Веревка напряглась, как ограждение ринга, и отбросила меня назад. Я потеряла равновесие и, выронив Максимилиана, полетела в воду!

Но не погрузилась даже по грудь.

Вода без брызг вытолкнула меня обратно. Я висела, как поплавок, по пояс в воде и с пустотой под ногами. Рядом барахтался некромант – руки ему по-прежнему не служили, но опрокинуло его, к счастью, не на живот, а на спину.

Уйма еще сражался. Его шлем откатился к самой воде, его меч переломился пополам, черная рука сомкнулась на его горле. Наверное, подумала я, после смерти людоед по праву мог бы рассчитывать на место в Шагающих Дворцах. И тут же спохватилась: два мага болтаются, как селедки в рассоле, в то время как простой дикарь не на жизнь, а на смерть бьется с порождением Соляной Бездны!

Я попыталась снова взлететь, но липкая вода не пускала. Я стала раскачиваться, подпрыгивая вверх и вниз, то погружаясь по грудь, то выпрыгивая почти по колено. Почти выбралась, почти смогла, потянулась за Максимилианом – и снова потеряла равновесие, упала обратно и чуть не хлебнула густой едкой жижи.

Она была, как зеленоватое молоко. Она была, как топленый жир. Она была…

Я наклонила голову. Мне показалось, что в молочной мути подо мной появляются просветы. Вот они стали шире… Еще шире… Как будто, опускаясь на самолете, я прорывала слой облаков, они становились все реже, сейчас я увижу, что под ними…

И я увидела.

Дно было страшно далеко. Я висела над ним на высоте шестнадцатиэтажного дома. И там, на дне, были люди. Они стояли толпой, плотно прижавшись друг к другу, и покачивались, словно пришли на уличный концерт.

Их головы были, как шары, белые и голые. Сперва я видела только макушки, но вот начали появляться лица с черными дырами глаз. Они задирали подбородки, они смотрели на меня, они меня видели!

Я вырвалась из воды, как ракета с прицепом, волоча за собой Максимилиана. Снова навалилась на перила моста и снова не дотянула. Веревка напряглась – и лопнула под моей тяжестью, мы упали на мост, и он заходил ходуном, как огромный гамак.

– Уйма!

Хрипя и задыхаясь, Уйма обломком меча отсек черную руку, вцепившуюся ему в горло. Кинулся за нами по мосту. Черная фигура взвыла дурным голосом и бросилась следом, на бегу опрыскивая людоеда струйками мутной жидкости. Жидкость густела с каждой секундой. Уйма увяз и свалился. Фигура нависла над ним, и тут мой посох разразился струёй зеленого огня.

Черная фигура замешкалась только на несколько секунд – но этого времени хватило и Уйме, и нам, чтобы проскочить мост и добежать до лестницы.

Воды! Воды! Ничего мне так не хотелось, как прыгнуть в речку и смыть с себя хрустящую корку соли. Кожу стянуло, все царапины, ссадины и ранки горели огнем, одежда превратилась в серый царапучий панцирь. Максимилиан казался ожившей цементной статуей и хныкал в голос. Только Уйма сохранял присутствие духа, хотя лицо у него было рассечено от виска до подбородка и панцирь потемнел, залитый кровью.

Мы остановились в темном коридоре. Посох подрагивал, обещая опасность тут и там. Пахло дымом, пылью и немытыми людьми.

– Бассейн, – сказала я. – Ну хоть бочку с водой. Ну хоть ведерко. Где взять?

Уйма покосился и ничего не ответил.

– Если вас поймает ночная стража, – сказал Максимилиан, – к утру виселицы перед замком будут заняты.

– Почему это «вас»? – удивился Уйма. – Нас, так точнее.

Я покрепче зажмурила глаза. Представила себе воду. Много воды. Наш класс выстроился вдоль кромки бассейна, у Ритки новый купальник…

Нет, не так. Надо вспомнить Оберона, Что сделал бы в такой ситуации Оберон?

Посох нагрелся под моими руками. Я представила, как вхожу в ванную, поворачиваю кран… Посох дернулся. Из навершия сперва тонкой струйкой, потом все сильнее и сильнее забила вода.

Очень долго мы ничего не делали – просто стояли и смотрели на это чудо. С еле слышным шипением вода поднималась к потолку, рассыпалась грибом-фонтаном и мелким дождем стучала по плитам. Текла по каменному полу, проваливалась вниз сквозь решетку водостока и исчезала из глаз.

Она была теплая.

Вряд ли в этом коридоре кто-то когда-то брызгался водой. Вряд ли кто-то гонял туда и сюда по мокрому полу, чтобы обдать противника теплым фонтаном. Полуголые, в мокрых рубашках, мы с Максимилианом вели себя, как два малолетних дурачка. Уйма исподлобья наблюдал за нами, но резвиться не мешал: почему бы не побаловаться, вырвавшись из лап лютой смерти?

Это, конечно, глупо, но игра с водой в подвалах Принца-деспота подарила мне замечательные, счастливые минуты. Доживу до старости – буду вспоминать, честное слово. Мы справились, мы вырвались, я показала себя настоящим магом и заново поверила в себя. Чего мне бояться? Я все могу! Я могу летать. Я могу вызывать огонь и воду. Я могу лечить раны…

Вспомнив о ране Уймы, я перестала брызгаться и скакать. Перехватив посох левой рукой, подошла к людоеду и сухим «врачебным» голосом приказала сесть на пол. Вспомнила уроки Оберона – и заодно школьные схемы, показывающие устройство кожи. Уйма удивленно следил за моими руками.

Края его раны сошлись, оставив багровый шрам. Со шрамом я, как ни билась, ничего не могла поделать. Людоеду, впрочем, на косметические тонкости наплевать: шрамом больше, шрамом меньше…

– Хорошо, – с удивлением сказал мой пациент, ощупывая рубец. – Спасибо.

Сзади подошел Максимилиан. Он был мокрый и тяжело дышал. Смотрел на меня каким-то новым, уважительным взглядом. Мы с Уймой спасли его от ужасной участи, напомнила я себе. И улыбнулась некроманту во весь рот.

Тот ответил осторожной улыбкой.

Теперь главой экспедиции была я. Мы пробирались вперед, полагаясь только на мой посох. Опасность справа! – обойдем. Опасность слева! – обойдем. Опасность прямо! – отступим.

Замок деспота не походил на другие замки ни снаружи, ни изнутри. Все здесь пришло в упадок, все было замусорено и заброшено, но истинный вид этих коридоров и комнат проявлялся то там, то здесь. Похоже, сумасшедший архитектор строил одновременно жилище и могилу и никак не мог решить, что же ему все-таки нужно – дворец или камера пыток.

Любое помещение делилось на две части – в одной высокий потолок, в другой очень низкий. В одной сохранились мозаики, роспись, барельефы и каменные цветы. В другой на покрытых копотью стенах имелись вмурованные кольца, а на полу – высеченные в камне канавки. Все это было завалено кучами хлама, горами ржавого железа, пыльными пустыми котлами и гнилыми бочками (мы пробирались, похоже, по свалке-кладовой), но странность этого места все равно бросалась в глаза.

– Проще простого, – вполголоса рассуждал Уйма. – Я, допустим, великий воитель, поймал врага, и что мне с ним делать? В подземелье? Нет, пусть живет рядышком и мучается. И при этом пусть смотрит, как мне хорошо. А я буду смотреть, как ему плохо. Вот это я понимаю – мудрость.

– А если ты – тот самый враг, которого поймал великий воитель?

Уйма снисходительно усмехнулся:

– Такие враги, как я, не попадаются, девочка… Эй, а где некромант?

Я огляделась. Максимилиан только что был здесь, шел за мной, не отставая ни на шаг, ныл, разминая опухшие руки, сопел, спотыкался и стучал зубами от страха. А теперь его след простыл. Мы с Уймой стояли у подножия винтовой лестницы, на перекрестке нескольких коридоров. Пустые коричневые тоннели вели в темноту.

– Упустили, – сказал Уйма. – Жди теперь беды.

Я поводила посохом, как антенной. В одном из коридоров таяла, растворяясь, слабая опасность.

Секунда – и нет ее.

– Может, к лучшему? – спросила я с надеждой.