Торопясь, чтобы не опоздать в церковь, семья собралась между садовым забором и домом — в узком коридоре, испещренном серыми и белыми пятнами от солнца, падавшего сквозь ветви сливовых деревьев.
— А где Мария? — осведомилась Кристина, заметив отсутствие сестры.
— Плохо себя чувствует, озабоченно сдвинув брови, пояснила мутти.
Кристина знала, что мать опасалась тифа или туберкулеза. При недостатке медикаментов и скудном питании повсюду бушевали эпидемии; любая инфекция могла стать смертным приговором. Первым побуждением Кристины было унять материнскую тревогу, объяснив, что Мария скорее всего страдает от утренней тошноты. Но она не могла предать доверие сестры. «Мария еще слишком слаба. Скоро мы обо всем расскажем», — подумала она.
Кристина поразмыслила, не подняться ли проведать Марию, но идти потом в церковь одной не хотелось. Это было ее первое появление на людях после возвращения, поэтому руки и ноги дрожали от волнения. Ома уже переходила улицу, спеша занять место до начала службы. Кристина поколебалась, посмотрела на окна сестры — не выглянет ли Мария, — но ставни ее комнаты были плотно затворены.
— Не отставай, Кристина! — окликнула ее мать.
Девушка поспешила обогнуть садовую ограду и догнать родных. Собиравшиеся группами люди в нарядных воскресных платьях напоминали цветущие кустики диких цветов, разбросанные по зеленому церковному двору. Кристина шла вместе с семьей ко входу, не поднимая глаз от дорожки и ощущая на себе всеобщие взгляды.
Когда она вошла в кирху, журчание голосов тотчас же оборвалось и все повернули к ней головы. Кристина не отрывала глаз от своих туфель, с горечью осознавая, что воскресное голубое платье все еще висит на ней, как на вешалке. Чтобы спрятать короткие волосы, она обернула голову бабушкиным красным шарфом и крепко завязала его на затылке. А татуированное запястье скрывала, натянув пониже рукав кофты и зажав его в кулаке.
Из-за ремонта первые ряды скамей оставили для службы. Новый священник встал в начале центрального нефа, над головой его возносилась неоштукатуренная, недавно восстановленная стена. В передней части церкви, позади ряда ваз с сиренью, стояло с десяток канделябров из кованого железа. Запах горящих свечей и свежего строительного раствора заглушал аромат сирени, и от этого в зале пахло, как в усыпальнице.
Несколько человек встали со скамей и подошли к Бельцам, кое-кто мягко сказал: «Здравствуй, Кристина» и «Рады видеть, что ты жива-здорова». Другие наскоро ей улыбались и обращались к родителям — обнимали мать, целовали ее в щеку и жали отцу руку. Пожилые мужчины и несколько вернувшихся с войны солдат хватали отца за плечо и похлопывали по спине. Почти все женщины держали дрожащими руками платки у носов и мокрых глаз.
— А мы все еще ждем известий, — всхлипывали некоторые из них.
Kriegswitwen — вдовы войны — хранили молчание.
Семья Бёльц заняла скамью в середине церкви. Кристина оказалась между отцом и матерью. Усевшись, она стала озираться вокруг в поисках знакомых и оторопела, увидев через шесть рядов впереди Кати в переливающемся изумрудном платье, с рассыпанными по плечам огненно-рыжими волосами. В сравнении с ней все остальные казались скучными серыми мышками. Сидевшая рядом мать Кати повернулась помахать Бёльцам. С другой стороны от девушки высилась прямая фигура Штефана с безупречно подстриженными русыми волосами.
Кати изогнулась на своем месте, чтобы посмотреть, кому это улыбается мать. Увидев Кристину, она склонилась к Штефану и что-то прошептала ему на ухо. Голова Штефана медленно повернулась, при этом тело осталось неподвижным, а лицо ничего не выражало. Его чистые голубые глаза уперлись в глаза Кристины, но она выдержала этот взгляд: «Здесь ты ничего мне не сделаешь».
Он отвернулся, и Кристина взглянула на красный отпечаток ногтя на своем запястье, разделивший номер пополам. Она все еще слышала его полный ненависти голос и помнила, как он вывернул ей руку. Девушка поерзала на сиденье. Может, встать и сообщить всем, что он за человек? Вытянув шею, она увидела пожилую женщину, сидевшую рядом со Штефаном. Кристина никогда не встречалась с его матерью, и теперь ей захотелось узнать, как выглядит родительница эсэсовца. Она рассмотрела ее макушку, седые волосы, гладко убранные в заплетенный пучок. Когда женщина медленно повернулась, Кристина подметила пухлые щеки и милую улыбку. «Теперь ты уподобляешься любопытным соседям, — упрекала она себя. — А что ты ожидала увидеть, рога и копыта?»
Это напомнило ей, как она познакомилась со Штефаном, как счастлива была тогда Кати — он учил ее английскому и возил в берлинский театр. Каким образом состоятельный образованный человек превратился в хладнокровного убийцу? При мысли о том, чем угрожал ей Штефан, по телу Кристины пробежал озноб.
Кровь прилила к ее щекам, она села прямо, притворяясь, что скучает, и стала пристально изучать всех незнакомых мужчин в церкви — высматривала тех, других, о которых предупреждал ее Штефан, ища свидетельств. Может, намерение вычислить эсэсовцев по внешнему виду и казалось безумным, но Кристина почему-то была уверена, что не пропустит тех, кто отмечен ореолом зла, похожим на клубившийся вокруг головы ядовитый вонючий газ. Она, бывшая заключенная, точно знала: приблизившись к тому, кто работал в лагере, опознает его по глазам — пустым, тусклым, с червоточиной, — выдающим разложение гнилой душонки.
Двумя рядами позади Штефана и Кати широкоплечий мужчина приобнял маленькую златокудрую женщину, его веснушчатая мясистая рука покоилась на спинке скамьи позади нее. Вероятность номер один, подумала Кристина. Несколькими рядами дальше с другой стороны от прохода устроился, высоко вскинув подбородок, человек с лоснящейся физиономией, по возрасту примерно ровесник ее отца. Вероятность номер два. Кристина боялась дышать. Возможный кандидат номер три сидел в середине — субъект среднего возраста с зализанными назад волосами и кустистыми бровями.
Воздух в церкви отяжелел. У Кристины помутилось в глазах. Ее бледные руки плавали, как бледные рыбы, в синем море юбки.
«Я должна об этом рассказать, — подумала она. — Нужно, чтобы все знали о преступлениях Штефана. Но что, если люди не станут ничего предпринимать? Что, если они не поверят мне? У меня нет доказательств».
Мутти продела руку под локоть Кристины и положила свою ладонь на ее кисть. Кристина решила, что мать заметила ее нервозность — большой палец непроизвольно ходил по цифрам на запястье. Но когда мутти взяла под руку Генриха, сидящего с другой стороны от нее, Кристина поняла, что мама просто счастлива находиться рядом со своими детьми.
Заиграл орган, поначалу робко, словно органист был не уверен в инструменте или в своих способностях. Медленно и осторожно, а затем и крещендо зазвучала музыка, наполняя тихий и гулкий церковный зал. Со времени своего возвращения Кристина не слышала ничего подобного — только омерзительный визгливый вальс, сопровождавший ее ночные кошмары. От могучих прекрасных звуков органа шея девушки задрожала, а в глазах вскипели слезы. В последний раз она посещала кирху в тот день, когда отца призвали на фронт. Казалось, с тех пор прошло сто лет. И Исаак тогда был еще жив. А знай она, какой ужас ждет впереди, что она могла бы изменить?
Кристина посмотрела на заскорузлую руку матери, лежавшую на ее собственной. Каждая мозоль и морщина, каждое пигментное пятно и огрубелость говорили о тяжелой работе, которую выполняют эти руки во имя любви. Мать всегда поступала так, как считала правильным. «И я тоже», — подумала девушка. Но ни любовь, ни усердный труд не могут защитить человека от судьбы. Погруженная в свои мысли, Кристина вздрогнула: деревянные скамьи дружно издали треск, как тысяча ломающихся костей, — прихожане вставали, чтобы исполнить гимн.
Она тоже встала, и отец обнял ее. Он улыбался и крепче прижимал дочь к себе. Затем мягкими несмелыми голосами хор и паства начали петь.
«За что мы с Марией заслужили такие мучения? — размышляла Кристина. — А Штефан тем временем расхаживает как ни в чем не бывало. Может быть, мы случайно согрешили в детстве? Или просто мир катится к своему концу, и дьявол выигрывает войну за человеческие души, готовясь к окончательному господству?» А ведь те же самые вопросы она задавала себе во время мрачных и безнадежных месяцев в лагере, с каждым днем все больше убеждаясь, что наступает конец света. Потом война окончилась, злодейским замыслам Гитлера был положен конец. Бог победил зло. Однако теперь девушка думала, не станет ли окончание войны лишь временной передышкой, заминкой на дороге, ведущей, вне всякого сомнения, к полному разрушению. Гитлер мертв, Европа лежит в руинах, а Кристине не дают покоя, к ее ужасу и изумлению, все те же вопросы. Но добро все-таки способно противостоять злу. И возможно, церковь — лучшее место для этой схватки.
