Сидя в кресле и время от времени поглядывая на портрет Сталина, посол СССР в США Андрей Громыко диктует стенографисту:
— «Государственному секретарю Эдварду Стеттиниусу! Нам стало известно, что за несколько месяцев, прошедших со дня высадки во Франции, американские войска освободили из немецких концлагерей 28 тысяч советских военнопленных. Многие из них содержатся в наскоро организованных лагерях на территории Англии и Франции, где им оказывается необходимая медицинская помощь.
В то же время вызывает крайнее недоумение, что немалое количество русских военнопленных переправляется непосредственно в Америку. Объяснение, что это делается для их же блага, что морской путь из Англии в Мурманск крайне опасен, что разумнее переправить их в Америку, а затем через Тихий океан, где, кстати, тоже идут боевые действия, не выдерживает никакой критики. Вам, несомненно, известно, что 7 ноября в Мурманск прибыл первый транспорт с русскими пленными, отправленными из Ливерпуля.
Советское правительство решительно настаивает на том, чтобы все граждане СССР, освобожденные войсками союзников, были бы немедленно отправлены на Родину».
Громыко посмотрел на портрет Сталина, подумал и спросил стенографиста:
— Не жестко? Не слишком категорично?
— Я бы, если не возражаете, вместо «немедленно» предложил бы «в самое ближайшее время».
— Хорошо, — кивнул Громыко. — Разумно. А теперь последний абзац.
«Разделяя Вашу озабоченность судьбой американских военнопленных, освобожденных Красной Армией на территории стран Восточной Европы, заверяю Вас, что им будет оказана необходимая медицинская и другая помощь. Что касается их возвращения на Родину, то этот вопрос подлежит самому внимательному изучению. Нам кажется, что в данный момент не следовало бы рисковать жизнью этих людей, так как на всех путях их возможного возвращения домой ведутся активные боевые действия. Искренне Ваш.
— Письмо, как видите, довольно жесткое. И с весьма прозрачными намеками, — говорит он собравшимся на совещание. — Генерал Брайэн, ваше мнение?
— Если позволите, не столько мое, сколько Военной полиции, помощником директора которой я пока что являюсь.
— Разумеется, — кивнул Стеттиниус.
— Последние строки письма я бы рассматривал не как намек, а как ультиматум. Думаю, что наших парней не заполучить, пока не отдадим всех русских.
— Всех? — вскинул брови Генеральный прокурор Роберт Джексон. — Вы хоть понимаете, что это незаконно, что мы нарушаем краеугольные положения иммиграционных законов о депортации, а также договор о выдаче иностранных граждан?!
— А голосование в порту! Ведь это же факт: все, как один, признали себя гражданами СССР, — заметил генерал Брайэн. — Несмотря на то, что многие из них были взяты в плен в немецкой форме!
— Генера-ал, — поморщился Джексон. — Это не по-мужски. Нельзя так беззастенчиво использовать правовую неграмотность этих несчастных людей. Они совсем не знают наших законов, а мы с вами знаем и хорошо представляем, какими могут быть последствия этого голосования.
— Знаем, — стушевался генерал.
— Есть еще один вопрос, — продолжал Джексон. — Ответ на него может иметь серьезные последствия, причем не для кого-то лично, а для правительства Соединенных Штатов Америки. Да-да! — повысил он голос. — Заявляю об этом со всей ответственностью. Убежден, что ни избиратели, ни политические противники, ни мировое общественное мнение не простят нам такого грубого нарушения Женевской конвенции.
— Точнее! — попросил Стеттиниус.
— Как известно, в свое время, то есть в 1929 году, Советский Союз отказался подписать Женевскую конвенцию о военнопленных. Как же мы можем передавать военнопленных стране, которая не связана конвенцией?!
— Вы правы, — задумчиво потер подбородок Стеттиниус. — Но вот что мне пишет начальник штаба президента Рузвельта адмирал Леги. «Поскольку Военное министерство и министерство иностранных дел Великобритании пришли к решению о возвращении советским властям всех без исключения советских граждан, для правительства Соединенных Штатов было бы нецелесообразно предлагать советскому правительству какое-либо иное решение в отношении лиц данной категории». Вы понимаете, что это мнение не только и не столько адмирала… Поэтому я склонен согласиться с его предложением и ставлю на обсуждение следующую формулировку меморандума нашего совещания, — лукаво прищурился он. — «Политика Соединенных Штатов в этом вопросе заключается в том, что все те, кто объявляет себя советским гражданином, должны быть переданы советскому правительству вне зависимости от их желания».
— Прекрасно! — вскочил Брайэн. — Сегодня же издам приказ, чтобы мои парни спрашивали русских прежде всего о том, считают ли они себя советскими гражданами. Если «да», им придется отправиться в Россию; если «нет», останутся у нас.
— Иначе говоря, если парень достаточно умен, он скажет: «Я немец» или «Я поляк», — усмехнулся Джексон. — Недурно! Но… надо сделать так, чтобы об этих нюансах узнали все русские. Короче, необходимо организовать утечку информации.
— За этим дело не станет, — ухмыльнулся Брайэн.
— Я рад, что мы поняли друг друга, — поднялся Стеттиниус. — Но прошу помнить: мы затеяли опасную игру. Противник, вернее, партнер у нас очень жесткий. Наш сотрудник Мелби, оказавшийся 7 ноября в Мурманске, видел, как всех русских, которые были на «Скифии», прямо на причале окружили автоматчики и загнали в лагерь. Больше об этих людях никто ничего не слышал. Поэтому прежде чем выдавать кого-либо Советскому Союзу, мы должны убедиться, что выдаем его не для казни или наказания.
— Но пленных с каждым днем становится все больше, — заметил генерал Брайэн. — Наша задумка может лопнуть. Необходима поддержка Стимсона.
— Поддержкой Генри я заручился заранее, — всезнающе улыбнулся Стеттиниус. — Неужели вы думаете, что я пошел бы на такое дело без согласия военного министра?! Вот что он мне пишет, — достал записку Стеттиниус. — «Я думаю, у нас нет необходимости вставать на опасный путь, выдавая советским властям немецких военнопленных русского происхождения. Прежде всего мы будем нести ответственность за массовое убийство этих русских. Это приведет к тому, что такие пленные перестанут нам сдаваться. Предоставьте русским ловить своих русских».
— Ай, да Генри! — воскликнул Джексон. — Раз он с нами, игра пойдет!
На столе посла Аверелла Гарримана груда советских газет. Он просматривает «Правду», «Известия», «Красную Звезду». На первых полосах крупно набранные заголовки: «Хотим домой!», «В Америке нас держат силой», «Горькая исповедь сержанта Петрова — его склоняют к сотрудничеству с американскими спецслужбами». Здесь же — фотография девчушки с протянутыми через океан руками. И подпись: «Папочка, когда же ты вернешься?»
— Это все? — спросил Гарриман у секретаря.
— На сегодняшний день — да. Но аналогичные публикации были и во вчерашних газетах. Кроме того, все эти материалы читали по радио. Звучали гневные заявления матерей, жен и детей в адрес «определенных кругов американского правительства, которые силой держат их сыновей, мужей и отцов, в то время как Россия истекает кровью в борьбе с фашистским зверем».
— Понятно, — озабоченно вздохнул Гарриман. — Это — сигнал. И сигнал серьезный. Раз они начали такую массированную пропагандистскую кампанию, значит, решение принято на самом высоком уровне. Они хотят заманить всех своих пленных. Заманить и…
Раздается стук в дверь, и входит военный атташе генерал Джон Дин.
— Прошу прощения, сэр, — взволнованно говорит он, — но дело не терпит отлагательства.
— Садитесь, генерал. Я — весь внимание.
— Они не отпускают наших парней. Мы же обо всем договорились: наш самолет, базирующийся в Полтаве, забирает освобожденных американских пленных и летит в Бари. Но за полчаса до вылета нам объявили, что пленные еще не поправились и врачи не гарантируют, что они перенесут тяжесть такого длительного полета. Как это понимать? — хлопнул он по столу папкой. — Это же произвол!
