно охранять курганы в степи? — сказал я. — Поживут возле него некоторое время, а потом откочуют на новые места. Приедут, может, только через год, чтобы еще раз тризну справить.

— Так что, возможно, повторную тризну устраивали уже возле пустой могилки, не подозревая, что она ограблена? — спросил Алик.

— Вполне возможно. Ловко сработано, что и говорить…

Да, мастерством грабителей нельзя было не восхищаться. Задача перед ними стояла нелегкая. Хоть курганы в степи никем не охранялись и не таили в себе разных хитроумных ловушек, как пирамиды египетских фараонов, добраться до погребения местным грабителям было, пожалуй, не легче. Ведь в толще пирамиды уже были проложены строителями готовые ходы, пусть и защищенные ловушками. А чтобы ограбить погребение под курганом, приходилось от его подошвы прокапывать наклонный лаз длиной в шестьдесят-семьдесят метров, вытаскивая землю корзинами или мешками. Лаз обычно рыли круглый, не больше метра в диаметре. Копать его грабителям приходилось, сидя на корточках или даже лежа. И не промахнуться — проложить ход прямо к погребальной камере, а то вся работа впустую. Рыть же проход в более податливой, рыхлой земле курганной насыпи было бесполезно. Она бы осыпалась, то и дело заваливая лаз и грозя придавить грабителей. Нелегким было воровское дело и опасным. Но желающие заняться им всегда находились.

Единственное наше утешение, что охотились они за драгоценностями. Посуда и всякая бытовая утварь обычно их не интересовали. Все это они, к счастью, оставляли нам, правда безжалостно перебив, поломав, пока шарили в гробнице.

Так что зачистку даже ограбленного погребения, конечно, следовало довести до конца. Нам пригодится все — даже оброненная бусинка.

На следующее утро мы и занялись этой кропотливой работой. Две недели ушло на то, чтобы расчистить камеру и перещупать буквально каждый комочек земли. Но результаты мало порадовали нас. Мы раскопали скелет погребенного. Это был мужчина лет примерно сорока. Довольно рослый: свыше метра семидесяти. Кости у него были, пожалуй, немного потолще, чем у нынешних мужчин этого возраста. Значит, был он крупнее, массивней, осанистей.

Прежде чем извлечь его из могилы, мы сфотографировали скелет со всех возможных точек, каждую косточку нанесли на план и пропитали особым составом, чтобы не разрушилась на солнце и свежем воздухе. А то бывает, при неосторожном вскрытии гробниц веками пролежавшие в них скелеты исчезают на глазах потрясенных археологов от легкого дуновения ветерка, превращаются в пыль, прах.

Лишь потом мы осторожно извлекли скелет вместе с пластом земли, на которой он лежал. А вокруг в почтительном молчании собрались все участники экспедиции и ребятишки, набежавшие из поселка.

Расчистка скелета всегда волнует. Не только потому, что невольно в голову приходят грустные мысли о бренности всего земного. Ведь это встреча с представителем далекого прошлого, единственным свидетелем тех загадочных событий, какие интересуют археолога.

— Всеволод Николаевич, как вы думаете: кочевой это был скиф или земледелец? — спросила Тося.

— Я бы сам хотел узнать, — развел я руками. — Но трудновато. Слишком мало для этого вещей нам оставили грабители. Судя по осколкам керамики, это был все-таки кочевник.

Казанский не ошибся. У скифов, пожалуй, не было племен, занимавшихся только земледелием и полностью оседлых. Все они имели и развитое пастушеское хозяйство. Разводили преимущественно овец и лошадей, в меньшем количестве рогатый скот — главным образом быков, запрягая их в повозки и плуги.

Из года в год одними и теми же путями скифы кочевали по степи в поисках обильного подножного корма для скота. А земледелие развивалось лишь там, где природные условия ограничивали возможность постоянных кочевок.

Но нам теперь, через тысячелетия, по археологическим находкам определить, какой именно образ жизни вело данное скифское племя — преимущественно оседлый или в основном кочевой, очень нелегко. Об этом я долго размышлял вечерами, сидя в одиночестве у затухающего костра, когда все уже уходили спать.

То и дело нам приходится задумываться над ребусами, пожалуй, потруднее того, какой по преданию загадали скифы персидскому царю Дарию. Когда он вторгся в степные просторы, они прислали ему письмо — необычное, ведь писать скифы не умели. С недоумением рассматривал царь нарисованных птицу, мышь, лягушку и пучок стрел. Что они могли означать?

Царь истолковал загадочное послание в духе льстивых изъявлений покорности, какие привык получать от перепуганных противников: якобы скифы готовы сдаться, сложить оружие и отдать в его полное распоряжение не только своих скакунов, которых, по мнению царя, олицетворяла попрыгунья-лягушка, но и всех вообще обитателей степи до последней мыши, и даже птиц в поднебесье.

Однако нашелся в его свите мудрец, знавший скифов лучше царя. Он расшифровал их послание правильно. Означало оно совсем иное: «Если вы, персы, не можете летать, как птицы, зарываться в землю, как мыши, скакать по болотам, как лягушки, не укрыться вам от скифских стрел!»

Так вот и нам приходится ломать голову над каждым раскопанным черепком и наконечником стрелы: о чем они могут рассказать? И ошибочный вывод может увлечь на ложный путь. Не всегда это постигнешь логикой. Порой бывает весьма полезно дать волю фантазии. Этому нас учил Олег Антонович, устраивая на раскопках во время студенческой практики занимательные соревнования.