Санглант обернулся. Если он и заметил ее, то не подал виду. Он вытянул вперед руку.

— Нож! — попросил он.

Но капитан сначала снял броню, стеганку и рубаху и лишь затем, с рубахой и ножом, направился к Сангланту. Собаки рыкнули, но принц прошел вперед и успокоил их.

Лиат не сразу опустила глаза. Теперь, когда он несколько отмылся, было видно, что, хотя волосы очень отросли, бороды у него не было. Не было волос и на груди, зато ниже он во всем напоминал особей одного с ним пола. Она быстро отвела глаза. Это не работа с солдатами Фелла в устье, где все они были равны и ни у кого не было времени стесняться. Он не был диковинкой, нечего глазеть.

Когда она снова подняла глаза, его наготу уже прикрыла длинная рубаха, простая, добротная одежда из хорошего, нового полотна. Хоть она и пропотела у шеи и под мышками, но все же первая за год настоящая одежда. Несколько коротковата и чересчур свободна, причем не только из-за неимоверной худобы Сангланта: капитан оказался на полголовы ниже, но весьма широк в плечах. Взяв нож, Санглант начал кромсать волосы.

— Милорд принц, позвольте я попробую, — предложил капитан жалостливым голосом.

Санглант задержал нож:

— Нет. — Только теперь, как будто лишь очистившись от следов своего плена, он может признать ее, Санглант посмотрел туда, где она скрылась за широкие спины солдат, и произнес: — Лиат.

Она вышла вперед. Нож заточен отлично, отца своего она стригла часто, хотя, конечно, это совсем другое.

Он резко и с глубоким вздохом опустился на колени. Запах плена еще не вполне улетучился, но стоять так близко уже не было противно. Его волосы слишком густы и спутаны, чтобы быстро очиститься, но иногда она задевала его кожу и закусывала губу, чтобы не задрожать.

— Что это? — Она царапнула тыльную сторону руки о железный ошейник. Он много раз натирал кожу, и сейчас она вновь начала кровоточить.

— Оставь.

Лиат повиновалась.

Длинные лучи солнца ломались на поверхности воды. Черные клочья волос падали на землю. Птицы умолкли, кроме какой-то невелички, жалующейся в камышах на неспокойную жизнь. Вдалеке запел военный гори. Фыркали и ржали лошади. Кто-то шептался. Кто-то отошел по нужде. Деликатно — подальше, за деревья, но она все равно слышала.

— Его сердце, — вдруг прошептал Санглант. — Как ты поняла, что оно в теле жреца? И чье сердце спрятано в Рикин-фьолле? Жреца?

— Я не понимаю. — Но, возможно, она начала понимать. Она сказала это, чтобы он не замолк, чтобы слышать его голос.

— Его нельзя было убить, потому что он спрятал свое сердце. Он… — Санглант замолчал так внезапно, как будто вдруг потерял дар речи.

— Готово, — сказала она быстро. Ей просто нужно было сказать что-то — что угодно. Она разрывалась между только что полученным обещанием его близости и полным неведением о том, кем он теперь стал и насколько отличается от того человека, которого она полюбила год назад в осажденном Генте. — Пока придется ограничиться этим. Могу еще расчесать, гребень у меня с собой. — Тут она вспыхнула, проклиная свою болтливость. Волосы мужчины, кроме него самого, расчесывают лишь матери, жены и слуги.

Не отвечая, он встал и повернулся — не к ней. Она наконец тоже обернулась, услыхав треск в зарослях. Приближалась еще одна группа всадников.

Солдаты уже преклонили колени. Она слишком опешила, чтобы это сделать, и приняла подобающую позу уже в самый последний момент, когда из-за деревьев появился король.

Генрих быстро вышел вперед и остановился шагах в десяти от принца. Все молчали. Журчал, обегая упавшее в воду бревно, поток, да пела все та же птичка.

Молчание затягивалось, и птичка в камышах замолкла. Зато, ободренные тишиной, в кронах деревьев запели другие, более крупные птицы. Из листвы вылетел дятел, желтым пятном мелькнувший на фоне зелени. Лиат все еще держала в одной руке нож, а в другой последний клок волос с головы Сангланта.

— Сын мой, — нарушил молчание король. Его голос был грубым, но она видела текущие по щекам короля слезы и услышала в этой грубости всю глубину переживаний прошедшего года и первый расцвет новой радости.

Ничего больше не сказав, король расстегнул золотую, украшенную сапфиром пряжку, снял с плеч короткий плащ и накинул его на плечи Сангланта. Сам — как слуга. Лиат видела, как от волнения дрожат его руки. Перед ним живым стоял сын, которого он считал мертвым.

Санглант рухнул перед отцом на колени, тоже во власти переживаний, и прижал свою влажную голову к рукам Генриха, как грешник, ищущий отпущения грехов, или ребенок в поисках утешения.

— Встань, сын, встань, — быстро сказал король. Потом он тихо засмеялся. — Ты только появился, а я уже слышало тебе множество историй. О храбрости в битве, о твоем сводном отряде…

Санглант не поднял взгляда, но в его голосе сквозила жестокость:

— Я убивал бы и убивал их, если бы мог.

— Боже, помилуй нас, — устало произнес Генрих. Он подхватил сына под локоть и поднял его. — Как ты выжил?

Как бы в ответ — единственный ответ, который он мог дать, — Санглант повернул голову и посмотрел на Лиат.

Первыми Лавастина учуяли собаки. Они рванулись от Алана — все, даже Тоска и Ярость — и с радостным лаем понеслись вниз по склону, задрав хвосты. К разрушенному лагерю на вершине приближалась группа всадников. Перешагивая через мертвых и умирающих, Алан побрел навстречу отцу.

Вдоль валов, где лежали груды мертвых Эйка, бродили немногие выжившие. Они искали среди трупов раненых, которых еще можно спасти. Алан отдал потрепанный штандарт Лавастину.

— Я уж и не надеялся, что ты жив, — сказал он. Из глаз брызнули слезы.

Лавастин поднял бровь:

— Я ведь сказал, что вернусь сюда, чтобы встретиться с тобой.

Он взял Алана под руку и повел вниз, подальше от предстоявшей здесь неприглядной работы: мертвых Эйка нужно было раздеть, снять с них все ценное и сжечь, своим павшим воздать последние почести. Долина реки представляла собой такое же отвратительное зрелище. Как будто половодье выкинуло на сушу множество трупов и разбросало их причудливыми узорами.

— Наш капитан погиб. Серую Гриву я тоже потерял. Эйка нас совсем задавили. Так мало выживших…

— Удивительно, что вообще кто-то выжил. Не падай духом, Алан. Я не оставлю семью капитана без поддержки. Я тоже скорблю о нем. А Серая Грива нашлась, она совершенно невредима. Что до Привста… — Он потрепал собак, позволив им облизать себе руку. Что это блеснуло в уголке его глаза? Если и слеза, то ветер с реки быстро высушил ее.

Да и была ли она? Игра света и тени, не более того.

Их окружили пехотинцы Лавастина. Они рассказывали графу о подвигах Алана, о том, как он собственноручно поразил гиганта принца, как сиял неземным, конечно же божественным светом.

Алану было стыдно слушать этот рассказ, но Лавастин лишь серьезно кивал, положив руку на плечо сына с таким видом, как если бы хвалили его собственность. Лишь лорд Жоффрей нетерпеливо ерзал, оказавшись в тени своего кузена.

— Пора отправляться к королю, — сказал Лавастин. — Следует представиться ему и обсудить кое-какие вопросы.

— Здесь тоже работы по горло, отец…

— Мы убили Кровавое Сердце, разгромили Эйка. Все получилось, как я запланировал.

— Кузен! — вырвалось у лорда Жоффрея. — Вот это было запланировано? — Он показал на остатки кавалерии Лавастина — полторы сотни усталых, израненных всадников. У Алана осталось менее сотни пехотинцев, столь же грязных и окровавленных. Лицо Лавастина тоже не блистало чистотой. Одна щека была разбита и покрыта множеством мелких порезов.

Ветер играл штандартом Лаваса, собаки на ткани шевелились, как будто учуяли вдали добычу. Граф вытащил из своей светлой бороды веточку и отбросил ее, недовольно поморщившись. Ветер пах кровью и смертью. В воздухе уже кружили падальщики, но по полю сражения бродило слишком много народу, сдирая с Эйка кольчужные юбки, собирая оружие и проверяя, нет ли среди тел раненых, которым еще можно оказать помощь.