Переходя от птиц к коллекции бабочек, мы столкнулись с толстым янки из отеля "Бульвар". У него в руке была до смешного миниатюрная фотокамера, и держал он ее так, будто собирался отправить в первую же урну для мусора. Быть телохранителем – нервное занятие, никогда не знаешь, откуда ждать опасности, в каком обличье явится смерть – высшее подтверждение твоей профессиональной непригодности. Увидев американца, я инстинктивно напрягся – отчего он здесь? Ощущая себя туго заведенной пружиной, я пристально следил за каждым его движением. Фон Шелленберг, однако, не обратил на янки ни малейшего внимания, просто его не заметил. Американец переминался в нерешительности, словно собираясь что-то сказать немцу, затем свернул за угол и удалился в том направлении, откуда мы пришли. Очевидно, солнце его разморило и давешнее похмелье еще не прошло.

Следит он за нами – или наша встреча случайность? Черт возьми, кто он? Вопросы эти мучили меня, пока мы не досмотрели экспозицию и не вышли на яркий солнечный свет. Экскурсия утомила меня, а фон Шелленбергу, казалось, все нипочем.

По-настоящему, однако, оживился он только в террариуме, куда мы попали, перейдя через шоссе. Немец двигался от клетки к клетке так, будто старинного друга разыскивал, точно ждал, что змеи его узнают: обветренное лицо, очки и все прочее. Они же холодно взирали на него, высовывая раздвоенные язычки в знак приветствия. И лишь когда за стеклом перед нами предстала двухметровая королевская кобра, он наконец угомонился, словно обнаружил то, что искал.

Я отстал на шаг, высматривая из-за его плеча приметную плешь американца и недоумевая, что так притягивает фон Шелленберга, богача и сноба, к этим ползучим гадам, почему он тратит на них свое драгоценное время. Я ненавидел рептилий, испытывал к ним еще большее отвращение, чем к чучелам птиц и животных. В раннем детстве меня научили убивать их без промедления.

Фон Шелленберг буквально не мог оторваться от кобры. Она медленно подняла голову и, извиваясь, поползла по стеклянной клетке. Потом улеглась, свернувшись кольцами, и ее глаза застыли на фон Шелленберге. Так они глазели друг на друга, ледяное жжение невидимыми волнами проникало сквозь стекло. Они словно вели дуэль, перестрелку.

Промышленник, медленно протянув руку, дотронулся указательным пальцем до стекла. Я стоял как вкопанный, наблюдая за ним. Прошло несколько жутковатых секунд, казалось, кобра не замечает либо не принимает вызова, но внезапно она нанесла молниеносный удар.

Я невольно зажмурился. Зрители, обступившие нас, ахнули и отпрянули назад.

Палец на стекле даже не дрогнул. Ударив в сверхпрочное стекло, королева пресмыкающихся зашаталась, точно оглушенная, казалось, ее студенистые глаза вот-вот вылезут из орбит. Потом она скользнула в дальний угол клетки и замерла там.

Фон Шелленберг, засунув руки в карманы, вразвалку направился к выходу из музея.

Я не находил слов, и без того уже мои извилины работали с предельной нагрузкой.

– Богатый человек не может кому-либо доверять, – негромко разглагольствовал фон Шелленберг. – Это для него непозволительная роскошь. Подлинной преданности не существует. Богатство, роскошь и власть способны вскружить голову самым набожным и праведным – тому есть множество примеров. В сердцах друзей и слуг дремлет хищный, прожорливый волк, готовый в любой момент впиться тебе в горло. Я бизнесмен, деловой человек, не считаю себя дураком и потому ни одной живой душе не верю.

Мы сидели в баре театра, где дает представления кенийский ансамбль народных танцев "Бомас". Только что артисты исполнили очередной номер и на время удалились. После посещения террариума немец все время молчал. Пообедав "У Артуро" – единственном приличном итальянском ресторане, – мы поехали на такси в театр "Бомас", чтобы полюбоваться танцами различных племен и народностей Кении. К этому времени мы послушно отсидели уже первое отделение – каждый из нас погруженный в свои мысли. И только когда объявили перерыв, разговорились. Началось с того, что я задал фон Шелленбергу давно уже занимавший меня вопрос. Сформулировал я его тщательно, так, чтобы не проскользнуло ненароком словечко "страх". Человек, способный играть в гляделки с королевской коброй, должен быть не робкого десятка.

Зажав в крупных зубах сигару, фон Шелленберг принялся отвечать:

– Мир сходит с ума. Европа окончательно рехнулась. В Италии состоятельный человек не может выйти из дома без охраны. В Германии вас в два счета пристрелят на улице среди бела дня. Они называют нас фашистами. Богачей то и дело похищают, чтобы получить выкуп. Наши дети ходят в школу под конвоем. Полиция против террористов беспомощна, правительства вконец себя скомпрометировали. Подлинная эпидемия похищений, бедствие похуже чумы!

Бармен подал ему бренди со льдом.

– Молодые мерзавцы заявляют, что их цель – изменить существующий в мире порядок. Равенство, социальная справедливость и тому подобная ерунда. Да было ли когда-нибудь равенство на этом свете? Состоятельного человека лишают возможности наслаждаться плодами своего труда. Дома превращены в крепости. Надежных телохранителей не сыскать, а стоят они недешево, так что анархия продолжается. В промышленности царит сумятица.

– А лично вам кто-нибудь угрожал? – спросил я.

– Неоднократно.

– Кто именно?

Он вынул изо рта сигару.

– Слышали когда-нибудь о "красных бригадах"?

Я кивнул. Вся европейская полиция тщетно гоняется за ними, но террористы ускользают от преследователей, как призраки. В ряде стран созданы специальные отряды по борьбе с ними, но особых результатов эти меры пока не дали.

– Когда последний раз они напомнили вам о себе?

– Неделю назад.

Я залпом осушил стакан пива и подавил внезапное желание оглянуться. Фон Шелленберг неотрывно следил за моим лицом. Казалось, сам он совершенно спокоен и безмятежен.

– Дома у вас есть телохранитель?

– Не один, а три.

– Что же вы не привезли их с собой?

– У меня отпуск. Взять их с собой – это все равно что плавать в бассейне в спасательном жилете. Кроме того, вряд ли "красные бригады" отправятся за мной сюда. Вины особой у меня перед ними нет. А богатство мое осталось дома, в Германии.

– Надеюсь, ваша семья в безопасности? – спросил я.

– Я никогда не был женат.

Наконец я не утерпел и оглянулся, но ничего подозрительного не увидел – никаких преступного вида европейцев. Только несколько пожилых супружеских пар – должно быть, всю жизнь откладывали деньги на поездку в Африку.

– Здесь, в этой глуши, мне не нужен эскорт из неуклюжих снайперов, – продолжал немец.

Он посерьезнел. Я же чувствовал себя круглым идиотом. Мне хотелось сказать ему, что Найроби вовсе не райское Шангри-Ла[3], каким изображают его туристские агенты. У нас хватает своих налетчиков, убийц, карманников и проходимцев любого калибра. Местные спекулянты готовы за хорошую цену поставлять консервы из собственной матушки. Есть у нас и подпольные синдикаты наподобие мафии, занимающиеся чем угодно – от вымогательства и рэкета до убийства по заказу.

Однако ни под каким видом я не собирался возвращать фон Шелленбергу аванс, я отработаю эти деньги сполна. Он нанял меня для того, чтобы я охранял его жизнь, – пожалуйста! Впрочем, мы оба понимали, что в подобных делах никакой гарантии дать нельзя.

Я вдруг поймал себя на том, что ищу среди посетителей бара толстого американца.

– Отныне я от вас ни на шаг, – сказал я фон Шелленбергу.

Его холодное лицо как будто дрогнуло в улыбке – или мне это показалось?

Мы вернулись в отель к шести. Пока фон Шелленберг дозванивался в Баден-Баден, я исследовал номер – не было ли в наше отсутствие непрошеных гостей? Нет, никаких следов. Мне пришло в голову, что я, пожалуй, проявляю чрезмерное рвение. Впрочем, если клиент платит четыре тысячи марок за то, чтобы не стать легкой добычей убийц, никакое усердие не может быть чрезмерным.