Фиби лежала, крепко зажмурив глаза, ощущая, что все ее надежды, даже самые робкие, рухнули. Конечно, она не Диана, но у нее есть свои достоинства, она способна дать мужу то, чего ее сестра не хотела да и не умела дать никому! А Кейто… он просто слепец, если не видит этого, не в состоянии проникнуть в душу человека!

Кейто неподвижно лежал рядом, чувствуя себя негодяем. Грубым животным. В ее молчании он различил обиду и уязвленное самолюбие. Половой акт, видимо, ошеломил ее, нанес оскорбление. Неужели никто и ничего не объяснил ей? Хороши же эти женщины! Его не покидало ощущение, что он совершил насилие, надругался над своей женой.

Он упрямо сжал рот. И тем не менее начало положено. И даст Бог, союз, малоприятный для них обоих, принесет ему долгожданного сына… А когда это случится, он оставит жену в покое. Да, так он и сделает.

«Кажется, она уснула», — подумал он. Прошло уже два года с той поры, как он делил постель с Дианой. Последние несколько месяцев перед смертью она болела, теряла силы, и никто из врачей не мог уверенно определить характер и причины болезни. И сейчас ему было приятно ощутить рядом с собой теплое женское тело.

Он повернулся на бок, чтобы поскорее уснуть: снизу все еще доносились звуки веселого застолья.

Когда Фиби проснулась, было раннее утро. Она лежала одна в огромной постели. Не увидела она Кейто, и спустившись вниз. В притихшем доме ничто не говорило о том, что вчера она вышла замуж, стала женой, женщиной.

Ее отец уехал, даже не попрощавшись с ней. Уехал на свою войну, не вспомнив о дочери, навеки отданной другому человеку, с приятной для него мыслью о том, что теперь все расходы по ее содержанию лягут на этого другого.

— Вот! Уже последний, бабушка!

Фиби кинула еще один кочан капусты с грядки в корзину и выпрямила натруженную спину. Опершись на лопату, она откинула волосы с лица. День выдался солнечным, но холодным, однако Фиби вся вспотела, выкапывая для бабушки Спруил зимнюю капусту с засыпанных соломой грядок.

— Доброе у тебя сердце, милочка, вот что я скажу, — проговорила старая женщина. — Нынче, когда мужчины на войне, и помочь-то старому человеку некому.

— А что слышно про ваших внуков? — Фиби подхватила корзину и зашагала с огорода в сторону кухонной двери.

— Да ничего с самого Рождества, — отвечала старуха, следуя за Фиби. — Поставь их в кладовку, ладно? А про внуков…

Один парень тут проходил, говорит, видел моего Джереми где-то аж в Корнуолле. Жуть, говорит, что делается. Везде воюют. Но Джереми живой был, когда он его видел.

— Ходят слухи, — продолжила разговор Фиби, выйдя из кладовки, — что дела у короля в Корнуолле совсем плохи. Никто его не поддерживает. Уверена, скоро война кончится, и внуки вернутся домой живые и здоровые.

— Э, посмотрим, милочка. Нам остается только молиться да надеяться, чего еще? Отведай-ка кусок моего фруктового пирога и кружечку сидра.

Уже в кухне бабушка Спруил достала из шкафчика глиняный сосуд, вынула оттуда завернутый в чистую тряпицу пирог и отрезала от него здоровенный кусок.

— Наливай себе сидра, милочка, и кушай на здоровье.

Фиби не стала отказываться, и уходить она не торопилась, поскольку само ее присутствие и участие в беседе для этой старой и одинокой деревенской женщины значит даже больше, чем помощь по дому или в огороде. У женщин, которые помоложе, достаточно своих хлопот — хозяйство, дети, им просто не хватает ни времени, ни сил на разговоры со стариками.

Звон церковных часов заставил Фиби вскочить со стула.

— Ой, неужели уже половина двенадцатого?

— Так и есть, милочка. Старые часы никогда не ошибаются, — с гордостью сказала бабушка Спруил. — А мы-то все здесь думали, — добавила она, — что после замужества ваша светлость уже не будет навещать нас, старых людей. Такая важная леди, куда там! Но вы опять с нами.

Последние слова она произнесла, уже проводив Фиби до калитки и отворяя ее.

— Ничего не изменилось, бабушка, — заверила Фиби. — Я такая же, как и раньше.

В этом утверждении невольно прозвучала горечь, но старушка ее не приметила. Напротив, она рассмеялась, и лицо ее стало точь-в-точь как печеное яблоко.

— Э, милочка, это мы еще поглядим! — Взгляд ее недвусмысленно остановился на животе Фиби.

Все еще посмеиваясь, она повернулась и пошла к дому. Фиби почти бежала по деревенской улице, подхватив юбки, чтобы не испачкать в дорожной пыли, хотя подол шерстяного платья и еще недавно белоснежная нижняя юбка были густо заляпаны грязью с грядок бабушки Спруил.

Фиби торопилась потому, что Кейто, как правило, начинал второй завтрак ровно в полдень и очень не любил, когда кто-то опаздывал. А если она даже прибежит вовремя, то переодеться уже никак не успеет. Впрочем, разве такое с ней впервые? Наверное, она чаще опаздывала, чем приходила в назначенное время, и к этому надо бы уже всем привыкнуть. Приблизившись к деревенскому лугу, она заметила там, возле места, где совершаются наказания, небольшую толпу, окружившую какого-то всадника. Без сомнения, это был Кейто Гренвилл на своем гнедом жеребце! Кейто выполнял в округе обязанности мирового судьи, и ему было о чем поговорить с народом. Тем более что сейчас должен был понести наказание проштрафившийся чем-то бродяга.

Как всегда, сердце у нее екнуло, когда она увидела Кейто. Он был с непокрытой головой, в черной одежде, только на шее что-то белое, вроде галстука. Как же ему идет этот шейный платок! Как оттеняет смуглые правильные черты лица, гордую осанку воина, темно-карие, почти черные глаза!

Фиби невольно замедлила шаг. Как он красив все-таки! Разве пристало мужчине быть таким красивым? Ведь это слово, это определение скорее всего относится к женщине. К ее сестре Диане, например. Бедная сестра, умерла такой молодой, и никто так и не знает, что же свело ее в могилу. Она так долго болела…

Фиби не хотела приближаться к толпе, окружившей Кейто, однако ноги сами несли ее туда. Нет, она не подойдет. Зачем? Лучше поторопиться домой, сесть за обеденный стол раньше, чем Кейто. Но она была уже совсем близко от галдящих людей, и он, заметив ее, направил к ней коня.

Она остановилась в растерянности, не зная, чего от него и ждать.

— Добрый день, милорд, — сказала она.

Он нахмурился:

— Что ты делаешь здесь, Фиби? Почему у тебя так спутаны волосы и грязь на лице? Что случилось?

— Просто я копала капусту.

— Капусту? Я не ослышался?

Фиби потупилась.

— Нет, сэр. От заморозков она была прикрыта соломой, а старой Спруил трудно выкапывать. Вот я ей и помогла.

Кейто продолжал с подозрением смотреть на свою жену. Что она несет? Что происходит в ее странной, набитой строчками и рифмами голове?

Он наклонился и сурово приказал:

— Дай руку и поставь ногу на мой сапог.

Фиби подняла на него большие ясные глаза, голубые, как венчики вероники. Эта яркая голубизна поразила Кейто. Он словно впервые их увидел, однако ничуть не смягчился.

— Прошу прощения, милорд, — после минутного колебания сказала Фиби, — но я не люблю лошадей. Я их боюсь. У них такие огромные зубы, и они никогда меня не слушают и увозят бог знает куда. Совсем в другую

сторону.

— Этот конь не увезет тебя в другую сторону, — заверил ее Кейто с легкой улыбкой. — Садись же скорее! Леди Гренвилл нельзя бояться ездить верхом. Это абсурд!

Он взмахнул рукой в перчатке.

Фиби подчинилась. Она приняла его руку и попыталась поднять ногу, но сапог был так высоко, а ноги у нее столь коротки… «Не то что у Дианы, — мелькнуло опять в голове Фиби. — У сестры ноги росли чуть ли не из-под мышек».

После упорных стараний Фиби удалось наконец наступить на кончик сапога всадника, и Кейто, подхватив ее за талию, поднял и посадил прямо перед собой. — Ну вот. Не так страшно, верно?

Фиби закусила губу и коротко кивнула в ответ. Она не знала, чего боится больше, — сидеть высоко над землей на лошади или ощущать у себя за спиной горячее тело мужчины, который до сих пор не стал ей по-настоящему близок, так, как хотелось бы.