В комнату быстро вошел римлянин. Это был мужчина средних лет. Каблуки его сандалий проскальзывали на гладком полу.

— Мой господин Аттила…

— Если вы пришли сюда по поручению Максиминуса, то это все бесполезно. Я не имею дела с людьми, которые пытаются подкупить моих слуг.

У Прискуса были выдающиеся скулы и такой же большой нос, редкие светлые волосы и гладкая кожа.

Аттила искоса наблюдал за ним. Эрнач энергично передвигал палочки. Прискус слегка покраснел, но не опустил глаз. Он сказал:

— Но мы знаем, мой господин Аттила, что вы не отказываетесь от подарков.

Каган засмеялся:

— Вы не должны говорить об этом. Вы что, пришли, чтобы предложить мне взятку?

— Нет, я пришел не из-за тех дел, которые мы обсуждали… Пытались обсуждать с вами почти две недели. Аттила, когда мы приехали сюда, с нами был один монах. Теперь, когда пришло время отправляться в Новый Рим, мы его нигде не можем найти.

Руки Эрнача метались над палочками. Он их клал, снова перекладывал, улыбался и готовился торжествовать. Каган сказал:

— Этот монах исчез уже месяц назад, и вы об этом ничего не говорили.

— Нет, — Прискус откашлялся. — Мы думали… Мы боялись тем самым помешать нашей миссии. Но вы не собирались вести с нами переговоры, и миссия была обречена на провал с самого начала.

— Это не моя вина!

— Господин, уверяю вас, что и не моя. Может, нам следовало сразу же помешать говорить монаху, но разве причина в…

— Вы так себя ведете, как будто он где-то у меня, — сказал Аттила. Из всех римских дипломатов его интересовал только Прискус. — Я не могу щелкнуть пальцами и достать его из шкафа.

— У вас его нет? — неуверенно спросил Прискус. Аттила внимательно посмотрел на него и вдруг понял, что

Прискус пришел к нему именно за этим. Глядя на палочки, он рассеянно передвинул одну из палочек из слоновой кости по столу в направлении к Эрначу.

— Нет, у меня нет вашего монаха. Я уверен, что аланы, бывшие здесь в ту ночь, нашли его полумертвого под дождем и выходили. Они набожные люди, они — арийцы, а монах считает, что Иисус Христос — вечен, они о нем позаботились.

Прискус долго молчал. Римлян всегда поражало, как тонко Аттила разбирался в особенностях их религии. Затем Прискус произнес:

— Я этого не знал, и где же он сейчас?

— У аланов, которые, как я понял из ваших вопросов, единственные из всех германцев, которые не предали меня. Уходите, Прискус, я устал от римлян!

Эрнач снова начал передвигать палочки. Римлянин не двигался и следил за неизвестной ему игрой. Сначала Эрнач передвигал палочки быстро и уверенно, но с каждым ходом он все яснее понимал, что каган загнал его в ловушку. Движения замедлились, и он остановился. Мальчик откинулся на спинку кресла и взглянул отцу в глаза. Каган ему улыбнулся.

— Ты выиграл, — горько заметил Эрнач.

Каган переплел пальцы на большом животе. День был поразительно жарким для этого времени года. Его никогда теперь не оставляла нудная боль в животе, но сейчас она стала сильнее, и каган потянулся к чаше с молоком.

Прискус покинул комнату.

— Ты обдумываешь слишком сложные ходы, — сказал он мальчику. — Я тебе постоянно повторяю, дитя мое, что лучший ход — это простой ход. Давай сыграем еще раз.

Сильная весенняя жара перешла в ослепительное, обжигающее лето. Под солнцем и безоблачным небом равнины вокруг Хунгвара превратились в пыль. Постоянный ветер поднимал облака пыли, и мелкие частицы проникали повсюду сквозь стены в сундуки и комоды, в еду и питье, и в волосы людей. Ардарик постоянно требовал, чтобы женщины следили за его одеждой, но все, что он надевал, было пыльным. Пыль скрипела на зубах и раздражала глаза, и он постоянно злился и ворчал.

Дворец кагана также не был защищен от пыли, но, казалось, что гунны легче переносили эти неприятности. Ардарик проводил много времени с каганом, Эдеко, Орестесом и его братом — Онегезиусом. Они часто привлекали к беседам других людей, кто разбирался в тех проблемах, которыми они занимались. Постепенно план нападения на римлян, составленный Ардариком, принимал четкие очертания. Этому помогали разные мнения и советы. Они давили и меняли его, как разные молоточки, выковывавшие меч.

Ардарику нравилась эта работа, он хорошо справлялся с ней. Правда, ему не нравились гунны, с которыми ему приходилось общаться, и он ненавидел Орестеса и его брата.

И еще, он постоянно думал о Дитрике. Он ничего с ним не мог поделать, и сын бежал в деревню к гуннам, как только ему это удавалось. Ардарик пытался загрузить его работой, но Дитрик быстро переделывал все дела и убегал, чтобы там бездельничать, набираться вшей и напиваться, или делать еще кое-что похуже с гуннами из охраны кагана.

Дважды Ардарик чуть не пожаловался на это кагану, но потом решил, что Аттила может разозлиться на него, если поймет, что король Ардарик не желает, чтобы его сын общался с гуннами.

Постепенно Ардарик понял, что он ничего не сможет сделать. Его это раздражало, как пыль у него на одежде и в его пище. Но если он заставлял себя спокойно посмотреть на сына, то видел, что его мальчик не стал от этого хуже.

С тех пор, как гунны разбили бургундов и заставили их вождей платить себе дань — это случилось несколько лет назад, — бургунды с тех пор пытались заключить с каганом соглашение, которое немного подняло бы их над уровнем обычных рабов, выплачивающих подати. В начале лета в Хунгваре было полно посланцев бургундов, и каждый из них предлагал кагану немного больше выгод, чем предыдущий. Представители разных враждующих кланов сражались между собой, пытались подкупить любого гунна, с которым они разговаривали, и представали с предложениями перед Ардариком почти каждый день, стараясь заручиться его поддержкой. Тот вождь, с которым каган начнет переговоры, обязательно станет королем над всеми остальными.

Каган не обращал внимания на мольбы и предложения бургундов. И всеми делами должен был заниматься Ардарик. Аттила был полностью поглощен планом нападения на римлян. Наконец, в середине лета, когда полная луна пошла на убыль и казалось, что жара просто испепелит их всех, Аттила призвал к себе Ардарика, выслушал все предложения бургундов и выбрал вождя, который станет во главе их племен. Чтобы подкрепить союз, он женится на старшей незамужней дочери бургунда — Илдико.

В первый день церемонии Каган появился перед дворцом и объявил о своем будущем браке. Там собрались все караульные кагана, было много важных гуннов и все вожди готов, которые находились поблизости от Хунгвара. Ардарик сидел на белом коне в своем окружении. Он видел Видимира, остгота, и его родственников, пару или тройку вождей аланов, ругианов и херулов, и даже франка.

В середине лета все племена постоянно кочевали. Сейчас на вождях были надеты самые богатые одежды, и они сидели на крупных конях германцев, в свете яркого ветренного дня, и ждали, когда же появится каган. В окнах помещения для женщин были видны жены Аттилы и их слуги. Они сидели, ели апельсины и обмахивались веерами. Когда наконец дверь дворца открылась, по толпе прокатился вздох. Дюжина караульных вышла двойной цепочкой.

Каган появился на крыльце, и все стали его приветствовать. Толпа перед дворцом ринулась вперед. Из-за шума лошадь Ардарика начала перебирать ногами и осаживать назад. Дитрик, стоявший за ним, быстро убрался из-под копыт волнующегося животного. Его лицо блестело от пота и возбуждения. Проведенное с гуннами лето затемнило кожу до цвета выдержанного дуба, а редкие волоски его молодой бородки блестели, как золото.

Каган поднял вверх обе руки и вышел к краю крыльца на солнечный свет. В толпе гунны начали кричать.

— Аттила, Аттила, Аттила!

Их руки метались над головами, как ветви деревьев на ветру. Ардарик глянул на Видимира, остгота. Тот сидел молча и неподвижно в седле. Он не размахивал руками, хотя вокруг него все кричали и приветствовали кагана.