— Если тебя убьют?

Лавастин, казалось, не слышал его.

— Если при атаке на центр вал будет прорван, строй пехоту стеной щитов, копий, топоров. О такую стену Эйка разобьются, как прибой об утес. Если будет прорвана стена щитов… Алан, ты слушаешь меня?

— Д-да, отец. — Он слушал внимательно, но не мог побороть ужаса.

— Боишься, сын? — более мягко спросил граф.

— Д-да, отец. Не хочу лгать.

Граф поднял руку и странным, неуклюжим движением дотронулся до щеки Алана — как будто и не погладил, а смахнул что-то, даже не так, как трепал собак.

— Ничего унизительного в этом страхе нет, Алан, можешь его не стыдиться. Стыдиться нужно, только если страх мешает мыслить. Теперь слушай внимательно. Ты и люди в центре должны защищать знамя. Я буду с тобой, Господь свидетель. Тебе оседлают Серую Гриву, я возьму чалого мерина.

— Но куда ты?

— Я буду объезжать лагерь и вал.

Факелы горели кольцом в центре холма, который торчал, как пузырь, среди полей. Люди усердно работали. В основном они молчали, лишь иногда раздавался смех или сопение, когда приходилось откапывать и оттаскивать к валу большой камень. Алан слышал чавканье лопат, вонзаемых в землю, и шуршание выбрасываемой земли. Укрепления, которые должны преградить путь Эйка, росли.

— Ров и вал дают защиту, — пробормотал Лавастин, положив одну руку на плечо Алана, другую на громадную голову Ужаса, — но лишь наши сердца и наша решимость позволят нам победить. Помни это, Алан.

Оставив Алана с собаками, граф кликнул слуг и отправился на позиции.

Алан подозвал собак и привязал их вокруг шатра, оставив с собой лишь Тоску и Ярость, которые спокойно уселись рядом. Он некоторое время смотрел на восходящую полную луну. Угадывались ли там, вдали, башни и стены Гента? Он может увидеть город во сне. Что знает от него Пятый Сын? Что такого сказал Лавастин на совете, что он хотел довести до сведения Кровавого Сердца?

— Прошу прощения, милорд Алан. — Перед ним с почтительным поклоном появился капитан Лавастина. — Люди всю ночь работают посменно. Вал и ров к рассвету будут готовы, хоть я и не знаю, помогут ли они нам. Вы видели Эйка, милорд, дрались с ними и убили некоторых из них… — Он ухмыльнулся, вспоминая осеннюю стычку.

Похвала капитана подбодрила Алана и добавила ему храбрости. Конечно же, не из-за лести этот вояка так долго служил у Лавастина. Граф терпеть не мог дураков, льстецов и доносчиков. От этого слова капитана были лишь приятнее.

— Молю Господа, чтобы этого не случилось, — продолжал капитан, — но могу спорить, что Эйка полезут на эту стену, как мыши на сыр. Но милорд граф знает, что делает. — Он сказал это не для того, чтобы подбодрить себя, а констатируя очевидное, с полной уверенностью в своих словах. — Мы сделали трое ворот, каждые из них укреплены телегами. Все рассчитано. Я посоветовал бы вам прилечь отдохнуть. Когда начнется сражение, вам понадобится свежая голова. Алан кивнул:

— Отлично, капитан.

В его словах звучала неуверенность. Он чувствовал себя беспомощным и, что еще хуже, бесполезным. Многие солдаты имели богатый опыт битв с Эйка. Он же после единственного сражения, в котором он убил уже раненного и, возможно, умиравшего гивра, и одной стычки, в которой не смог нанести ни одного удара, хотя все и восхищались его действиями, стал вторым лицом после графа в целой армии.

Как кольчуга, которая была на нем, ответственность давила на плечи. Но довериться было некому, кроме «орла», которого Лавастин с небольшим отрядом услал на поиски короля Генриха. О Владычица, он даже бедняжку Лиат не смог защитить.

— Идите отдыхать, милорд, — сказал капитан, все еще не уходивший. — Помню, когда я был еще пацаном, отец говорил: «Нет смысла раздумывать о приливе, который все равно придет, лучше вовремя убраться с пляжа»…

Алан не смог сдержать улыбку:

— Совсем как моя тетка — Он замолчал, потому что ему все еще трудно было вспоминать о тете Бел, которая уже не была его теткой. Но старый солдат только кивнули указал на вход в шатер графа, где ждали слуги.

Это его ответственность. Он — сын и наследник Лавастина, этой ночью и впредь, вне зависимости от того, атакуют Эйка или нет. Это его долг, который надлежит исполнить.

Отпустив капитана, он вместе с Тоской и Яростью вошел в шатер. Алан улегся, не снимая кольчугу и накидку, положив рядом шлем, щит и меч. За полотнищем шатра слышалось ржание лошадей тех кавалеристов, которые вместе с капитаном остаются с ним на холме. Рука Алана опустилась на голову Тоски. Ярость беспокойно покружила по шатру и улеглась.

Может быть, битвы не будет. Может быть, если Генрих скоро прибудет, он вынудит Эйка уйти спокойно. Может быть, Пятый Сын тоже думает о мире.

Но мира в его снах не было.

Разбитый и ослабленный потерей крови, он сидел в своих цепях тихо, словно окаменел, прислушиваясь к военному совету Эйка. Шесть уцелевших собак расположились вокруг него. Они скребли плоский камень пола, чувствуя возбуждение, кровь и смерть. В такие моменты Санглант размышлял об их умственных способностях. Говорить они не могут, но их действия осмысленны. И все же они не умеют хитрить, как люди или их хозяева, Эйка.

Кровавое Сердце совещался со своим опальным сыном.

— Одна армия, — сказал Кровавое Сердце.

— Если верить моим снам, численно она много меньше, чем наша. А я верю своим снам.

— Это ты веришь. Какой штандарт над войском? Короля? — Он наклонился вперед и выпустил когти. Большое, покрытое шрамами лицо отливало железом. Его нетерпение заразило собравшихся Эйка.

— Черные собаки на серебряном поле. Красный орел. Башня с воронами.

Санглант закрыл глаза, борясь с болью. Когда он шевелился, чтобы найти более удобное для израненного тела положение, камни царапали еще не до конца зажившую кожу, отрывая с нее струпья. Раны, вылизанные собаками, зарубцевались и были даже относительно чисты, но магия Аои обострила его ощущения, поэтому прикосновения шершавого камня, грубой собачьей шерсти, холодных железных цепей обжигали тело. Любой запах, даже в особенности собственный, вызывал головокружение, любая пища, достававшаяся ему из отбросов со стола Кровавого Сердца, казалась тошнотворной.

Черные собаки на серебряном поле. Это, должно быть, граф Лаваса. Такие вещи он еще помнил. Красный орел — Фесе. Башня с воронами — его тетя Констанция, если она все еще была епископом в Отуне.

Но не король Генрих.

Он пошевелил плечами, проверяя их силу. Собаки, заметив движение, тихо заворчали.

Кровавое Сердце вздохнул и откинулся на спинку кресла:

— Мои разведчики это подтверждают. Значит, возглавляет армию не король. Уже хорошо. Ты утверждаешь, что король близко. Я тоже чувствую его, как будто кости отдают гнилью изнутри. — Он ухмыльнулся, и садящееся солнце, лучи которого проникали в западные окна, заиграло на усыпавших его зубы самоцветах. Он взглянул на своего пленника: — Но король не успеет. Маленькая армия, первая из тех, что тревожат нас. — Он схватился за костяную флейту, заткнутую за пояс, вытащил ее и поднес к губам. — Я разжую все маленькие армии, а их остатки брошу псам. Все, кроме тебя! — Он неожиданно толкнул своего опального сына, который невольно отшатнулся и был атакован собаками — собаками Кровавого Сердца, не присягавшими Сангланту.

Псы опального принца рванулись на его защиту, он придержал их, и наконец все собаки уселись под пристальным зловещим взглядом Кровавого Сердца.

— Ты! Ты вернулся сюда без моего разрешения. Ты не почувствуешь вкус крови в этой битве. Оставайся здесь, в немилости, наблюдая, как твои братья по гнезду устремятся к славе кровавой бойни.

Опальный сын промолчал, отойдя под улюлюканье своих братьев. Но по его острому лицу промелькнула какая-то неуловимая тень.

Кровавое Сердце засмеялся, усевшись на троне поглубже и поудобнее. Он снова поднес к губам флейту и заиграл. Звукам флейты вторили звон оружия и голоса Эйка, готовившихся к битве. Под сводами раздавалось эхо, многоголосие которого напоминало то, что слышалось здесь при общей молитве прихожан.