Я склоняю голову, сжимая ручку сумки так крепко, что боюсь сломать её.

— Я не...

— Давай поужинаем вместе. Я позвоню в обслуживание номеров, — предлагает он, не дав мне договорить. — Пожалуйста, не уходи так скоро.

Я уступаю и соглашаюсь кивком головы.

Никто не заслуживает одиночества в рождественскую ночь. Возможно, и я тоже.

Ни одна снежинка не упадёт в неправильное место.

24 декабря. Ночь.

Я так сосредоточилась на своей цели, что не заметила, как наступило время ужина. На самом деле, я даже не была голодна. Тео заказал довольно много блюд, но я ела очень мало, самый минимум, чтобы обеспечить организм энергией и продержаться до утра. А Тео ещё доедает свой кусок торта.

— Это и есть типичный рождественский десерт в Японии? — спрашивает он, вытирая рот салфеткой.

— Ты никогда не пробовал его раньше?

— Ну, я ел клубничный торт по другим поводам, но никогда не считал этот десерт традицией на Рождество.

— Понимаю, это может показаться тебе странным. В Японии мы празднуем немного по-другому.

— В этом нет ничего необычного. Знаешь, там, откуда я родом, рождество празднуют в середине лета.

Я моргаю. На мгновение мне показалось, что он разыгрывает меня.

— Летом?

— Именно. В южном полушарии сейчас довольно жарко, — объясняет он, пожимая плечами. — Поэтому мы в основном едим холодные блюда или устраиваем мегабарбекю на улице. У нас Санта Клаус приезжает не на оленях, а на белых кенгуру, и входит в дом через окна, а не через дымоход. Но я полагаю, такой журналист, как ты, уже знает всё это.

— Я понятия не имела!

У меня вырывается смех, а сытый и довольный Тео поднимается со стула и подходит к скрипке.

— Итак, есть какие-нибудь пожелания?

Я поворачиваюсь к нему, скрещивая ноги.

— Да. Я бы хотела увидеть твои татуировки.

— Мои татуировки, — повторяет он усмехаясь. — Я имел в виду музыку, но ладно.

Тео расстёгивает манжеты рубашки и, один за другим, начинает закатывать рукава до локтей, показывая мне свои предплечья. Они полностью покрыты татуировками. На рисунке ветви — полные листьев, затем они покрываются цветами, и, наконец, ближе к запястьям становятся голыми и заострёнными. Едва касаясь пальцами чернильных линий, я следую за ними. Рисунок татуировки сложный, с очень реалистичными штрихами, которые сочетаются с венами на руках. Ветви кажутся почти настоящими.

— Представляешь, организаторы мероприятия попросили меня ни в коем случае не показывать их во время выступления, — с некоторым удивлением рассказывает он. — По их мнению, публика не оценит тату.

— Традиционно татуировки связывают с преступным миром, — тихо объясняю я. — Некоторые японцы не любят смотреть на них, но что касается меня... Они меня завораживают. Это четыре времени года, не так ли? — предполагаю я. — Красивые. Думаю, лето и осень выше локтей.

Тео кивает и наклоняется, чтобы взять скрипку.

— В яблочко.

Он поднимает смычок, приближает его к струнам и делает глубокий вдох. Тео начинает играть хорошо знакомую мне мелодию, и я отступаю на пару шагов, чтобы дать ему необходимое пространство.

Заключительная часть «Лета» Вивальди. Это произведение в моём плейлисте, которое я слушаю чаще всего, и оно мне нравится, потому что на высоких нотах вызывает приятные покалывания в затылке. Но Тео не может этого знать. Он не знает, но должно быть как-то почувствовал. Какую странную шутку сегодня вечером приготовила для меня судьба — слушать лето, в то время как на улице вот-вот пойдёт снег, и встретить незнакомца, который, похоже, уже многое обо мне знает несмотря на то, что бессовестно лгала ему.

Тео опускает голову и волосы падают ему на лоб, отбрасывая тень на закрытые веки. Мужчина сжимает и разжимает губы в соответствии с нотами, которые играет, а его пальцы быстро щёлкают по струнам, словно в бешеном беге.

Лето длится слишком недолго. Как ночь, как жизнь бабочки. Как мой единственный день свободы.

Внезапно я чувствую безумное желание прикоснуться к Тео, не дать больше ни одной минуте пропасть даром и провести как можно больше времени, прижавшись к нему.

Тео заканчивает играть и бросает на меня дикий взгляд, от которого у меня внутри всё сжимается.

— Есть ещё какие-нибудь пожелания?

— Только одно.

Я приближаюсь к нему и кладу руку ему на грудь. Чувствую, как она поднимается под моей ладонью. Дыхание Тео спокойно, но сердцебиение выдаёт его. Понимаю, что он взволнован и дрожит, по крайней мере, так же, как и я, а может быть, и больше. Он кладёт скрипку обратно в футляр, оставляя его открытым, а затем наклоняется ко мне. Я закрываю глаза и жду, когда он меня поцелует, но Тео заставляет меня ждать несколько долгих секунд. Его лицо очень близко к моему, а губы почти касаются моих. Медленная агония, которая достигает кульминации только тогда, когда я наконец-то могу почувствовать его вкус, вдохнуть его дыхание. От его одежды исходит восхитительный запах смолы и пены для бритья, состаренного дерева и канифоли. Одной рукой он притягивает меня к себе за поясницу, другую заводит за затылок и проникает языком в мой рот.

Прикосновения Тео сильные, уверенные, и он такой внушительный, что я чувствую себя веточкой в его руках. Он приподнимает мой джемпер со спины, проводит ладонью до лопаток, вероятно, в поисках бюстгальтера, который я не ношу. Как только замечает это, Тео перемещает руку мне на грудь и дразнит сосок большим пальцем, отчего по телу бегут мурашки.

Я поспешно расстёгиваю его рубашку, и он стягивает и бросает ту на застеленную кровать. Наконец-то я могу увидеть остальные татуировки — ветви с мелкими плодами лета, опадающие листья осени. Ласкаю эти извилистые линии кончиками пальцев, мысленно рисую картину его рук, смотрю на него во весь рост. Его тело — олицетворение баланса, которым я так одержима. Скульптурное, но не коренастое, изящное, но не стройное, мужественное и нежное одновременно. На шее, чуть левее адамова яблока, у него есть довольно заметная отметина, прямо там, где он держит свою скрипку, и ещё одна такая же отметина на ключице. Я бы хотела прикоснуться к ним, но боюсь показаться бестактной или обидеть его.

Я скольжу рукой от его груди к животу, расстёгиваю ремень, а он пытается стащить с меня джемпер. Это не то, что вы видите в кино. Наши движения резкие, беспорядочные, неловкие из-за нашего нетерпения и спешки, потребности открыть себя и оказаться кожа к коже. Мы раздеваемся полностью или почти полностью. На мне остались чулки, но я не хочу их снимать, они помогают мне чувствовать себя увереннее.

Тео опускает руку мне на попу, погружает лицо в ложбинку между моей шеей и плечом, целует меня, покалывая бородой. Я чувствую, как его эрекция прижимается к моему голому животу. Я стону от нетерпения и подталкиваю его к кровати. Он садится, притягивает меня к себе и продолжает целовать. Тео прикасается ко мне, исследуя кожу и погружая пальцы в мою плоть.

Ощущаю себя такой нетерпеливой. Я бы хотела, чтобы он взял меня сразу, но Тео, кажется, следует неизвестной мне схеме — крещендо жестов, которые становятся всё более и более замысловатыми. Он шепчет мне на шею слова, но я не могу их понять, и я не хочу просить его повторить. Я предпочитаю сама догадаться об их значении.

Тео укладывает меня на кровать и садится сверху, опираясь на руки. Потом склоняет голову над моей грудью и начинает сосредоточенно ласкать уже набухшие соски — рисует кончиком языка круги вокруг ареол, а потом кусает, сосёт, сжимает между губами.

Я стону и обхватываю ногами его талию. Надеюсь, он поймёт мой призыв. Поймёт, что я хочу прекратить прелюдию и сразу же получить его внутри себя. Но он поднимает лицо и складывает губы в ухмылку.

— Не спеши, — шепчет он, заставляя меня внезапно покраснеть. — У нас много времени.