— Зачем ему забирать детей? — спросила я, пока он продолжал смотреть на крышу.

— Это его последняя тактика. Он похищает наших детей, чтобы заставить членов моей стаи выступить против меня. Он держит их детей в заложниках, чтобы заставить присоединиться к его стороне в этой борьбе. И я даже не могу винить их за то, что они делают то, что он говорит. На самом деле, я ясно дал понять каждому члену моей стаи, что если он сделает это с ними, я не буду считать их ответственными за то, что они обратятся против меня, когда я приду за его головой. Как я могу? Faremmo qualsiasi cosa per le persone che amiamo. (п.п. Мы готовы на все ради тех, кого любим.)

Я протянула руку и взяла его за ладонь, сжала его большие пальцы в своих и улыбнулась, когда он крепко обнял меня.

— Ты поймаешь его, Данте. И ты покажешь всему миру, что происходит с человеком, который переходит тебе дорогу, который ранит твою кровь и угрожает людям, которых ты любишь. Он умрет с криком, и никто не будет оплакивать его ни секунды. И когда ты пошлешь его на смерть, он не вернется, потому что в нем нет ничего от Оскура. A morte e ritorno. До смерти и обратно.

Данте повернулся, чтобы посмотреть на меня, и дрожь пробежала по моей коже, когда в воздухе затрещало электричество.

Его взгляд упал на мои губы, и я ответила на тоскливый взгляд его глаз, наклонившись к его губам.

Он ответил на мой поцелуй, но движение его рта к моему было медленным, размеренным, как будто он сдерживался, и я не знала почему. Леон сказал мне, что говорил с ним об этом, хотя у меня не было возможности поговорить с ним самой. Но взгляд его глаз говорил достаточно ясно, что он хочет меня, так что я не понимала, почему он сдерживает себя.

Я переместилась к нему, и он сел, заведя руки мне за спину, наш поцелуй стал глубже, когда я, казалось, прорвалась сквозь его сдержанность, но когда мои руки скользнули по его груди, он поймал мои запястья в свой захват и отстранился.

— Я не думаю, что смогу это сделать, bella, — пробормотал он, с сожалением глядя мне в глаза.

— Что? — я вздохнула, мое сердце бешено колотилось, когда меня охватило смятение, а жало его отказа причинило мне боль.

— Не тогда, когда мы вот так наедине, — медленно сказал он, отпуская мои руки, чтобы сжать мое лицо в ладонях. — Я знаю, что Леон сказал об этом, но…

— Но? — спросила я, заставляя себя держать его взгляд, даже когда я боролась с желанием убежать от него и с этим узловатым чувством в моем нутре.

Данте вздохнул, его пальцы чертили линии моего лица, как будто он пытался запомнить их, как будто он думал, что ему может понадобиться сделать это по какой-то причине. — Но, находясь здесь с тобой, я чувствую, что предаю его. Когда мы все вместе, и я вижу, как сильно он этого хочет, это одно. Но когда ты здесь одна, глядя на серебро в твоих глазах, которое отмечает тебя как его, и зная, что я все равно забираю тебя, это кажется… неправильным. Как будто я забираю его девушку.

— Я и есть его девушка, — вздохнула я. — Но я и твоя девушка тоже.

Взгляд Данте говорил о том, что он больше всего на свете хотел в это поверить, но просто не мог.

— Мои мама и папа были Элизианской Парой, — пробормотал он, его руки соскользнули с моего лица, пока его руки снова не обвились вокруг моей талии, сцепившись за моей спиной. — Их любовь пылала для всех, чтобы все видели, с жаром и силой солнца. Они никогда бы даже не подумали о том, что им нужен кто-то другой. И я не могу не думать о том, что и ты со временем не захочешь. Может быть, сейчас ты все еще привыкаешь к этому, и чувства, которые ты испытывала ко мне до того, как это случилось, все еще живы. Но со временем, я думаю, ты поймешь, что любишь Леона больше всех. Что он единственный, кто тебе нужен. И каждый миг, проведенный в твоих объятиях, заставляет меня только сильнее привязываться к тебе. Я боюсь, что в конце концов это уничтожит меня.

— Это не соревнование, Данте. Мои чувства к тебе так же сильны, как…

— Я хочу в это верить, bella, — вздохнул он. — И, возможно, мне просто нужно время, чтобы принять это. Но прямо сейчас, все, что бы мы ни делали наедине вместе, будет омрачено привкусом предательства на моем языке. Леон — моя семья, даже если кровь не связывает нас.

— Хорошо, — согласилась я, несмотря на то, что у меня болело сердце. — Мы не должны ничего делать без его присутствия.

Данте с сожалением улыбнулся мне, и я переместилась назад, вставая с колен и обхватывая ногами его талию, а затем опустилась на задницу между его бедер. Ни один из нас не сделал никакого движения, чтобы распутать себя дальше. Мой взгляд скользнул по его невероятно красивому лицу с широкими чертами, сильной челюстью, глубокими карими глазами и черными волосами, собранными в беспорядке, а не убранными назад, как обычно.

— Прекрати смотреть на меня так, будто хочешь меня съесть, bella, так только труднее устоять перед тобой, — поддразнил он.

Я облизала губы, улыбаясь, когда мой взгляд скользнул к его горлу. Съесть его было не самой плохой идеей в мире, но с моей пылающей кожей и болью по нему, я была уверена, что мои руки разбегутся, если я укушу его сейчас, а я только что пообещала не делать этого.

— Что ты читала? — спросил Данте, пытаясь отвлечься и небрежно взял дневник Гарета.

Я напряглась, каждый мускул в моем теле застыл, когда я посмотрела на дневник в его руках, и он сразу же заметил это, его взгляд переместился с дневника в его руке на меня, когда он предложил ее.

— Я не хотел лезть не в свое дело, amore mio, — мягко сказал Данте, протягивая мне дневник, и я вздохнула.

— Все в порядке, — сказала я, качая головой и показывая, чтобы он открыл ее. — Просто это принадлежало Гарету. Я нашла его спрятанным в его старой комнате, и там было несколько подсказок, которые помогли мне разобраться в этой истории с Черной Картой. Но я чувствую, что зашла в тупик. Я все смотрю и смотрю на все эти наброски, но мне кажется, что они не имеют никакого смысла. Может быть, ты заметишь что-то, чего не заметила я.

— Элис… — Данте долго смотрел на ежедневник, прежде чем вздохнуть. — Есть некоторые вещи, которые ты должна знать о моей дружбе с твоим братом. Он помогал мне с Лоренцо, работал на меня, пытаясь спасти его от Киллблейза. Он выступал в роли дилера Лоренцо, пытаясь отучить его от этого дерьма, и именно я посоветовал ему присоединиться к этому культу.

Мои губы открывались и закрывались, как у рыбы в воде, и боль в глазах Данте была единственным, что останавливало меня от того, чтобы убежать от него, или закричать, или, может быть, набить ему морду, или…

— Я просто думал, что они кучка чудаков, — объяснил он. — И я пытался спасти членов своей семьи от боли, связанной с тем, что Лоренцо может умереть. Сейчас я понимаю, что он уже был потерян для нас. Но я боюсь, что могу быть в какой-то степени ответственным за то, что случилось с Гаретом. Я не раз спрашивал его, все ли с ним в порядке в том культе, но он только улыбался и кивал. Может быть, мне следовало присмотреться или больше заботиться, но у меня много людей, за которыми нужно присматривать, и, наверное, я просто не хотел искать еще больше проблем, чем те, с которыми я уже имел дело.

Я испустила долгий вздох, заставляя себя не злиться на него за его участие в этом. Он не знал меня тогда, не мог понять и половины того, что мы теперь знаем о Черной Карте. И он простил меня за мое участие в смерти Лоренцо. Неважно, по какому пути мог пойти Гарет, я знала, что он не желал ему зла.

Я протянула руку, чтобы коснуться его щеки, и покачала головой. — Гарет попал во всевозможные неприятности, о которых я ничего не знала. Я с таким же успехом могу винить себя за то, что не поняла, что он попал в беду, как и тебя за то, что ты дал ему работу, когда он в ней нуждался. Он хотел заработать эти деньги, чтобы оплатить долг, висящий на мне. Расплачиваясь с ним, ты спасал меня от жизни, в которую я всегда боялся попасть, даже когда ты не знал о моем существовании. Никто из нас не понимал всей картины, возможно, даже он.