Правда вроде бы восторжествовала, но, как я уже говорил, ермоловцы об этом не знали и знать не могли. А когда наступил 1955-й и пришло время массовых реабилитаций, оказалось, что Войдато, Макшеев, Унковский и Лосев этого дня не дождались — они умерли в лагерях и на пересылках.

Очень важно, что почти все оставшиеся в живых вернулись к любимой работе, играли в различных театрах, а Евдокия Георгиевна Урусова долгие годы блистала на сцене своего родного театра. Недавно я навестил Евдокию Георгиевну. Она по-прежнему обаятельна, по-прежнему артистична и, хотя с трудом передвигается — дает себя знать и лагерь под Хабаровском, и ссылка в Норильск, — строит планы на будущее, читает пьесы и ищет подходящую роль.

— Мне есть что сказать людям, от чего их упредить, каким путем посоветовать идти, — заметила она. — Убеждена: чтобы так говорить со зрителем, надо на это иметь право. Мне кажется, что я это право заслужила, и не только заслужила, но и выстрадала всей своей жизнью.

Популярность этого человека была сравнима с популярностью челюскинцев или папанинцев, его репортажами зачитывалась вся страна, к его книгам писали предисловия Бухарин и Луначарский, он состоял в переписке с Горьким, встречался со Сталиным — и вдруг арест…

За что? Почему? Что натворил этот любимец партии и правительства? Ответов на эти вопросы не было более полувека: всякого рода версии и домыслы не в счет. Но мне эти ответы найти удалось — они в следственном деле № 21 620 по обвинению Михаила Ефимовича Кольцова. Три тома лжи, клеветы, наветов, оговоров, три тома нелепейших признаний, убийственных характеристик и, от этого тоже никуда не уйти, три тома кошмарных показаний, которые сыграли роковую роль в судьбах многих и многих людей.

Открывается дело постановлением об аресте и привлечении к ответственности по статье 58–11 УК РСФСР. Примечательно, что утвердил его лично Берия. Думаю, что его подпись родилась не случайно: чтобы арестовать такого человека, как Кольцов, нужна была виза не менее чем наркома внутренних дел. Ни секунды не сомневаюсь, что была и другая виза, только устная: не согласовав вопроса со Сталиным, даже Берия не мог поднять руку на человека, которого в Кремле «ценят, любят и которому доверяют» — именно так говорил о Кольцове человек из ближайшего окружения Сталина.

Самое странное, что именно в те дни, когда Михаила Ефимовича стали приглашать в Кремль и говорить, как его ценят, Кольцова начали обуревать дурные предчувствия. Вот что рассказывает об этом периоде жизни Кольцова его родной брат, известный художник-карикатурист Борис Ефимов.

— Когда брат на короткое время приехал в Москву весной 1937 года, на Белорусском вокзале его встречала «вся Москва» — писательская и газетная. Отблеск захватывающей борьбы в Испании ложился на боевого правдиста, создавал вокруг него ореол популярности и уважения. В эти дни брат чрезвычайно занят на всякого рода собраниях и совещаниях, ему приходится рассказывать о своих испанских впечатлениях самым различным аудиториям слушателей.

Несомненно, самой серьезной из этих аудиторий была самая немногочисленная, состоящая всего из пяти человек. Это был Сталин и четверо приближенных к нему лиц. Вопросы к Кольцову и его подробные ответы заняли больше трех часов. Наконец, беседа подошла к концу. И тут, рассказывал мне Миша, Сталин начал чудить. Он встал из-за стола, прижал руку к сердцу и поклонился. «Как вас надо величать по-испански? Мигуэль, что ли?» — «Мигель, товарищ Сталин», — ответил я. «Ну так вот, дон Мигель. Мы, благородные испанцы, сердечно благодарим вас за ваш интересный доклад. Всего хорошего, дон Мигель! До свидания». — «Служу Советскому Союзу, товарищ Сталин!» Я направился к двери, но тут он снова меня окликнул и как-то странно спросил: «У вас есть револьвер, товарищ Кольцов?» — «Есть, товарищ Сталин», — удивленно ответил я. «Но вы не собираетесь из него застрелиться?» — «Конечно, нет, — еще более удивляясь, ответил я. — И в мыслях не имею». — «Ну вот и отлично, — сказал он. — Отлично! Еще раз спасибо, товарищ Кольцов. До свидания, дон Мигель».

На другой день один из вчерашней «четверки» сказал Кольцову:

— Имейте в виду, Михаил Ефимович, вас ценят, вас любят, вам доверяют!

А со мной Миша поделился неожиданным наблюдением.

— Знаешь, что я совершенно отчетливо прочел в глазах «хозяина», когда он провожал меня взглядом?

— Что?

— Я прочел в них: «Слишком прыток».

— Вскоре Кольцов снова уехал в Испанию, — продолжает свой рассказ Борис Ефимович. — По возвращении оттуда внешне как будто ничего не изменилось — он оставался одним из редакторов «Правды», председателем иностранной комиссии Союза писателей, руководителем «Жургаза», редактором «Огонька», «Крокодила», «За рубежом». Больше того, летом 1938-го он был избран депутатом Верховного Совета и несколько позже членом-корреспондентом Академии наук СССР. Орденом Красного Знамени была отмечена отвага, проявленная Кольцовым в Испании. И все же…

— Не могу понять, что произошло, — говорил брат, — но чувствую, что-то переменилось. Откуда-то дует этакий зловещий ветерок.

Должен сказать, что Кольцов искренне, глубоко, фанатически верил в мудрость Сталина. Все в Сталине нравилось ему. И вместе с тем…

— Думаю-думаю, — повторял он, бывало, — и ничего не могу понять. Что происходит? Каким образом у нас вдруг оказалось столько врагов? Ведь это же люди, которых мы знали годами, с которыми жили рядом! Командармы, герои гражданской войны, старые партийцы! И почему-то, едва попав за решетку, они мгновенно признаются в том, что они враги народа, шпионы, агенты иностранных разведок. В чем дело? Я чувствую, что сойду с ума… А недавно Мехлис показал мне резолюцию Сталина на деле недавно арестованного редактора «Известий» Таля: несколько слов, адресованных Ежову и Мехлису, предписывали арестовать всех упомянутых в показаниях лиц. Понимаешь? Люди еще на свободе, строят какие-то планы на будущее и не подозревают, что уже осуждены, что, по сути дела, уничтожены одним росчерком красного карандаша.

— А потом был звонок, зловещий звонок! В Москву приехали командующий ВВС Испании генерал Сиснерос и его жена Констанция. Кольцов дружил с ними в Испании, и в Москве принимал их он. Но на прием к Сталину чету Сиснеросов пригласили без Кольцова, — закончил свой рассказ Борис Ефимов.

Детали, о которых поведал брат Кольцова, не так уж второстепенны — в то время именно по таким деталям судили не только о благосклонности «хозяина», но и о шансах на жизнь. Да и дурные предчувствия самого Михаила Ефимовича были далеко не беспричинны: дело в том, что агентурная разработка Кольцова началась еще в 1937 году. Кольцов мотается по фронтам, пишет свой знаменитый «Испанский дневник», а на него уже собирают компромат. Кольцов возвращается из Испании, снова туда уезжает, а разработка продолжается. Иначе говоря, он уже был одним из тех, кто еще на свободе, но уже осужден к уничтожению одним росчерком красного карандаша.

И лишь теперь, шестьдесят с лишним лет спустя, удалось установить, кто, если так можно выразиться, дал старт антикольцовской кампании: этим человеком был генеральный секретарь интербригад Андре Марти. Трудно сказать, чем ему не понравился Кольцов, но одно ясно — в этом человеке Михаил Ефимович нажил себе смертельного врага. Марти не мог уничтожить Кольцова своими руками, поэтому решил это сделать с помощью всем известного покровителя московского журналиста — Иосифа Сталина. Донос, который Марти отправил по своим каналам, совсем недавно был обнаружен в личном архиве Сталина. Вот его подлинный текст: