— Ох, очень плохо; голова готова лопнуть. Я испытал подобное ощущение только раз, когда меня ударила шальная пуля во время битвы…

— Мне жаль, что у вас такая головная боль, полковник, но еще более жаль, что вино сыграло с вами вчера такую шутку.

— Да, шутку, — ответил полковник, — я совсем не помню ничего, что было после того, как я ушел из-за стола.

— Серьезно? Вы не помните сцены с миссис Сюлливан?

— С миссис Сюлливан? Какой сцены, дорогой сэр? Я, конечно, оказывал внимание этой очень хорошенькой женщине, но больше ничего не помню.

— Даже сцены в гостиной?

— Боже сохрани меня. Нет, я и не помню, что я был в гостиной. Ну, скажите, что я там говорил? Надеюсь, ничего неподходящего?

— Право, мне даже совестно вдаваться в подробности; достаточно будет сказать, что вы держались с ней очень свободно.

— Может ли быть! — вскрикнул полковник. — Капитан Каррингтон, вы не шутите?

— Спросите вот этого джентльмена, все было при нем.

Последовало подтверждение; полковник был в ужасе.

— Извините, джентльмены, я сейчас же отправлюсь и попрошу простить меня; я должен это сделать, как джентльмен, как офицер и человек чести.

Шутники ушли, довольные успехом своей затеи. Полковник встал, оделся, наскоро проглотил чашку кофе и отравился с покаянием.

Когда мистер Сюлливан очнулся от летаргии, вызванной действием вина, он постарался вспомнить все, что было накануне, но напрасно. Ему удалось только вызвать в памяти, что кто-то ухаживал за его женой, но дальнейшее было неизвестно. И это заставило его встать в очень ревнивом настроении духа. Не прошло и часа, как полковник прислал свою карточку, прося хозяйку дома принять его.

Это вызвало новую ревность у Сюлливана. Ему захотелось узнать, пришел ли тот самый человек, который накануне так ухаживал за его женой, а также и цель его посещения; он велел пригласить его. Полковник думал извиниться перед миссис Сюлливан не в присутствии третьего лица; он поднялся по лестнице, поправляя воротник и волосы и готовя пылкую речь, полную извинений.

Поэтому, увидев в гостиной мистера Сюлливана, а не хорошенькую женщину, он, понятно, попятился назад и пробормотал что-то невнятное. Такое поведение не ослабило подозрений мистера Сюлливана, и ревнивец высокомерно спросил, что доставило ему честь посещения полковника. Старый Адонис смутился пуще прежнего, совсем потерял присутствие духа и ответил:

— Я пришел, сэр… к миссис Сюлливан… хочу извиниться за мое вчерашнее поведение, но я понимаю, что теперь ее видеть нельзя, и выберу другой, более благоприятный случаи.

— Все извинения вы можете передать мне, — сказал Сюлливан. — Могу ли я спросить, что делает необходимыми такие извинения?

Сюлливан подошел к двери и запер ее.

— Право же, мистер Сюлливан, вы знаете, что могут явиться разные обстоятельства; дело в том, что я, как джентльмен, считаю своим долгом выразить мои сожаления вашей супруге.

— Сожаления о чем, сэр?

— Сэр, — забормотал полковник, — говоря правду, я должен сознаться… что жалею о своем поведении вчера вечерок…

— С моей женой неподходящее обращение? — загремел Сюлливан в полном бешенстве. — Какое это было обращение? Когда? Где?

— Право, сэр, на меня так подействовало вино, что я ничего не помню. Но, — продолжал полковник, — мне не придется видеть миледи, а потому я считаю, что исполнил свой долг, попросив вас, сэр, передать ей мои извинения. И теперь честь имею кланяться, сэр.

— Прощайте, — насмешливо произнес муж, — и заметьте, сэр, что вы можете больше не беспокоить себя посещениями нашего дома. Уильям, проводите этого джентльмена.

Узнав, что полковник ушел, мистер Сюлливан немедленно прошел в уборную жены, где она сидела с книгой.

Там произошла бурная сцена, с упреками, истерическим смехом и рыданиями. Наконец Сюлливан выбежал из уборной, отправился к себе в контору и, написав полковнику Элису письмо с вызовом, поручил одному из своих друзей передать его по назначению. Друг этот очень неохотно взял на себя роль секунданта.

Когда полковник шел домой, его встретил Каррингтон и выманил у него рассказ о том, что произошло в доме Сюлливана. Вероятно, Элис ни за что не рассказал бы о нанесенных ему обидах, если бы не думал, что его признания не останутся тайными. Но сохранять дела в тайне Каррингтон не желал, ему хотелось еще продолжать шутку. Когда полковник закончил свой рассказ, капитан ответил:

— Честное слово, полковник, военный не может допускать такого обращения с собой. Право, не знаю, что вам и посоветовать, и мне страшно взять на себя ответственность; однако я посоветуюсь с мистером С, с мистером Д. ; и если вы вручите свою честь в наши руки, поверьте, мы исполним наш долг.

Капитан Каррингтон, поговорив с друзьями и незаметно подмигнув им, объяснил, каких советов он ждет от них.

— Ну, джентльмены, что вы скажете? — спросил капитан, окончив свой рассказ.

— Я думаю, — с серьезным лицом ответил С, — что мнение только одно: наш храбрый друг, — он взглянул па полковника, который в тревожном ожидании ответа поднялся с дивана, — должен бы спросить Сюлливана, что он желал сказать.

— Или потребовать извинений, — прибавил Д.

— И Сюлливан, как честный человек, обязан извиниться; а полковник, как джентльмен и офицер, должен настойчиво требовать этого, — заметил С. — Как вы думаете, мистер Каррингтон?

— Я мирный человек, — ответил капитан, — и если наш благородный друг, полковник, не вполне уверен, что мистер Сюлливан сказал ему: «Можете больше не беспокоить себя посещениями моего дома… » Вы положительно помните, что это были его точные слова?

— Да, кажется, — ответил полковник, — хотя, быть может, я ошибаюсь. Но было сказано что-то в этом роде.

— Может быть, он сказал: «Я требую, чтобы вы опять пришли ко мне»? — сказал Каррингтон.

— Нет; конечно, нет.

— Ну, — сказал Каррингтон, — мне, к сожалению, приходится сказать, что нашему другу, полковнику Элису, остается только потребовать или извинений, или удовлетворения.

— А разве нельзя ответить ему презрением? — спросил полковник.

— Нет, — ответил мистер С. — Сюлливан из хорошей семьи, служил некоторое время в сорок восьмом полку и был принужден выйти в отставку из-за того, что послал своему полковнику вызов.

— Хорошо, джентльмены, — ответил Элис, — я отдаю мою честь в ваши руки, хотя вижу, что у нас очень мало времени. Помнится, вы сказали, что мы отплываем завтра рано утром, капитан Каррингтон? А сегодня уже поздно.

— Дорогой полковник, лучше я подвергну себя выговору адмиралтейства, — ответил Каррингтон, — чем не дам вам времени исцелить вашу раненую честь. Мы останемся до послезавтра, чтобы успеть устроить это дело.

— Благодарю, сердечно благодарю, — уныло ответил Элис. — Значит, мне нужно написать письмо?

— Письмо полковнику, — сказал вошедший португалец, — просят ответа!

Полковник вскрыл конверт. Это был вызов от Сюлливана. Пистолеты, следующее утро, на рассвете.

Полковник стал менее храбр, но он оправился и, усмехаясь, передал письмо Каррингтону.

— Видите, капитан, этот джентльмен избавил меня от труда. Ха-ха; эти делишки привычны нам, ха-ха!.. Ну, раз он желает… ха-ха! Что же? Не будем его разочаровывать.

— Раз вы оба держитесь одних взглядов, дело устроится, — заметил мистер С. — Но нужно ответить.

— Отвечу, — произнес полковник, вздрагивая от волнения. — Он получит ответ. В котором часу, пишет он?

— Мы все это устроим, — сказал Каррингтон и, взяв полковника под руку, увел его.

Ответ отправили, сели обедать. Выпили много стаканов, подбадривая полковника, который оправился и, желая показать полное равнодушие, принялся ухаживать за дамами. Тем не менее он ушел к себе очень рано.

Мистер Сюлливан получил ответ и прошел в свою контору, чтобы на случай несчастья привести дела в порядок.

Мы оставили миссис Сюлливан в слезах. Когда ее муж убежал, грозя вызвать полковника на дуэль, она в порыве гнева обратила мало внимания на эту угрозу. Но по мере того, как ее раздражение остывало, тревога увеличивалась. Она была кокеткой, но горячо любила мужа. Кроме того, если мужья с трудом прощают женам ревность, жены оказываются гораздо милостивее в этом отношении.